Радиация

      Солнце встало и село раза два-три с тех пор, как Тацуми снова куда-то делся. Теперь на заброшенный ад опускалась темень.       Подмывало изнутри признать это, что монстр был прав: иногда Сатоши его боялся. Но только ли в этом дело? Жизненная энергия протекала в нём неестественно плавно, и легко было принять это за ложь. Лицемерие — это так свойственно ярким людям. Человек ли он?       «А я? Я сам-то не ёкай?»       Сатоши рассматривал очередную жестяную банку из-под кофе, потом швырнул её в кучу таких же пустых. Звон разошёлся по хлипкому дому, и ветер будто стал сильней, пошатнув последнее укрытие.       Что ещё он мог пошатнуть? Например, веру в собственную адекватность? Сатоши напряжённо сглотнул.       Что-то в нём переменилось, когда переменился его монстр. Агрессия не на шутку вцепилась в грудь, пытаясь добраться до сердца. Он порой ей потакал, мысленно разделывая Тацуми на мелкие сочные кусочки, скармливая парующую плоть птицам, волкам и — как знать — может, разгневанным богам. Лишь последние капли крови он бы хотел размазать по себе, коснувшись испачканных пальцев языком, пустив мокрую ладонь между ног.       Испуганными большими глазами Сатоши уставился в сгусток черноты в углу.       Кто это? Это я?       Под надзором этой тени он готов был издеваться над монстром Шимизу настолько бессовестно и цинично, что от одной мысли об этом он начинал улавливать его запах рядом с собой, желание отдавалось крепким пульсом.       Но чего-то в этой картине не хватало.       Сатоши поднялся и подошёл к окну, отдёрнул грязную занавеску и обвёл бездыханный пейзаж взором. Будто что-то искал.       Он знал, что едва ли когда-то сможет перейти черту. Эти дикие образы были лишь последствием изолированности. Он прекрасно понимал, что, если выберется отсюда, обязательно сходит к врачу. Это было бы разумно.       Искать недостающий пазл перехотелось. Что-то в этом монстре гасило в нём порыв, и это, похоже, к лучшему.       В последнюю ночь ему снилась мать. Она убиралась в пустой комнате. Всё убиралась и убиралась, хотя вокруг была чистота.       У подушки лежала уже прочитанная книга Сосэки Нацуме. Сейчас же Сатоши спрятал нижнюю часть тела под котацу, только не нагревал его. Не глядя выбранная вчера книга, с одной стороны, чем-то разочаровывала, с другой — откровенно срывала маску с его невозмутимого лица.       Если бы он рассуждал о книге как об эротическом психологизме, она бы показалась скучной. Возможно, потому, что из всех героев его цепляли лишь неясно обрисованные контуры второстепенного персонажа, молодого, бесхитростного, скромного и, по своей основной роли, привлекательного парня. Если выкроить лишь главных героев, более чем зрелую супружескую пару, которая из кожи вон лезет, чтобы прикинуться добродетельными, но в то же время отчаянно и стыдливо предаётся всяким утехам — он бы сказал, что они всего лишь жалки.       Сатоши воротило от этих двух выдуманных людей, но он не мог отложить книгу. С каждой новой страницей он всё больше понимал почему. Отвратительно думать о тех, кто настолько боится естественных желаний, и ни один не осмелится открыться, записывая истинные мысли каждый в свой дневник и втайне почитывая дневник другого. Но он в этом узнавал себя, узнавал свой зудящий тошнотворный страх.       Глубокая приверженность традициям не помешала бы ему признаться, что больше хотелось бы почитать о том скромном парне. Хотелось бы пролистать книгу бездумно и попасть на чувственную сцену с ним, дорисовать его черты в воображении, оказаться в полумраке с ним вместо героини. Но когда дело касалось Шимизу, который не в воображении нарушал всякий баланс и вызывал дурную силу к действию, Сатоши едва решался произнести правду про себя. Вслух он был горазд лишь метаться гневом с примесью изврата.       