Радиация

      Сатоши возвращался к укрытию сам. Им с Шимизу всё равно не по пути.       Обогнув усадьбу по тропе, он остановился и взглянул на окна второго этажа. В одной из комнат принц и монстр всё ещё ищут ответы, взывая к безгласной луне. Или, может быть, не ищут. Может, они были к этому давно готовы, приняв решение поставить на кон всё. Тогда чего они ждали от Сатоши? Что он похвалит их двоих?       Свидание почти удалось.       Цикады издавали пугающий цокот, лживо-непорочными движениями проникал в него радиоактивный кислород. Всё это было враждебным, чужим, но единственным, что осталось. Так и с Тацуми произошло. Когда он проявлял нечто непредсказуемое и такое далёкое от ожиданий, Сатоши хотел лишь сбежать. Шимизу становился чужим, непостижимым, не таким, с которым было бы комфортно помолчать и знать, что их молчание об одном и том же.       Сатоши ошибся, так казалось ему. В эту ночь он, как сумасшедший, стремился обладать им, рвался сделать его окончательно своим. Чтобы ни Каору, ни тем более Ичиро больше не управляли им. Но кроме этих двоих, у Тацуми в голове вились тяжкие мысли, рождались смертельные планы, и именно им он подчинялся — не своему хозяину Нишияме-сама.       Придя в убежище, Сатоши переоделся и занёс костюм в подвал. Он планировал по традиции взять банку кофе и, приняв душ, спастись в очередной книге. К тому же он, так и не дочитав предыдущую, выкопал из завалов Учи-сана сборник рассказов Кобо Абэ. Предвкушение остатка ночи, проведённого за «Чужим лицом», манило сейчас больше, чем перспектива ласкаться с монстром. Рассказ был предсказуем после первого прочтения, но потому и все перипетии вызывали лишь сладко-тягостное ощущение, наслаждение изолированного ума.       Но стоило ему показаться в подвале, как Каору налетел на него.       — Ты видел его? Видел?!       Сатоши опасливо перевёл взгляд на Нацуко, что со стеклянными глазами сидела в углу. Каору снова тряхнул Сатоши за плечи, и тот пришёл в себя.       — Кого?       — Он сегодня покинул нас! — на вечно насмешливом лице теперь читалось нечто, не имеющее определения, как смесь сумасшествия и паники, невыносимой безысходности в проступивших резких чертах. — Все его вещи ушли за ним! Это Ичиро-кун…       Каору напоминал ребёнка, увидевшего злого духа в изголовье кровати.       Сатоши аккуратно отодвинул его с дороги и присел рядом с Нацуко на футон. Нехотя он понял, что это было, но признавать сил не нашлось.       — Нацуко-сан, — начал он и осёкся, когда та уткнулась ему в плечо, всхлипнув.       Электрический свет выхватывал из тени мечущегося Каору. Он то брался за свой чемодан, то снова выбрасывал оттуда одежду и мелкие принадлежности.       — Может, он спрятал его здесь?.. Здесь?.. Или, может, вон там?       Каору проковылял на негнущихся ногах к кухонной тумбе и рывком распахнул её. Там лишь звоном отдалась посуда.       — Я знаю! — заявил он внезапно, замерев посреди подвала. — Нам всем нужно сейчас же отсюда бежать! Ичиро-кун придёт за нами, а нас нет!       Лихорадочный блеск слезящихся глаз не убедил. Но зерно правды в его словах всё же было. Сатоши подумал о том, что им стоило попытаться уйти. Прекратить бороться со здешним уставом и испытать то, в чём они могли быть сильны, — отступить. Если уж они двинулись по пути потерь человеческих жизней, светлости ума, по пути разрушений личности, то не лучше ли было бы в некотором смысле сдаться, броситься в бега? У них хватало сил высиживать взаперти, добывать еду и экономить на воде с током. Страх остаться без крыши, даже такой хлипкой, как эта, делал их заложниками грозного Онтакэ-сана. Но пора было отправиться в путь. Если за ними не едут, они должны выбраться сами.       Сатоши опомнился от голоса Нацуко.       — Сначала Тацуми, теперь Каору… Мы теряем одного за другим. Я устала, — она закрыла глаза и свела ровные брови. Не выдержав стенаний Каору, она принялась готовить успокоительный чай. — Пора укладывать его спать. На рассвете отведу его на «базу».       — И что потом? — сухо спросил Сатоши, глядя перед собой и ничего не видя.       Ничто, связанное с «базой», не вызывало доверия с тех пор, как он увидел ожоги на безукоризненном теле монстра. Ютаро оставался уважаемым главарём, защитником истлевающей жизни. Но понемногу этот святой образ начал меркнуть.       — Попытаемся найти лекарства, чтобы он себе не навредил. Тацуми-кун ведь поправился, пускай и нет гарантий, что надолго.       Сатоши без слов убрался наверх и закрылся в ванной.       Нет, Шимизу был здоровее всех. Его умение превзойти собственные страхи, слабости, телесность, сделать из тела инструмент, — всё это возвышало его над низостью их приземлённого существования. Вот почему хотелось быть его листом рисовой бумаги, впитать чёрную субстанцию любви.       Серыми потёками скатывались крупные капли со спины, смывая два иероглифа о том, что делало Нишияму Сатоши и Шимизу Тацуми навеки связанными одной тоской. Соединённые хотя бы в этом варианте мира, где за прелестью сопротивляющейся природы скрыта губительная мощь токсичного пепла, где шелест травы, прозрачность воды, лучи солнца обманчиво животворны, но норовят лишь убить.       Сатоши легкомысленно отворил окно мрачной комнатки настежь. Ветер мазнул по заострённым скулам. Сколь ни старайся, если противник сильней — вопрос их победы есть лишь вопросом случайности, шанса, данного небесами, как обратного коми в го. Но рисковать ради своих точек свободы, каждый за свою собственную — вот что поистине ценно в игре, да и в жизни тоже. Вот каков его план, план Нишиямы Сатоши.       Если Тацуми мужался отдать всё, чтобы стать спасением, жертвой домогательств ками ради всех них, то Сатоши, как настоящий хозяин, должен оберегать своего самурая, залечивая его раны и разделяя с ним несчастье и риск. И, если нужно, он возьмёт на себя бразды правления этой угасающей империей, получившей начало в долине Кисо.       Когда в следующий раз Шимизу явится сюда, Сатоши обязательно ему скажет.       Но следующий раз всё не наступал.       Каору забрали на «базу», и большую часть времени Сатоши проводил сам, надеясь, что очередной шорох за сёдзи — это его принц-монстр. Но это оказывались лишь гоняемые сквозняком обломки веток и пластиковые стаканы.       Он готовил постные похлёбки, совершенствовался в навыке рисоварения и придавал подвалу более приглядный вид. Не то чтобы ему это нравилось, но ему явно не нравилось сидеть сложа руки и прозябать в беспорядке. Это словно бы помогало навести порядок в голове.       Потеряв всякое терпение, Сатоши однажды выбрался на улицу и нетвёрдым шагом направился в дом к старику Цугаве. Тацуми и там не нашлось, но его вещи по-прежнему покоились за ширмой. Сатоши переоделся в юката и, сыграв партию в го, помог старику по хозяйству, затем поднялся на второй этаж.       Трепет, охвативший его перед той самой спальней, походил на смятение перед храмом.       Он придавался мечтам, отыгрывая каждую мелодию по нескольку раз, пока она не начинала приторно резать слух. Но до того он вбирал в себя текучесть высоких нот, отдавал инструменту чуткость своей души.       Раз за разом он жаловал к старику, день за днём в тёмное время суток он, как ритуал, как молитву, возносил жалобно-искренний зов фортепиано до японского Олимпа, что обосновался на недоступной вершине горы. Раз за разом ему во мгле мерещился силуэт в персиковом кимоно, с отпечатком честности на упрямом лице. После той ночи всякие подозрения о его притворстве расщепились, как невидимая радиация в воде.       