Радиация

      В этом тягучем дыме был кто-то ещё. Сатоши, оступаясь, взмахнул в пространстве рукой, будто двигался сквозь сироп, увязая. Хватка прошла мимо. Цель растворилась, глаза ранило. Удушье подступало серой градацией в иссякающем зрении, от режуще белого до тошнотворной черноты. Роговица высохла и жгла, и, моргая, он словно водил по ней наждачной бумагой. Вопреки тому, что он ни разу не видел никого вокруг, он знал, что был не сам. Ощущая кого-то за плотной тучей, он терял опору под ногами и падал всякий раз, намереваясь в этот клуб нырнуть. Гравитация издевалась, швыряя на серую окаменевшую траву.       Сатоши дёрнуло, он судорожно вдохнул и часто задышал. Лёгкие расправились. Запах сожжённой земли сменился оттенком мягкой влаги с чем-то безобидно химическим. «Может, я токсикоман…» — он сладко замычал, подминая щекой подушку и скручивая её от удовольствия. Опостылевший сон остался позади.       Тацуми, наоборот, ничем не выдавая присутствия, оторвался от своего занятия и бездыханно наблюдал за раскинутой фигурой. Он почти что ловил волны тепла сонного беззащитного тела. Ночью сделать этого он не мог, но теперь Сатоши выглядел слишком невинно, совсем не как охмелевший подросток, осознавший своё влияние на чужой инстинкт. И это побуждало инстинкт напасть исподтишка.       Рёбра Сатоши сдавило объятие. Кончик холодного носа прошёлся по шее и шумно втянул воздух над ухом.        — Да что…       Сатоши не понял толком, что происходит, но ещё одна пара ног под одеялом настораживала, как и настойчивое поглаживание под футболкой. Запах чего-то похожего на чернила усилился, иногда отдавая нотками кофе. Бороться едва удалось.       — Что ты опять творишь?       — Что хочу, — раздалось непоколебимо. — Это моя постель.       Сатоши с усилием сел и приноровил зрение к тусклому свету.       — Боже…       — Да-да?       Рядом возлегал растрёпанный Тацуми с томно блестящими глазами и призывно разомкнутым ртом. Сатоши недоверчиво окинул комнату взглядом. Что-то явно не сходилось, но они оба были в одежде — неплохо. Он протёр лицо руками и собрался с мыслями.       — Я здесь спал всё это время?       — И не только спал.       — Ночью ты мне нравился больше, — бросил Сатоши иронично.       Тацуми заложил руки за голову и мечтательно наблюдал за Сатоши. Тот, расправив на себе шорты и уложив пальцами чёлку, направился в угол комнаты к камидане. Густо-жёлтые блики огоньков подчёркивали линии непроницаемого лица, чёрных ресниц и покрасневшей полосы на щеке — отпечатка беспокойного сна.       — Нам двоим нравится иметь власть друг над другом.       — Не приписывай мне свои грехи.       — Не признавать свои грехи — ещё больший грех, Сато-чан. Если бы ты получил эту власть, что бы сделал?       — Ничего.       — Часов пять назад всё было иначе.       — Считай, я не хочу отвечать.       — Что-то настолько откровенное?       — Не хочу рушить твои наивные мечты.       — Ответ мне известен, малыш, — Тацуми тихо рассмеялся собственным домыслам.       — Вот как. Не зря ты один из лучших студентов потока.       — Не лучше тебя.       — Тут уж не поспорить, — пожал плечами Сатоши и остановился наконец у деревянного столика. — Сёдо?       Тацуми угукнул.       На белом листе каллиграфически были выведены четыре иероглифа, три из которых — первый и два последних — Сатоши знал: гром, счастье и судьба. Второй он мысленно попытался разобрать на смыслы, увидев «луну» и «стоять». Сзади подкрался Тацуми и заглянул через плечо.       — Это дракон. Кураоками.       — Точно, я читал о нём, — Сатоши кивнул, улыбнувшись. — Красиво.       — Сейчас я закончу, и мы вывесим это на нашу дверь.       Кисть в уверенной руке скользнула по рисовой бумаге, последние штрихи гладко ложились на поверхность, испачканные чернилами подушечки пальцев проворно, но мягко давили на инструмент. Сатоши на мгновение показалось, будто он перевоплотился в этот лист: умелые пальцы снова пробежались по его груди, рисуя серыми разводами. Кожу фантомно обожгло. Он поймал себя на том, что вот-вот готов был дать волю разожжённому любопытству. Вопрос растаял в воздухе сдержанным вздохом.       