Не включая свет, Сатоши подобрал зажигалку со стола, которую Тацуми оставил для него вместе с пачкой сигарет. После того раза курить больше не тянуло.       Наощупь он пробрался в соседнюю комнату. Пустота, почти как во сне, серыми линиями сомкнулась над последними предметами у голых стен. На алтаре нашёлся лишь огарок свечи, и Сатоши промучился около минуты, чтобы его зажечь. Комната знакомо осветилась, тени прыгнули по пространству и стали еле заметно колыхаться в такт скудному огоньку. В комнате действительно что-то изменилось. Некоторые вещи пропали, но какие именно — Сатоши определить не мог.       Слева от свечи притаилась деревянная фигурка, наверняка из кедра: от неё исходил горьковато-терпкий аромат. Сатоши повертел фигурку в руках, пытаясь понять, что за бог обратил на него свой задумчивый взор из шероховатой формы. Овальная голова и длинный тонкий нос, раскосые глаза без зрачков.       — Я ведь утратил чистоту сердца? — прошептал он, глядя на бога. — Злой дух проник в меня, использовав мои недостойные помыслы.       В этом мире, где их всего лишь двое, бесстрашных перед силой смерти, как он мог позволить себе ослабеть? Всё, что могло их спасти — оставаться незапятнанными у врат туда, обратно в реальность. Вырваться из ада могут лишь те, кто ему не принадлежит. Шимизу не принадлежал, но вёл себя как хозяин. Как избалованный принц, любящий философию и эфемерные сказки, каким предался и Сатоши теперь. И всё-таки это был единственный путь назад. Или вперёд. Кто сказал, что тропа жизни пролегает не через дебри боли, несправедливости и зла? Но последнего ориентира всё ещё не доставало на карте, вырисовавшейся в голове. Деревянный бог молчал.       — Адекватность… — он провёл большим пальцем по волнистой поверхности головы фигурки. — Где я оступился? Что с моим сердцем не так…       — Зеркало.       Дыхание перехватило. Сатоши обернулся, сидя на коленях перед алтарём. Тацуми стоял на пороге, упёршись головой в раму фусумы, и сдерживал улыбку. Он, наверное, слышал. Сатоши отвернулся и снова уставился на бога в своих руках. Ни ярости, ни агрессии, ни необузданного влечения. Лишь странное облегчение, развевающее смуту души.       — Сердце должно быть как зеркало, — Тацуми опустился на колени рядом и неотрывно посмотрел на огонь. — Серебро не пачкает оттенков и не искажает черты. Позволь холодному металлу защитить тебя от яда.       Будто не слыша, Сатоши протянул фигурку.       — Кто это?       — Омоиканэ, бог размышлений, — Тацуми усмехнулся. — Он работает, правда?       — Где ты был эти дни?       — Малыш Сато скучал?       Ответа не поступило, и Тацуми принялся собирать вещи в походный рюкзак.       Сатоши наблюдал отрешённо, но в глубине сознания вспыхивали едкие слова, которые он бы вот-вот выплеснул наружу. Тацуми его опередил:       — Я говорил, что работаю с сэмпаем. У него и был. И продолжу быть. Можешь перебраться сюда.       — А если с нами что-нибудь случится?       — Я как раз занят тем, чтобы не случилось. Прогуляешься со мной?       И вновь тишина.       Тацуми изучил недоверчивого Сатоши, хмурого и потерянного в дымке сомнений.       — Да брось ты, — уветливый голос подействовал на Сатоши как гипноз. — Кого ещё в этой деревне осталось бояться, меня?       — Свидание?       — Как пожелаете, Нишияма-сама, — Тацуми учтиво поклонился. — Если хотите свидание, прихватите таби с собой.       Сатоши вздёрнул бровь, но исполнил. Руки двигались суетливо, словно он боялся опоздать. Что-то неладное творилось в мыслях, но что-то куда приятнее, чем грязное вожделение в темноте.       Тацуми с удовольствием притворялся безучастным. Притащил защитный костюм из подвала и велел его надеть, а сам уединился с сигаретой.       — А ты? — пыхтя от усилий, Сатоши выкатился на крыльцо и застёгивал упрямую молнию. Клеёнчатая ткань выскальзывала из-под пальцев.       — У меня вырабатывается устойчивость. — Тацуми запихнул сигарету в рот и деловито помог с костюмом. — Не жмёт?       — А зачем мне таби?       — Секрет.       Глаза смотрели нежно, весь Шимизу казался чувствительным и тяготеющим к контакту. А ведь его кожа не так бела, как у того парниши из романа, подумалось Сатоши. Какого она цвета?       — Маску не забудь.       Каменная мощённая дорожка уводила вниз, вдалеке холмистый горизонт делил мир на свет и мрак. Ветер шумел совсем не зловеще, даже если поблизости хлопали разболтанные оконницы и скрипел пол. Светлый, переливчатый костюм закрывал всё, кроме пытливых глаз Сатоши. Фильтр пропускал влажный воздух, и тот казался свежим, прохладно-чистым. Тацуми закинул рюкзак на одно плечо, иногда убирал разбросанные пряди за уши. В молчании они уходили всё дальше от скопления одиноких домов.       — Зачем мы живём? — спросил Тацуми сквозь погрустневшую ухмылку.       Шаги разносились тихим эхом, и оно терялось в росистой траве. Безмятежность мёртвой вселенной будто насмехалась над всем, что произошло, над теми, кто без оглядки боролся за остаток жизни.       — Не знаю, — тон Сатоши был неопределённым. Он ответом то ли сам задал вопрос, то ли выразил нежелание продолжить.       — А раньше знал?       — Может быть.       — И что же?       — Ради блага всех.       — Благо — это фикция.       — А ты? Зачем живёшь? — с вызовом обратился Сатоши.       — Потому что люблю.       Тацуми рассмеялся так, что привлёк бы всех врагов, если бы они ещё были живы. Он больше не вселял страх, он не виделся манипулятором и монстром, как в прошлый раз. Он был открыт и непонятен. Это более привычно.       — Люблю мир, люблю людей. Люблю рано утром трястись в электричке, люблю очереди в кафе Т. Люблю втайне съедать обед из маминого бенто, пока никто не видит. Лишь Ичиро-кун знал. Люблю его. Хочу пронести память о нём до конца. Люблю море, люблю торговые судна. Если бы я умер, как бы я мог наслаждаться этим?       — А себя? Любишь?       Они встретились взглядами. Выражение Сатоши было скрыто за маской, но глаза горели любопытством. Возможно, он улыбался. Его забавляла власть, которую он распространял на непостижимого Шимизу. Тот спокойно поднял голову к небу.       — Я и есть любовь.       Они вывернули из-за покатой горы, и оттуда открылся вид на некогда дышащую буйством природы равнину. Внизу белым замаячило строенье.       — О! — Сатоши указал пальцем. — Там кто-то есть?       Тацуми хмыкнул и лишь скользнул глазами по профилю спутника. Всё было ясно.       Янтарное свечение, как жар в печке от тлеющих углей, манил мягким теплом. От фантомных ощущений кожа покрывалась мурашками, несмотря на то, что под плотным костюмом Сатоши успел вспотеть. Раньше ему казалось, что «база» находится по улице выше от их укрытия, но ничего не мешало передислоцироваться подальше от разгневанного Онтаке-сана.       «Ещё бы», — фыркнул Сатоши про себя. Дом напоминал усадьбу времён Мэйдзи. Почему бы не облагородить пребывание здесь завидной обстановкой, пускай они и играли со смертью в прятки. Всё же лучше, чем задыхаться в подвале. Теперь даже неудивительно, почему этот монстр променял затхлую комнатушку на хоромы. Продался на биоматериал.       За домом виднелся широкий ручей, плоские камни, словно зазывающая дорожка, беспорядочно были разбросаны в воде. Чем ближе они подходили, тем больше ручей скрывался за треугольной крышей. Во дворе оказался милый садик, но потрёпанный неспокойными ветрами. Листва раскинувшего ветви дерева серела в оранжевых бликах, исходивших из приоткрытых окон. Наверное, слива, заключил Сатоши молча.       За стеклянными сёдзи можно было легко разглядеть интерьер, и он далеко не походил на кабинет сумасшедшего учёного. Вокруг было слишком мирно, как если бы ничего не случилось с этой деревней.       