Через день Сатоши обнаружил, что его зубная паста на исходе, а ещё — накопилась стирка, которую Нацуко временами забирала на «базу», чтобы закинуть в старенькое подобие стиральной машины. Стирал этот механизм отвратно, но лучше, чем мог позволить себе одинокий студент в чудом устоявшей трущобе Учи-сана. Обстоятельства неумолимо подталкивали Сатоши к ларцу с защитными костюмами. Как же там говорил Шимизу, вверх по улице и налево, местная больница среди когда-то жилых домов?       По привычке Сатоши выбрался наружу затемно. В ту сторону он ещё не поднимался ни разу: не успел до извержения, запретили после. Ночной ветер взметнулся ввысь, люто швыряя мёртвые листья в лицо и под ноги так, что Сатоши то и дело поскальзывался. Дождь стучался по костюму, будто просился войти, хотя точно не мог проникнуть. Но почему-то наедине с целой деревней стало не по себе: казалось, защита раньше была вовсе не в костюме, а в присутствии рядом самоуверенного принца-монстра.       Деревья слабовольно гнулись книзу, пришлось прикрывать глаза и двигаться наугад, увиливая от опадающих веток. Угрожающе небо опустилось так низко, что могло бы полностью накрыть ближайшие холмы. Сатоши уже пожалел, что высунулся, заправляя выбившиеся волосы обратно под капюшон. Он присел на ближайшую скамейку, сменяя влажную маску на новую, измявшуюся в кармане, и отметил, что половина пути позади. Если он сейчас повернёт и сдастся, то как сможет заявить в бесстыжие глаза всё то, что прокручивал в мыслях последние дни? Пыхтя сквозь зубы, он оторвал от земли пакет с вещами и двинулся вперёд.       На подъёме серело каменное здание, мощное, основательно вросшее фундаментом в грунт. «Базой» оказалась современная больница. Это было так предсказуемо, если бы только кто-то взялся предсказывать Найто Ютаро. На первом этаже в нескольких окнах горел свет.       Полный решимости расставить фишки на поле, провести стратегические переговоры, приложить свою могущественную руку к челу армии в лице отчаянного Шимизу, Сатоши буквально ломился в запертую дверь. На зубах скрипел редкий песок, и он по детской привычке дожевал его, а потом, очнувшись, сплюнул. Скорее, быстрее, он стучал, уткнувшись носом в стекло парадного входа, и высматривал кого-нибудь в темноте коридора.       Замаячило продолговатое пятно с неровными краями, и фигуристый силуэт появился в дверях. Это была Нацуко. Она провела Сатоши на третий этаж, в холл, обжитый в стиле самодельного хай-тек: непонятные сооружения с отпечатком таланта Ютаро и больничный минимализм, разбавленный таким естественным беспорядком.       Сатоши бросил пакет, стащил маску и отдышался, щурясь от белизны поверхностей и люминесцентных ламп. Интересно, что, в таком случае, находится на первом этаже, где за опущенными жалюзи горит грязно-жёлтый свет?       Нацуко без вопросов забрала пакет. Сатоши только успел кивнуть, но та не обратила внимания, будто лишь исполняла свой долг. Сатоши показалось, что во всей этой истории долга не было у него одного, один он до сегодня не понимал, чем же может быть полезен в этом новом разрушенном мире. Но теперь-то всё будет иначе.       Слева, ближе к лифту, с занятым видом сидел Ютаро, перебирая какие-то препараты. Сатоши откашлялся и неопределённо подал голос:       — А… Где Тацуми… кун?       Стоя в ярком свете, как на ладони перед каждым, кто бы соизволил его рассмотреть, он неожиданно для себя смутился. Вот он, принёсся сквозь восставшую бурю, растрёпанный, прерывисто дыша, старается узнать, где же тот, ради кого ему так странно, но безбожно захотелось переступать через свои равнодушие и отстранённость. Каким бы из имён он ни постарался назвать Шимизу, это прозвучало бы фальшиво. Больше всего стыд захлестнул именно потому, что он не готов был говорить о нём с кем бы то ни было. Он мог демонстрировать необузданную привязанность, болезненную влюблённость, что возникла у них. Но только бы не комментировать это, не смотреть другим в глаза.       