До последнего

Шадия

      По бокам нещадно хлестал ветер, а в ноздри и рот забивался снег. Буран был такой неимоверной силы, что Шади не видела ничего дальше своего носа, и только то, что она держалась за мантию отца, позволило ей не потерять его. Несмотря на то, что единорожка его совсем не знала, она вцепилась в него всеми копытами, и даже залезла бы ему на спину, будь такая возможность. Но, похоже, отец не возражал, поскольку он не оттолкнул её.       «А принцесса наверняка бы оттолкнула, — с горечью подумала Шадия. — Не посмотрела бы, что тут ничего не видно».       До её уха донесся странный рокот и тяжелое завывание бури. Она сильнее прижалась к отцу, и тот укрыл единорожку полой своей мантии. — Не бойся, Шадия, — чуть слышно крикнул он, хотя большую часть поглотил буран. — Осталось немного.       Для кобылки было впервые переноситься так далеко от замка. Более того, таким необычным способом! Шади словно перетекала по мостовым, соединяясь с тенями предметов, но потеряться ей не давала большая и более мощная тень. Она подхватывала маленькую и хрупкую кобылку и увлекала за собой, проносясь мимо городов и улиц с молниеносной скоростью. Единорожка видела разных пони, занимающихся своими делами, улицы разных городов, но никто не видел её. «Невидима, — с восхищением думала Шади. — Невидима и свободна!»       Грозная, но ласковая тень с зелеными глазами кружила её на свой лад, но никогда не позволяла отставать и где-то задерживаться. Шадия хотела бы посмотреть на города, через которые они проносились, но каждый раз её подхватывал мягкий, но настойчивый и упрямый порыв.       А теперь они оказались на каком-то снежном утесе, где буря не давала даже вздохнуть — настолько колючим был мороз, пробирающий до костей. Правда, всё, что было скрыто под балахоном, совершенно не мерзло, и единорожка восторженно думала, что это какая-то очень сильная магия.       Рог отца зажегся, и в монолитной стене утеса открылся большой и широкий проход. Он был темным, как зёв какого-то дикого зверя, а от камня так и веяло холодом. Единорог бесстрашно направился внутрь, и Шади, стараясь не мешкать, поспешила за ним. Холодные и темные своды коридора давили на неё со всех сторон, а резкий скрип камня, закрывающего вход, заставил её вздрогнуть. Было так темно, что Шади не видела почти ничего, и только лишь светло-красный, почти белый, шарик, застывший на кончике рога жеребца, позволял ей не споткнуться о случайную неровность.       Кобылка ещё не знала, верить отцу или нет. С одной стороны, он не знаком ей совсем. Но с другой — он исполнил её мечту, он забрал её от матери, которая ненавидела её всю жизнь! Шадия была этому бесконечно рада. А ещё её забавлял тот факт, что она почти угадала внешность своего отца. Из образа выбивались только две вещи: глаза и рог. Шади всегда думала, что у отца глаза синие или черные, а на самом деле они были красными с длинным узким зрачком. Рог же ей представлялся обыкновенным, но по её мнению красный и изогнутый шел жеребцу больше. Было в нем какое-то величие, которого кобылка никогда не видела в матери, и к этому величию она прониклась уважением.       Они вышли из узкого коридора, и Шадию обдало жаром. Под огромными кристальными сводами, ярко-черными и зеркальными, расположилось горячее озеро, от которого шел пар. Верхние кристаллы запотевали, и с них капала вода, а продрогшая кобылка вмиг согрелась. Сбоку от озера расходились коридоры, ведущие куда-то вглубь пещеры, интересные механизмы, паутинками роящиеся под потолком и стенам, уходили в большую дыру над самим озером. С краев этой дыры свисали огромные красные кристаллы, которые распространяли тихий и мутный свет. Где-то на стенах торчали такие же светильники, только других цветов: светло-фиолетового, бирюзового, нежно зеленого, розоватого. — Ух ты, — тихо протянула единорожка. Отец усмехнулся и спросил: — Нравится? Теперь это твой дом.       Шадия не знала, что ответить. Ей хотелось прыгать от счастья, носиться вокруг озера, вопить от восторга, но что-то словно бы сдерживало её. Некая холодная плёнка отчужденности заставила её робко кивнуть и прошептать: «Тут очень красиво».       