Не успев постучать, они заметили старичка в кимоно, который уже спешил к двери. Сатоши на всякий случай оглянулся, чтобы убедиться, что позади не было временного портала. А Тацуми казался частью постановки, — настолько естественно он себя вёл.       — Здравствуйте, Цугава-сан, — коротко поклонился Тацуми и поднялся. — Сегодня я с другом.       — Позвольте представиться, — ошарашенный Сатоши поклонился глубже и на мгновение застыл. — Нишияма Сатоши.       — Приветствую, молодёжь.       — Простите за вторжение, — на автомате пробормотал Сатоши, стаскивая маску и переступая воображаемый порог.       Это действительно было похоже на параллельную вселенную, на путешествие во времени, просто на счастливый сон. Единственная тревога, подтачивающая, как зубная боль, — недоверие к происходящему. Что бы там ни казалось, они всё ещё отрезаны от мира, остров мёртвых, парящий в тумане пустого пространства. Откуда здесь мог сохраниться такой уголок?       Сатоши снял обувь и помедлил у входа, но Тацуми ловко увлёк его за деревянную ширму.       — Переодевайся, — он поставил свой рюкзак на пол и расстегнул его.       — Послушай, — Сатоши ухватился за рукав, когда Тацуми хотел его оставить. Тот с двусмысленной улыбкой встретил жест, и Сатоши сразу спрятал руку за спину. — А… Ютаро-сэмпай где?       Тацуми взвёл глаза, словно пытался увидеть собственные мысли. Это ничем не помогло.       — Только не говори, будто думал, что…       — Не думал, — отрезал Сатоши и рванул молнию на груди.       Ему досталось то самое юката, что обычно носил Шимизу. Таби пришлись к месту. Словно надевал сценический костюм за кулисами, потому, поправив даже смятые волосы, Сатоши ещё некоторое время постоял прислушиваясь, испытывая чудное волнение.       Посреди гостиной с потолка на крючке был подвешен чайник. Старик Цугава и Тацуми уже сидели вокруг ирори. Тацуми глазами указал на свободное место рядом с собой. Сатоши, отбросив подозрительность, чинно опустился на колени и сложил руки. В конце концов, не к этому ли он готовился перед отъездом?       Выпив в тишине чаю, Тацуми был готов ретироваться прочь из гостиной.       — Ну, а кто сыграет с дедом в го? Сегодня я в отменном духе!       Старик удалился из комнаты, пошаркивая ногами. Сатоши только успел заметить, как Шимизу завернул за фусуму, невнятно напевая под нос. Будь хозяин дома не такой добродушный дедуля, Сатоши бы уже поинтересовался, что за представление они тут устроили. Но вместо этого он помог старику донести комплект игры до деревянного столика.       Они снова сели. Запах матча всё ещё поднимался от чайника и заползал в каждую щель.       — Мой возраст и без того даёт мне преимущество, — старик откашлялся. — Потому предлагаю тебе выбрать цвет самому, Сатоши-кун.       Сатоши аккуратно огладил глянцевую поверхность керамических камней.       — Чёрный.       Сатоши хотел сам задать тон игре, начав первым, потому уже придвинул шкатулку с чёрными камнями. Старик Цугава на то засмеялся, будто проскрипел:       — А что скажешь насчёт форы?       — Я предпочитаю играть на равных, — уловил Сатоши лукавые нотки в голосе хозяина. Совершенно не хотелось производить впечатление малолетнего горе-игрока. В го он учился играть с отцом, как только пошёл в школу.       До этого за фусумой грохотали кастрюли и двигались столы, но теперь же Тацуми затих. Он словно выжидал момента, чтобы снова украсить и без того изысканное положение вещей витиеватой фразой:       — Недооценить противника — проиграть самому себе.       Усмешка на загорелом морщинистом лице Цугавы, напоминавшем печёный картофель, не дрогнула. Сатоши почудилось, что лишь он услышал эти слова. Кому они предназначались? Он снова кивнул, подтверждая выбор. Ему не нужны были уступки даже от таких серьёзных оппонентов, как старик. Вкус победы и даже проигрыша другой, когда ты уверен, что выживаешь в тисках изощрённых правил.       Игра началась.