Но Ютаро вовсе не поднял головы.       — Наверное, всё ещё там, — он махнул рукой вправо.       Сатоши повернулся. Увидев лишь Каору за когда-то бывшей рецепцией, неуверенно стал подходить. Догадок не прибавилось и после того, как он взглянул на увлечённого Каору, который следил за изменениями разноцветных графиков на экранах. Тацуми не было здесь.       Уточнять не хотелось, да и вообще привлекать внимание снова было пытке подобно. Сатоши не ожидал, что, придя сюда, он столкнётся с таким липким чувством неловкости за свои сантименты и подростковый энтузиазм. Кто знает, не считают ли они его ненормальным.       Шаг за шагом Сатоши приближался к окну. На удивление, ничто не отгораживало от разъедающего проблеска токсичной ночи, жалюзи валялись в стороне. Пыльный подоконник встретил опасливые пальцы. Сатоши выглянул. Мёртвый вид ничем не отличался от всего, что он видел до этого. Однако в поле зрения внизу что-то зашевелилось, и он скосил глаза в угол окна.       В одно мгновенье, сорвавшись с места, он побежал, край рецепции больно прошёлся по предплечью. Мокрая подошва скользила по плитке, первая же безымянная дверь вывела на лестницу. Сатоши, забыв как дышать, пропускал ступеньки, хватаясь за перила, чтобы не упасть, и всё-таки один раз подвернул ногу. Но жар, охвативший сустав, не отрезвлял. Оступившись, он оттолкнулся от холодной стены и наконец впечатался ладонями в последнюю дверь.       Ветер ударил в лицо дождём.       Костюм сковывал движения, делая Сатоши нерасторопным. Он врезался, не успев затормозить, и горячее полуголое тело пошатнулось на стуле, издав странный звук.       — Сато-чан… — Тацуми засмеялся.       Сатоши обошёл его, глотая попадающие в рот капли. Волосы Тацуми были собраны в хвост, он сидел в одних лишь джинсах и босой, глядел с оттенком тайной радости, словно ждал его. Линии влажной груди блестели, краснота проступила пятнами на смуглой коже. Сатоши, наконец, застыл, усталость пригвоздила ноги к земле. Мышцы пульсировали под костюмом. Дрожащей рукой он подполз по чужой кисти и ощупал металлический механизм на запястье Тацуми.       — Что это?.. — без надежды он дёрнул защёлку, не понимая, как та работает.       — Вместо измерителя моей силы, — Тацуми улыбнулся, заметив сорвавшуюся с носа Сатоши каплю. Волосы превратились в завитых чёрных червей, что метались ветром. Но Сатоши не моргал, не морщился и не сводил глаз с него, будто практиковал гипноз. Ни нотки доверия.       — Зачем это?..       — Сатоши, — Тацуми поджал губы, не увидев перемен в оттенённом лице. Человек перед ним превратился в проигрыватель с заевшей пластинкой. Объяснениям не осталось места, но он всё же сделал глубокий вдох. — Я спасу тебя. Позволь мне стать сильным.       — Чья это идея? — с третьей попытки Сатоши справился с защёлкой и взялся за вторую. — Ты что, — шёпот звучал обвиняюще, — думаешь, это игра?       — Нет, думаю, это серьёзно.       — Это игра, — отрезал Сатоши, вскрыв вторую защёлку. — И ты, идиот, знаешь, кто ей заправляет.       Ни капли нежности или заботы, безумие застлало взор. Наигранная реальность в голове этого монстра была слишком далека от ожиданий Сатоши. Он сделал шаг назад, сжимая кулаки.       — Вставай.       — Сожалею, Нишияма-сама…       — Вставай.       — Сато-чан…       Тацуми не успел поднять голову, изучив отёкшие запястья, как челюсть обожгло неистовым ударом. Не удержав равновесия, он повалился набок.       — Жалкое ты ничтожество! — выпалил Сатоши, бросаясь к нему на землю. — Ты изойдёшь здесь прахом!       Тацуми перекатился на спину, будто знал, что Сатоши вот-вот сядет на него, как той ночью в чистой и надменной спальне. Приступ агрессии больше не напоминал привычное заигрывание, и Тацуми с лёгкостью перехватил устремившийся в него кулак, опуская его, второй рукой сжал аккуратно горло Сатоши, контролируя силу на грани. Импульс в паху. Он свёл брови, со страхом разглядывая, как тот, за кого он боролся, оцепенел под его хваткой.       