Отец чуть заметно кивнул головой. Единорожка хотела снова начать рассматривать пещеру и озеро, но глаза снова её подвели и заслезились, а ноги заломило аж до стонов. Шадия попыталась вытереть нежеланные слезы, но оступилась и чуть не упала. Единорог придержал её за копыто и заботливо отметил: — Тебе, кажется, нехорошо. Позволь я отнесу тебя в комнату.       Кобылка не успела ничего ответить, как он подхватил её, словно пушинку, и осторожно опустил на спину. Шади чувствовала себя плохо: из носа потекло, а лоб горел огнем. Отступивший озноб снова взялся за неё, и кобылка осторожно вцепилась в шерсть отца, кладя голову ему на плечи. От плавного перемещения, укачивающего, как качели, её клонило в сон, но единорожка старалась отгонять его как можно дольше. Отключаться ей вовсе не хотелось.       В одной только походке отца было больше нежности, чем во всех поступках матери за пятнадцать лет. Шадия чувствовала себя комфортно и безопасно, хоть у неё и раскалывалась голова. Она вспомнила, что подобное испытывала только один раз, когда тётя пришла в её комнату, и очень пожалела о том, что ей пришлось немножко пострадать, чтобы отец пришел за ней. Но вскоре она об этом забыла — главное, что она теперь с тем, кто будет её любить. В этом Шади была уверена.       Единорог спустился к горячему озеру, и Шадия снова ощутила мокрый пар на щеках. Он был не похож на пар из прачечной: тот был мыльным и сухим, с горьким привкусом, а этот был густым и горячим, отдающим запахами мокрого камня и, почему-то, мха. Она проплыла мимо зеркальной воды, иногда пузырящейся от внутреннего жара, и попала в один из коридоров. В них было не очень светло, но Шади понравилось. Едва различимые фонарики из ярких красных кристаллов лили свой осторожный свет, превращая окружающее пространство в настоящую сказку, а затуманенный разум ещё больше способствовал этому. Отец что-то тихо ей говорил, наверное, успокаивая, но Шадия не могла ничего понять. В конце концов, единорог чуть встряхнул её и спросил: — Как себя чувствуешь? Спать хочется?       Единорожка слабо кивнула, опуская голову на плечо родителя. — Ничего, — тихо мурлыкнул тот, словно кот, убаюкивающий своих котят. — Сон здорово лечит. Особенно нас с тобой.       Эту мысль Шади не поняла, но кивнула. Она вдруг осознала, что находится в совершенно другой комнате, более светлой, чем коридоры, и обставленной гораздо лучше. Куполообразный потолок был забит полками с тысячей самых разных книг, а стены представляли собой неимоверные узоры из осколков различных кристаллов. Справа от неё возвышался большущий шкафище, а слева — изящный письменный стол с тонкими ножками, и тоже из кристаллов. У противоположной стены стояла огромная кровать, на которой поместилось бы десять Шадий, и ещё место бы осталось. Кобылка вдруг почувствовала себя совсем маленькой, когда отец осторожно уложил её на постель. Аура его рога приятно щекотала кожу, а в полубреду Шади отметила, что она тоже красная, как у неё.       Кровать оказалась жестче, чем пробитый соломенный тюфяк, на котором она спала в замке, но устроившись немного поудобнее, кобылка поняла, насколько она удобнее. Все её косточки с неимоверным облегчением растянулись по кровати, и единорожке показалось, что она проходила весь день. Простынь ласкала её кожу и хрустела. «Свежевыстиранная» — подумала Шади, чуть поглаживая вкусно пахнущую лавандой ткань. — Ты у меня совсем разболелась, — ласково покачал головой отец и левитировал ей какую-то большую ложку. — Пей, поможет справиться с температурой.       Шадия сначала недоверчиво посмотрела на отца, но тот глядел на неё без презрения и ненависти, как мать, а с какой-то тихой заботой и нежностью. Или ей показалось? Но этот взгляд просто растопил кобылку, и она приняла лекарство.       Сразу после этого у неё закружилась голова, а мир начал расплываться. Лоб, а особенно рог, показались ей непомерно тяжелыми, и Шади откинулась на подушку. Засыпая, она почувствовала, как поверх её плеч легло одеяло, а отец вкрадчиво проговорил: — Засыпай, дорогая. Когда ты проснешься, никто тебя не найдет.