Выходя из душа, Сатоши попался в плен: на него накинули хантэн и вытащили наружу. На улице всё прозябало под обрушившимся с небес дождём. Они с Тацуми встали под навесом перед сёдзи.       — Я могу простудиться.       — Я помолюсь за тебя. Подержи вот здесь, — Тацуми выудил скотч из кармана и аккуратно зафиксировал лист на двери. — Теперь Кураоками будет благосклонен к нам, он должен принести удачу. Всё остальное мы в силах получить сами.       — Ичиро-кун влюблён в тебя?       Тацуми обернулся и внимательно посмотрел в едва ли не безразличное лицо, пытаясь понять, не послышалось ли ему. Порыв ветра с брызгами холодных капель разметал несобранные волосы, закрывая взор. Нет, послышалось. Сатоши терпеливо стоял, спрятав руки в складках хантэн, что впитал его, Тацуми, горячую силу, и, Тацуми мог поклясться, ожидал ответа.       — С чего ты взял? — он слабо усмехнулся. — Ревнуешь?       — Ты такой таинственный со своим синтоизмом, — Сатоши отвёл взгляд. — Наверняка это подкупает.       — А тебя?       Дверь подвала открылась, и перед ними возникла Нацуко.       — Спускайтесь вниз, самоубийцы, раз уж проснулись.       Атмосфера в подвале царила тяжёлая. Тацуми с порога ринулся к осунувшемуся Ичиро, а Сатоши сел на свободный стул рядом с неподвижным Каору и стал наблюдать. Нацуко промокала пот на нахмуренном лбе больного и смачивала губы, что, похоже, в бреду что-то невнятно шептали. Тацуми тщетно обращался к другу, заглядывал в помутневшие глаза и крепко держал его за руку, будто бы это могло не позволить Ичиро провалиться в бессознательный мрак.       — Он часа два блевал, — отозвался вдруг Каору в полтона. Сатоши лишь сглотнул и еле кивнул в знак того, что слушает. — Сначала ужином, потом пустотой. Я не знал, что делать. Хотел позвать Тацу, но не мог оставить Ичиро-куна одного. Он не отпускал. Говорил, что ему страшно и что все внутренности болят… И ещё — что корень языка утягивает в горло. Когда Нацуко и сэмпай пришли, он уже нёс какую-то чушь. Стрёмную чушь о том, что умирает.       На последнем слове голос Каору дрогнул, и он как-то конвульсивно выдохнул. Происходящее перед Сатоши проносилось как нереалистичный фильм с затёртой плёнки: невозможно было поверить, что кому-то рядом с ним настолько плохо, когда сам он в полном порядке.       — Думаю, пора пользоваться лестницей для переходов. Нельзя высовываться наружу без костюмов, — продолжал Каору, сам напоминая сумасшедшего и подёргивая ногой. — Этот придурок, Тацу, каждую ночь где-то шляется, вечно дымит на улице и улыбается всему так, будто у него девять жизней. Он будет следующим за Ичиро, если не прекратит. Тупица… Если ему охота побыстрее сдохнуть, я не хочу за ним убирать. Пускай свалит отсюда и не возвращается. Или сидит тут и не рыпается, я его за яйца к генератору привяжу.       Ичиро неестественно захрипел, будто над ним проводили пытку. Сатоши не видел его лица и не стремился, едва моргая, ощущая, как непреодолимая безысходность просачивается в щели ненадёжного дома, в воздух, в поры и в кровь. Это уже однажды пережитое чувство близости смерти ударило в виски, сбило ритм сердца. Каору нервно закачался на стуле, замычав в унисон со страдающим Ичиро.       — Ради всего святого! — Каору вскочил и схватился за голову. — Сделайте с ним что-то, он же загнётся сейчас! Нацуко!       Сухопарое измученное тело извивалось в посеревшей постели и исторгало нечеловеческие звуки. Нацуко в плохо скрываемой панике металась то к столу и умывальнику, то к тумбе с медицинскими принадлежностями, вытирала обильно вытекающую кровавую слюну из криво раскрытого рта.       — Тацу… — измождённо выдохнула она.       Тацуми стиснул зубы и схватил Ичиро за запястья, ограничивая беспорядочные рывки. В этих движениях больше не оставалось сознания прежнего человека.       