Сердце Сатоши пропустило удар и наконец снова ощутимо застучало. Монстр, опомнившись, отпустил его шею и провёл по груди, обтянутой полиэтиленом, остановил пальцы на талии. Опять эти любовные касания, это искажённое выражение, эта жалость в осмысленных глазах.       — Перестань, — тон Тацуми был молящим. — Тебе меня не побороть. А мне отступать поздно.       — Не побороть, — процедил Сатоши и рванул на себе костюм до оглушительного треска. Сполз на землю, встал на колени и продолжил увечить последний слой защиты. С усилием высвободил руки и нервно хватал ртом воздух. — Поздно отступать… Вы и так уже мертвецы… Я устал от этих спектаклей… Хватит притворяться… Опавшие лепестки под ногами богов…       Сатоши решительно погрузил кисти в расплывшуюся от дождя землю, смешанную с пеплом, набирая в руки и с больной горячностью втирая в себя, в грудь, в живот, в покрасневшую шею.       — Ч… Прекрати!       Тацуми попытался помешать, но Сатоши ловко отскочил, пробежался неровно к одинокому дереву, на котором шуршали цикады, и упал ниц, возясь в грязи. Тацуми в два счёта оказался рядом и, усмирив бесноватое тело, усадил его спиной к стволу, чтобы осмотреть.       Сатоши, весь испачканный, со слипшимися волосами, ресницами, шмыгающий носом, криво усмехался, на зубах виднелись чёрные крупинки, серыми разводами красовались то ли слёзы из воспалённых глаз, то ли слюна. Он дико захохотал, и Тацуми правда испугался, что этот сумасшедший парень нарочно наелся земли.       — Сам ты идиот, — зашипел Тацуми и, взяв чужой подбородок, наклонил послушную теперь голову набок, впихнул два пальца ему в рот. Сатоши укусил. Наверное, это должно было его остановить, но Тацуми не ощутил ничего, кроме новой волны возбуждения. Он прислонился губами к уху, раздвинув носом пахнущие землёй волосы, и тепло произнёс: — Я хочу высосать из тебя этот яд.       Перестав капризничать, Сатоши освободил пальцы и повернулся монстру. Тот уставился серьёзно, но томная поволока в карих глазах выдавала его. Сатоши призывно широко раскрыл рот, высунув чуть язык, и стал ждать.       Тацуми, почувствовав свободу, дотронулся до его языка своим, затем обхватил кончик губами. Нельзя было терять время, потому что сумасшедший Сатоши и впрямь, должно быть, употребил пепел. Но долгожданная связь восстановилась, развратно-горячий скользкий проход к его внутренностям — никогда ещё это не было так пошло и влекуще, как сейчас, под деревом в грязи, когда он с прилежностью вылизывал и зубы, и дёсны, касался нёба, стремился проникнуть глубже. Прежние фантазии были о другом: как он, возможно, овладеет Сатоши, а может, и нет, но точно увидит его блаженное лицо, услышит стоны, просьбы не останавливаться. Он хотел заставить Сатоши изнывать в его власти и много-много кончать, испытывая благодарность за это. Но когда они сомкнулись в более бесстыдном объятии, чем в прошлый раз, Тацуми вдруг сам возжелал кончить в его мягкое беззащитное нутро. С этим он столкнулся впервые.       Умело перетянув Сатоши к себе на колени, он понял, что сдерживаться дольше не сможет, потому отстранился.       — Тебе нужно сделать промывание и лечь под капельницу, — наконец сказал он, отмахнувшись от образов в голове.       — Всё, что мне нужно — покончить с собой, — весело парировал Сатоши.       — Для начала покончи со мной.       — Моя смерть того не стоит.       — Она самой себя не стоит, Сато-чан.       — Я и не спорю, — он пожал бледными плечами. — Но она расставит для меня всё по местам.       — Сожалею, Нишияма-сама.       — И о чём же?       