Радиация

      В носу защекотало прелым запахом обугленной земли. Сатоши поморщился и перевернулся, уткнувшись в подушку. Махровыми волнами распавшись вокруг, прохладное одеяло обвило сонное горячее тело. Ни звука призрачного беспокойства, смутный шум рассеялся из головы, как утренний туман в долине.       — Этот сон…       Бормотание затихло, веки вздрогнули под тяжестью накатывающей дремоты.       Вверх по бедру что-то цепко скользнуло, и сознание вновь прояснилось, забило тревогу.       Сатоши распахнул глаза, улёгся на спину. И ничего не увидел. Солнце незримыми нитями проникало в комнату сквозь сёдзи и мирно опутывало пространство паутиной. Ощущение уязвимости не исчезло, как бы деликатно ни касался дружелюбный свет роговицы горящих глаз.       Тут же раздражение фантомной сыпью поразило всю кожу. Сатоши рывком встал на колени и схватился за край нижнего белья. «Не может быть, — запричитал он шёпотом. — Показалось?»       Три секунды, пять, десять — всё замерло внутри и снаружи. А затем ринулось с удвоенной настырностью метаться в паху.       — Чёрт, чёрт, чёрт! — Сатоши дёргался на футоне от тошнотворного страха, мычал и боролся сам с собой, желая избавиться от невидимого врага. — Тацуми-кун, долбаный помощник! Ненавижу! Ненавижу тебя, Шимизу!       Позади что-то опрокинулось на пол. От неожиданности Сатоши упал на футон, зажав руки между ног в защитном жесте, и неестественно выгнулся, чтобы оглянуться.       — Я это… — У входа мялся Каору, хитро щурясь и бегая взглядом. Он поднял чашку из китайского сервиза и поставил обратно, отошёл от стола. — Ичиро-куну снова стало хуже.       Сатоши лишь кивнул и боковым зрением заметил, как по татами пробежала цикада. Наверняка в перепалке пострадало крыло.       Каору куда смелее пересёк комнату и открыл холодильник.       Странно, почему Сатоши не слышал, как отъехали сёдзи? Он облегчённо вздохнул и с головой укрылся, когда остался снова один. Гнев на Тацуми ещё горел где-то на окраине рассудка, но уступал силе сна. Слова об Ичиро и вовсе выветрились.       Вечер ещё не успел зардеться закатным солнцем, а спать уже не хотелось. Ожившая суматоха вне дома зазывно шуршала приглушёнными голосами и заразительным смехом. Сатоши просыпался несколько раз, постоянно проверяя постель.       Знакомые разговоры тенью мелькнули по ту сторону сёдзи:       — Я сейчас дверь ему вынесу…       — Као-кун сегодня не в духе?       — Это ни хрена не весело! Эй, ты что?       — Остынь, дурак. — Послышалась лёгкая возня, кто-то врезался в стену и часто затопал. Милейший голос Тацуми сахарно заструился по округе в сопровождении ритмичного стука: — Учи-сан, добрый вечер! Не будете ли вы так любезны уделить нам минутку вашего драгоценного внимания?       Сатоши заворочался и сел, сбросив одеяло с взъерошенной головы. Этим идиотам, видимо, невдомёк, что никакого Учи-сана уже и в помине нет. Кто бы стал нарочно сторожить эти задрипанные домишки, когда есть шанс убраться подальше? Сатоши прислушался к шагам и увидел в щель, через которую пробивались остатки света, как парни молча прошли назад. Конечно же им никто не открыл.       Близилась очередная одноликая ночь. Всё, ради чего Сатоши притащил сюда свою бренную плоть, перестало казаться реальным. Это не имело больше смысла, когда дома за него волнуется отец. Разумеется, он благодарил богов, что не оказался одним из тех, кто «разлагается под пятнадцатисантиметровым слоем пепла», но и дела это не меняло. Зачем он вообще согласился? На что он повёлся? На лукавый оскал харизматичного Шимизу Тацуми? Ну вот ещё!       Сатоши встал и, не включая свет, на ощупь побрёл в ванную. Пора бы привести в порядок эту бренную плоть. Он подумал, что на сегодня хватит с него сожалений и проглоченных ругательств. Мать точно следит за ним с небес, как ангел-хранитель, и очень бы оскорбилась, скажи он нечто грубое, что вертелось в мыслях, вслух.       Насос пока что работал исправно, вода оставалась в пределах температуры тела. Но август — это почти что сентябрь, а холода могли вспыхивать как праздничные фейерверки: то тут, то там, ярко и колюче, обманчиво теша взор насторожившейся природой.       Выходя, Сатоши споткнулся на пороге, предусмотрительно придержав полотенце на бёдрах. У него не было такого роскошного юката, как у Тацуми, хотя тот вовсе не в нём расселся на диване и обложился подушками. Не зря Сатоши считал, что этому предмету мебели тут не место: глядишь, никто бы и не сидел на нём с таким фальшиво важным видом.       