Сатоши решился подойти, коря себя за бесполезность. Колени подкашивались, нерв в веке заставлял протирать глаза. Всё расплывалось: и Каору, испуганный и неусидчивый, причитающий, как будто сам старался в страхе не умереть; и изящные руки Нацуко, удерживающие хитрыми манипуляциями последний ручеёк жизни в Ичиро; и сам Ичиро, такой не похожий на себя, дико прозрачный, с виду холодный, закатывающий большие глаза. И Тацуми. Сатоши сосредоточился на нём, чтобы читать по его лицу. Смотреть прямо на корчащегося Ичиро не было сил.       Тацуми вспотел. Сухие губы хватали радиоактивные выдохи друга, руки с кроткой жалостью и дрожью давили, насильно препятствовали последним — он прекрасно это понимал, даже если пытался не верить — порывам того, кого он когда-то спас. Спас тогда, чтобы всё равно увидеть, как он увядает теперь. Больше не как личность. В этот раз ему его не спасти. В этот раз он бесшумно прошептал. Он позвал так нежно, как никогда, позвал обезумевшую плоть:       — Ичиро, малыш…       Голос Ичиро сорвался, он завыл и зарычал, часто задышал, так часто, что у Тацуми закружилась голова.       — Борись… — потрескавшиеся губы размыкались с непосильным трудом. — Покажи мне свою жизнь, малыш, прошу тебя! Если тебе не плевать на себя, на мои старания… Ичиро… Ичи-ро… Вспомни, — Тацуми наклонился над искажённым безобразным лицом. — Ты прекрасен, малыш…       — Тацу… — Нацуко опустила руку ему на плечо.       — Ичиро, — запнувшись, Тацуми лишь сильнее раскрыл глаза, их жгло. Воцарившаяся тишина не означала для него ничего кроме того, что они с Ичиро остались одни во всём мире, не больше, не меньше. Только это. — Не забывай мои слова, малыш. Ты обещал мне, помнишь? Ичиро, помнишь? Мой глупый маленький Ичиро…       Слеза сорвалась и упала на чужую бесцветную щеку, скатившись по скуле, словно бы она принадлежала Ичиро. Тацуми взял его лицо в ладони, закусив губу, глубоко вдохнул с перебоями в потоке, лишь бы лишнего не произошло. Рыдания застыли в горле, будто он никогда не переставал быть ребёнком и не мог совладать с ощущением тотальной несправедливости мира. Он любил Ичиро таким хилым и немного бестолковым. Любил, как того, кого не любить уже не можешь, ведь позаботился о нём и сделал его таким, каким… Каким он больше не был, лёжа пластилиновой остывающей фигурой и глядя пустыми печальными глазами. С этим уже не поделать ничего.       Тишина вдруг стала означать именно то, что и означала — наступивший конец.       Тацуми, очнувшись, выпустил непропорциональную голову из рук, отодвинулся, оглянулся и неуверенно встал. Он выглядел как актёр, вжившийся в роль, но чьё представление оборвалось на половине сценария. Растерянность и неуклюжие попытки ровно переставлять ноги озадачили Сатоши, он сделал шаг, но Нацуко окликнула, остановила. Сатоши лишь посмотрел вслед покачивающемуся Тацуми, что, словно забыв о существовании всего остального, обречённо покинул подвал.       Сатоши с немым вопросом взглянул на Нацуко.       — Пойдите наверх, я справлюсь, — она стала разглаживать простыню под Ичиро, опускать его руки, закрыла глаза, сжала рот, протерев в последний раз кожу вокруг. — Мы с Ютаро заберём его и придумаем что-нибудь, чтобы сохранить тело… Мы…       Она всхлипнула и уткнулась в переплетённые руки Ичиро.       — Эй, — Сатоши опустился на колени рядом и обнял Нацуко за плечи. — Я помогу. Я…       — Следи за Тацу, — произнесла она сквозь слёзы. — Оставь меня с ним.       — Прости.       Сатоши поспешил исполнить просьбу. Каору куда-то запропастился, и это не удивляло.       На крыльце статуей замер Тацуми, между пальцев тлела сигарета, уже впитавшая в себя пару капель косого дождя, пепел сам спадал от ветра. Сатоши осторожно приблизился.       Завидев постороннего, Тацуми торопливо затушил окурок, бросил на дорогу и двинулся в противоположную от Сатоши сторону.       — Тацу, постой…       Спрятав руки в карманах пиджака, Тацуми пренебрежительно ступил прямо под дождь и пошёл. Сатоши следил за силуэтом, казавшимся нереальным, пока тот не слился с сероватым горизонтом, вдалеке став едва различимой точкой, такой же, как беспечные вороны в отравленном небе. На рисовой бумаге в грязных потёках разбитыми чертами красовались иероглифы, вторившие с насмешкой о «судьбе» и «удаче». Что-то внутри болезненно шевельнулось, но Сатоши не стал разбираться, что бы это могло быть.       В подвале стоял резкий запах антисептика. Ютаро возился с трупом и отстранённо рассуждал о смерти. Каору, понюхивая нашатырный спирт, морщился и жаловался, что не сможет больше там спать. Нацуко, надев маску непроницаемости, прятала вещи Ичиро в его сумку. Сатоши, будто спрашивая разрешения, притронулся к наручным часам покойного и ожидал.       — Хочу убрать с глаз долой, — она одобрительно кивнула и на мгновение улыбнулась, затем снова отвернулась. Сатоши присоединился, чтобы избавиться от чувства вины и неисполненного долга и перед Нацуко, и перед Ичиро. И — очень может быть — ради самого Тацуми. — Нам будет больно видеть всё это. Как будто он вот-вот войдёт и снова утонет в своих книгах…       — Это лишь вопрос времени, — отозвался Ютаро.       — Перестань.       — Смирись с очевидным, Нацу, пожалуйста.       Часы продолжали тикать, завораживая блестящим циферблатом, а Ичиро больше не дышал. Вчера ещё смеялся и краснел, полные ожиданий, сегодня его глаза застыли, бросив последний взор по ту сторону вселенной. Сатоши аккуратно закрыл футляр и положил его в боковой карман сумки. Стеклянная чашка с изображением анимешной девочки, на дне которой осталось немного воды, смотрелась издевательски бодро в мутном электрическом свете. Сатоши вымыл её и продезинфицировал салфетками.       — Этот мальчик чудом выкарабкался из западни. Его Тацуми-кун выдернул из лап социальной смерти, — Ютаро, пыхтя, впихивал несуразное тело в самодельный патологоанатомический мешок. — Но что взять с обыкновенного человека? Хрупкие мы, как и он был, болеем, ломаемся, умираем.       — Не думаю, что у тебя есть право сейчас говорить о нём нечто подобное, — ещё больше обозлилась Нацуко.       — Позволь, но судьбу не обмануть, — он горько усмехнулся. Могло привидеться, что он циничен, бездушно паковал Ичиро как сломанную куклу. Но в тоне промелькнуло повиновение непреклонным силам природы. — Вам не кажутся эти двое красивыми? До безумия красивыми в их совместной попытке противостоять смертельному притяжению, что тогда, что сейчас.       Действительно, Сатоши вспомнил, что, когда его мать лежала в гробу, он не считал её красивой. На ней были слои грима, очертания лица отталкивали идеальностью и фальшью. Но дело было ведь не в том. Она сдалась. Безропотно поддалась «смертельному притяжению»… Отец бы мог оставить не один синяк на нём, услышь бы он эти мысли. Чего хотел Сатоши? Чтобы она бросила свою работу. И осталась жива. Она утешала себя до последней минуты, что сделала всё это ради него, ради своего сына. Но что в итоге осталось, кроме фотографии в рамке и нот? На его фортепиано играет кто-то другой, а он застрял тут ради обещания «подарить горный рай» той, которая без сопротивлений распрощалась с жизнью. Будет ли справедливым, если и он последует её пути?       — Нет уж… — шепнул он, выключая телефон Ичиро.       Этот мальчишка был по-настоящему красив. Если таковым его видел Тацуми, сомнений быть не могло.       — Положи это в пакет, мы заберём, Нацу постирает.       Сатоши прилежно сложил пёстрое юката пополам, а потом ещё и ещё надвое. От ткани исходил запах свежего пота. Эти два дня Ичиро был в нём. Наверное, Ютаро оставил тело лишь в белье. Сатоши не видел, не хотел видеть, как недавно живого человека запечатывают в лишённый воздуха и пространства полиэтилен. Может быть, это дико. Но в отвратительном выражении предсмертного ужаса было больше жизни, чем в живой матери в последние три месяца. Она не разрывала связки, хватаясь за этот мир. Возможно, она умерла намного раньше.       — Сезон дождей, — назидательно заметил Ютаро. — Постарайтесь лишний раз не слоняться по улице. Не скажу, что в этом нет своих плюсов, но вода — более мощный накопитель радиации.       — А плюсы в чём? — промычал Каору, высовывая нос из-под одеяла. — Передохнем быстрее и без мучений?       — Проветривать можно, пепел прибьётся дождём. Да и мне для исследований не помешает.       Ютаро говорил спокойно. Сатоши с завистью наблюдал за самообладанием учёного, взвалившего на себя мешок с трупом.       Нацуко осталась дождаться Тацуми. Готовя для всех чай с лимоном, она порезалась, нервы вылились очередным плачем, несдерживаемым, истеричным, она не прекращала винить себя за то, что не сумела помочь Ичиро. Сатоши нашёл слова поддержки, которые у него самого вызывали не больше доверия, чем уверения Тацуми, что они непременно вернутся домой. Нацуко успокоилась, отпив чая и позволив гладить себя по голове. Сатоши знал, что теперь, после смерти Ичиро, никто больше не посмеет притворно улыбаться и лгать. Ичиро был прав, говорил о приближающемся прямо. Неужели этому бедняге следовало дойти до крайности, чтобы наконец открыть им всем глаза? Неужели… ему стоило умереть, чтобы Сатоши разглядел в нём человека, достойного его слёз, усилий, уважения и благоговейных прикосновений к его личным вещам?       От самого себя становилось тошно.       К четырём часам утра дверь подвала распахнулась. Нацуко вздрогнула, лёжа на плече Сатоши, Сатоши вздрогнул за ней, хотя не дремал. На пороге стоял Тацуми, промокший до нитки, решительный, как сам дьявол. Нацуко прищурилась от света.       — С возвращением.       — Где малыш?.. — Тацуми импульсивно прошёл внутрь, оставляя следы раскисшего пепла на полу. Безрассудный взгляд покрасневших глаз.       — Эй, Тацу, чувак…       Каору попытался ласково и всё же с неискоренимой топорностью обнять друга, но тот сбросил его руку, направляясь в угол, где на обшарпанном комоде вперемежку разместились всякие мелочи, его и Ичиро: зубные щётки, наушники, пустые банки из-под кофе, упаковки таблеток, колода игральных карт, зажигалка, гель для волос, блокнот с цитатами из книг. Надрывно и недобро рассмеявшись, Тацуми сначала остановился, оглядел поредевший беспорядок, провёл пальцами по лакированной поверхности и в следующее мгновение с животным рёвом смахнул всё, что мог, с комода на пол, отшвырнул ботинком свалившуюся статуэтку Будды. Та громко раскололась на несколько частей.       — Где-е?!       Он едва не вдвое согнулся от крика.       — Тацу!       Нацуко ринулась к нему. Сатоши, задержав дыхание, глядел на это и не мог понять, что нужно делать. Все ориентиры жизни сместились, все правды и неправды поменялись местами, потеряли прежние обличия. Что нужно говорить? Нужно ли? Ему было ужасно неловко присутствовать и не двигаться с места, не иметь понятия, что испытывает тот, кто там, наверху, за фусумой, открывал своё естество. Кто он?       — Он утащил его в свою лабораторию, да?! — Тацуми осел на пол, слабо вырываясь из плена Нацуко. — Разберёт на составные части, да? Этот профессор чёртов…       — Нет-нет, Тацу…       — Я не позволю, — отрезал Тацуми и всё-таки поднялся.       — Пожалуйста, Тацу! Постой!       Нацуко с бессильным сокрушением лишь протянула вслед руки.       Ошарашенный Каору не рискнул вставать перед Тацуми и отшатнулся, беспомощно покосившись на захлопнувшуюся снова дверь.       Запахнув хантэн, Сатоши осмелился проявить волю, затеплившуюся болью под сердцем. В конце концов, он не собирался ни мириться со всем этим, ни умирать. Этого же Тацуми от него хотел?       Холодный осенний ветер с острыми, как иглы, каплями ударил в горящее лицо. Стыд, неуверенность и желание сказать нечто важное, сделать нечто однозначное, утвердить своё существование, запечатлеть его через чужое сознание — всё смешалось, ориентиры сместились.       