Сатоши сменил тапочки и огляделся, чтобы понять, на что нацелен взгляд одногруппника. Ничего подходящего не нашлось, и Сатоши стеснённо откашлялся, протягивая руки к одежде.       — Я здесь, Сато-чан.       Чужая рука взялась за край его полотенца. Тацуми позвал так, словно думал, что это его ищут среди рубашек и шорт, несильно потянул. Только потому, что полотенце могло спасть, Сатоши подчинился и увалился на диван.       — Не торопись, посиди со мной немного.       — Ты что-то хотел, Тацуми-кун?       — А ты, Сато-чан? — Тацуми расплылся в двусмысленной улыбке. — Ты чего-нибудь хотел бы?       — Вообще-то да.       Сатоши открыто посмотрел на человека рядом с собой, отметив, как присущая ему дерзость ударила в кровь. Ну, вот и замечательно, что Тацуми сам спросил. За язык ведь не тянул никто.       — О-о, — Тацуми зачем-то поправил на себе свой излюбленный синий пиджак, который носил в сочетании с любым низом и поверх всего чего угодно. В этот вечер на нём красовалась белая футболка, сквозь которую виднелись очертания крепкой груди. Он расправил плечи и закусил губу.       — Опять ты начинаешь, — Сатоши успел отодвинуться, когда Тацуми наклонился к нему.       — Ну же, скажи это, малыш…       Застонав, Сатоши выпалил:       — Ты подкинул мне в постель монстра!       Тацуми, не выдержав, зашёлся смехом, откинулся на подушки и поёрзал, вытирая слёзы. Сатоши только смерил его взглядом свысока, будто наблюдал за чем-то постыдным и низким.       — Прости, малыш, самоконтроль дал сбой, — Тацуми перевёл дыхание и выпрямился, примирительно похлопав Сатоши по плечу.       — Я же говорил, что терпеть не могу их.       — Но ты не говорил почему.       — А ещё я просил не называть меня малышом.       — А это ещё почему?       — Почему?!       Сатоши лишь увидел, как пространство сместилось относительно него, и его пальцы уже оттягивали воротник пиджака из, вероятно, дорогой ткани. Он дышал прямо в заинтересованное и ни на йоту не изменившееся лицо противника, дышал и чувствовал, как опасно приближаться к этому парню, словно бы он был чертой, гранью чего-то недозволенного, постороннего и точно не касающегося того мира, в котором он обитал.       Тацуми спокойно провёл большим пальцем по разомкнутым губам Сатоши, оказавшимся так близко:       — Слишком мятная паста?       — Почему ты такой придурок, — Сатоши выпустил пиджак и отвернулся, закрывая глаза. Стоило прийти в себя и перестать беситься, маме бы не понравилось.       — По-моему, это красиво, да и пахнет хорошо. Но я не об этом. — Голос Тацуми стал таким же медовым, как тогда, когда он обращался к пустой комнате Учи-сана: — Мне кое-кто по секрету сказал, что малыш Сато-чан страстно ласкал себя, называя моё имя.       — Чего?! — Сатоши взмолился и запрокинул голову, даже поднял руку к потолку. — Это твои грёбаные цикады! Твои вонючие опилки! Ты!       — Конечно я! — Тацуми ловко подцепил пальцем серьгу, что украшала левое ухо Сатоши, и неуклонно стал притягивать к себе всё ниже. — Если я тебе нравлюсь, не отпирайся.       — Пусти, урод, мне больно!       Сатоши едва смог упереться рукой в чужие колени, выразительно разведённые в стороны. Глаза же, горевшие от ярости и замешательства, уставились на ширинку.       В этом был весь Шимизу Тацуми, его приятель по университетской скамье. Его шутки порой заставляли ухохатываться едва не до смерти, его фарс, как теперь, имел талант доходить до абсурда. Сатоши иногда восхищался этим парнем и всё-таки ненавидел его. Вот именно за это, за нездоровые методы «налаживания социальных связей». С Каору — Сатоши мог поспорить — он не таким образом сдружился. Так что же с остальными не так?       — Мне тоже больно, в груди, — мурлыкнул Тацуми и без запинки снял серьгу. — Это мне. Взамен разбитого сердца.       — Ты с ума сошёл, это платина!       Тацуми наигранно непонимающе поглядел на просяще раскрытую ладонь и спрятал серёжку в карман, а в руку впихнул книгу, которую достал из-за подушки. Сатоши обратил внимание на знакомую обложку: Мисима Юкио.       — «Запретные цвета», ты забыл её в подвале, — нараспев произнёс Тацуми и присмотрелся к лицу Сатоши, очевидно думая на чём-то подловить.       Сатоши равнодушно пролистнул несколько страниц, чтобы найти место, где остановился.       — И как Сато-чану книга? Пришлась по вкусу? Или вернее спросить, вошёл ли ты сам во вкус?       — Пока ещё не знаю, — неопределённо проворчал Сатоши и, захлопнув книгу, бросил её на смятый футон. Становилось зябко.       — Ты прочёл половину. Ничего не хочешь сказать?       — Например, о чём? — Сатоши вопросительно вскинул взор из-подо лба на этого монстра, похуже поющих цикад: он не был похож на нормального и потому — он был прав — с завидной лёгкостью и задором выживал, когда остальные разлагались под пеплом.       — Например, о том, почему ты читаешь романы о гомосексуалах.       Противостояние двух тёмных — у Сатоши всё же темнее — влажных блестящих взглядов не увенчалось ничем. Тацуми сморгнул, будто за мгновение до этого не хотел заставить Сатоши ощутить его неоспоримый контроль над ситуацией. Сатоши тоже не испытал удовлетворения от того, что не моргнул ни разу. Лишь вздохнул.       — Не романы, а роман. Что вытащил из книжной полки, то и читаю, — Сатоши потёр переносицу. — Не беспокойся, Тацуми-кун, к тебе это отношения не имеет. Сам-то тоже читал, значит?       — Ичиро-кун рассказал. Я не любитель художки.       — Ах, Ичиро-кун, — Сатоши часто закивал и криво ухмыльнулся. — У тебя есть кого звать малышом. Оставь уже меня в покое.       — Ваше желание — закон, Нишияма-сама. — Тацуми поклонился и быстро оказался за фусумой, что разделяла их комнаты, затем снова высунул нос: — Только не ревнуй.        — Проваливай.       Эта игра доводила до безумия. Сатоши стоял на распутье: Тацуми его или до ужаса отталкивал, или безбожно привлекал. Назвав его уродом, он пытался солгать самому себе, потому что находил по-мужски утончённые линии воистину эстетичными. А эстетика японского колорита волновала его воображение и преданную душу. Шимизу-сэмпай — так обращались к Тацуми первокурсницы в прошлом триместре. Шимизу-сэмпай был настоящим японцем снаружи и маргинальной субстанцией внутри. Сатоши не мог назвать его личностью — он не знал, что из дежурного спектакля было личностью Тацуми-куна. Такая дисгармония должна отворотить, толкнуть на тропу отторжения. Но Сатоши зачем-то всё ещё неподвижно стоял, натянув на себя одежду. Наверное, потому, что кое-что вспомнил, когда ухо вновь засаднило.       Он постучал и приотворил фусуму:       — Тацуми-кун?       — Давно не виделись, — Тацуми тоже припал к узкой щели и закрыл собою всё, что Сатоши мог увидеть в чужой комнате.       Он не знал, что происходит за этой фусумой. Тацуми попросту редко за нею бывал, и казалось, что он там не живёт. Сейчас же Сатоши заметил, что в комнате необыкновенно темно и ничего различить невозможно, а из угла распространяется тусклый мандариновый свет. Донёсся приятный аромат хвои и ещё чего-то — не разобрать.       — Верни серёжку, — прошептал Сатоши.       — Ладно, если позволишь мне её вставить обратно, — ещё тише ответил Тацуми.       — Это было больно, — зашипел Сатоши, — ещё бы я доверял тебе.       — Прости.       Сатоши не увидел, но ощутил, как пальцы обвили его запястье, а в следующую секунду Тацуми затащил его в свою комнату и прижал к стене. Мрак ударил в глаза, Сатоши не смог сориентироваться и подчинился, загипнотизированный тем самым светящимся углом. Там была устроена простенькая камидана с зажжёнными свечами и другими вещицами, которые Сатоши не успел рассмотреть.       К раздражённой мочке дотронулись губы. Сатоши мотнул головой, опешив.       — Ты что творишь?!       — Не дёргайся, — Тацуми заговорил, не повышая тон, в самое ухо, — а не то промажу.       От коснувшегося тепла вдоль позвоночника пробежали мурашки. Сатоши зажмурился и шумно выдохнул. Поймав себя на этом, он напрягся, но было поздно: всё тем же ухом он ощутил, как этот монстр медленно усмехнулся и отодвинулся, задев носом его волосы. Без колебаний он продел платиновый крючок сквозь отверстие. А после, огладив пальцами линию подбородка, вытолкнул Сатоши обратно за фусуму, будто ничего не произошло.       Это было странно. Привыкнув к яркому свету, Сатоши подошёл к зеркалу, где видел себя во весь рост. Взглянуть на себя со стороны — это всегда помогало ему переосмыслить то, что анализу поддавалось с трудом. Тацуми нелогичен — ну и чёрт с ним, не новость! «А с тобой-то что, Нишияма Сатоши?» Из ниоткуда на щеках заалел отпечаток дикого чувства: чувства, что его использовали и вышвырнули прочь, пока его осмеянные глаза не научились видеть чуть больше, чем иллюзорные очертания сути в чужой беспросветной, как та комната, душе.       «О чём это я? — Он скептически сузил глаза и просверлил своё отражение взором. Вынул серёжку. — Свежим воздухом пора подышать».