Сырость пахла свободой и бесстрашием. Так знакомо. Луны не было видно, но ведь она всё равно украшала подлое небо, хранящее их время, их дыхание, отсчитывающее по каплям чистую кровь, делая её токсичной. Видишь или нет — она есть. Веришь или нет, знаешь или нет, хочешь или нет — живёшь до последней минуты.       Тацуми бежал спотыкаясь, теряясь в густых сумерках.       — Сто-о-ой! — заорал Сатоши, оглушая пустынную улицу, перекрикивая шум ливня.       Тацуми обернулся, сбавляя темп.       — Остановись! — потребовал Сатоши. — Не убегай! — приказал. — Не смей, Шимизу!       Тацуми, глубоко дыша, остановился и раскинул руки, будто звал в объятия. Сатоши бездумно пошёл навстречу, пускай тот не шевелился. Если понадобится — возьмёт за руку, за ногу, за волосы и потащит в дом. За яйца привяжет к генератору. Ишь, чего удумал! Психовать, как неуравновешенный подросток.       Когда между ними осталось метров десять, Тацуми тоже двинулся вперёд. Хантэн стал тяжёлым и липким из-за влаги, радиоактивный дождь стекал по лицу, затекал в рот, в глаза, в душу…       Тацуми с напором набросился на Сатоши, и тот оступился, по инерции попятился, позволяя горячему телу толкать себя.       — Ваше желание — закон, — проговорил он в губы, целуя, сжимая рёбра до боли.       Сопротивлению не осталось места, Сатоши опешил от выходки, послушно раскрывая рот, ловя лишь бешеный блеск в тёмных глазах. Тацуми запустил пальцы в волосы на его затылке так, что было не отодвинуться. Сырость этой вымершей деревни пахла им. Это был запах Тацуми, такой свободный, сильный до искристости.       Ладони скользнули под хантэн. Сатоши отвернулся и выплюнул изо рта волосы, то ли свои, то ли Тацуми.       — Что ты опять творишь…       — Наслаждаюсь тобой-живым, — он погладил Сатоши по шее. — Сато-чан…       — Знаешь что, — Сатоши отпрыгнул на расстояние, — я не умру. Но и ты, — он сузил глаза, будто даже с каплей ненависти. — Ты ни за что не сдохнешь здесь, Шимизу. Я не позволю тебе.       — Ч-что? — сведя брови, Тацуми усмехнулся. Белая футболка просвещалась, намокнув, грудь под ней часто вздымалась. Ютаро не ошибся, назвав его красивым. Но это была другая красота.       — Ты ответишь за всё, что только что сделал.       Смех врезался в чёрные окна скрипящих от ветра домов, поднялся в высокое небо, достиг, наверное, даже Онтакэ-сана. Тацуми до задышки хохотал, намереваясь схватить Сатоши опять, но тот успевал увернуться.       — Иди в дом, — строго парировал на всякое заигрывание Сатоши.       Тацуми посерьёзнел, поклонился и не стал изменять себе:       — Ваше желание — закон, Нишияма-сама.       Выпрямившись, он на несколько секунд задержал взор на чём-то позади Сатоши, затем, довольно хмыкнув, побрёл по назначению. Сатоши оглянулся и обнаружил озадаченную Нацуко. Она наверняка всё видела. Сердце ёкнуло. Ну, или что-то где-то внутри сжалось от внезапного понимания, что их застукали. Она точно не слышала их слов, но без слов… Это, вероятно, смотрелось ещё куда ужасней; пошло, низко, до предела чокнуто.       — Тацу, наверное, не в себе после случившегося, — осмотрительно предположила Нацуко, провожая его взглядом.       — Да, наверное.       — Не обижайся на него, он… не нарочно, — она опустила голову.       — Хорошо, — надломившимся голосом согласился Сатоши, боясь поверить, что она всё-таки говорит это не из такта.       — И не стой тут. Ещё одной смерти мы не вынесем.       — Да.       Он кивнул, но подождал, пока Нацуко сама скроется внутри. Несколько капель упали прямо на губы, и он их слизнул. Безвкусная вода. Почему-то теперь он был уверен, что даже если начнёт жрать землю или подмешает пепел в чай вместо сахара, его ничто не убьёт.       Из-за сёдзи их комнаты пробивался свет, и он грел, он лечил, он возвращал к жизни душу, впавшую в летаргический сон. Лист рисовой бумаги, отклеившись внизу, бился на ветру, мерцая чернильными расплывшимися линиями, и Сатоши с облегчением улыбнулся.       Они выживут.