Тацуми бесшумно замахнулся за спиной Сатоши и попал ребром ладони точно между основанием черепа и началом позвоночника. Лицо Сатоши тут же расслабилось, дурная улыбка сошла, и он по инерции подался вперёд, затем начал падать в сторону. Тацуми придержал. Волнение испарилось. Он боялся не рассчитать, боялся ударить недостаточно сильно, тогда бы ему по справедливости досталось. А ударь чересчур — переломал бы шею. Но всего лишь хотелось заставить его замолчать.       Одев ослабшее тело обратно в костюм, Тацуми поднял его на руки и запросто выпрямился. Сатоши всегда был худым и, наверное, лёгким, но теперь он едва напоминал девятнадцатилетнего парня. Конечно, все они потеряли вес, пока питались чем придётся. Но вовсе не в этом была причина, по которой Тацуми без усилий взлетел по лестнице, будто нёс покупки из магазина, а не целого Сатоши.       Ютаро, завидев их, жестом пригласил в специально оборудованную палату.       — В результате чего наступило поражение? — Ютаро выверенными движениями перемещался по палате, включая антисептические лампы, выуживая стерильный халат из бело-голубого холодильника-кейса и натягивая перчатки. Голос его был спокойным и даже будничным, будто он совершенно привык к тому, что кто-то получает поражение радиацией, и будто Сатоши был ему незнаком.       — Это я… сделал так, чтобы он потерял сознание, — тихо признался Тацуми. — Он неадекватно себя вёл: в грязи вывалялся, наелся земли…       — Ах, вот оно как, — Ютаро ещё раз окинул взором Сатоши, распластавшегося на кушетке. — Тогда раздень его и протри тело. Салфетки на тумбочке за тобой.       Ютаро скрылся за белой ширмой.       Костюм уже никуда не годился, потому Тацуми не жалел его, дорывая там, где он не поддавался. Влажность ночи осталась снаружи, и в сухом тёплом помещении запах от тела Сатоши распространялся живее. Сквозь бельё сложно было не заметить, что до этого и Сатоши был не в шутку возбуждён. Форма выделялась, бросалась в глаза, и Тацуми постарался поправить всё так, чтобы не зацикливаться на манящей плоти. Он не отреагировал на то, как беспрепятственно донёс это тело сюда, но теперь, случайно — или не совсем — огладив твердоватый член под тканью, чуть не потерял ритм дыхания. С недавних пор вожделение стало брать над ним верх.       Относительно чистый Сатоши лежал на больничной койке, заменявшей операционный стол. Тацуми успел надеть халат, больше ради того, чтобы скрыть собственную уязвимость, давившую под плотными джинсами.       — Я просил полностью раздеть.       — Но… — Тацуми замялся. — Думаю, что там у него всё в порядке. Он не снимал костюм, только расстегнул по пояс.       Пришлось соврать. Но часть про «там у него всё в порядке» походила на правду.       — Я видел вас из окна, Тацуми-кун, — Ютаро таинственно улыбнулся. Лицо Тацуми вспыхнуло, но он всё так же смотрел прямо в глаза самозваному доктору. — Не стоит волноваться, меня не интересуют мужчины. Тем более чужие. А места всяким «я думаю» быть не должно, когда есть риск закончить, как Ичиро-кун.       — Чужие?       — В таком случае, — Ютаро пропустил вопрос мимо ушей, — тебе придётся позаботиться о его нижней части самому, если ты мне не доверяешь.       — Хорошо, — осмелев, Тацуми кивнул.       Доктор хмыкнул в усмешке и приступил к обработке ожогов. Особенно опасные образовались на спине, пришлось сделать компресс. Слабый концентрат антидота мерно капал в прозрачной трубке.       Вскоре Тацуми остался с упаковкой салфеток в руках и заживляющим раствором на столике. От выражения спящего под наркозом Сатоши веяло умиротворённостью и сладкими сумасбродными снами. Такими же сумасбродными становились мысли Тацуми, как только он стащил с него простыню. Наконец он осознал, что этот парень пытался учудить там, на улице под дождём. Покончить с собой. Кто мог такое вбить ему в голову, тому, кто сам недавно ратовал за жизнь? Тацуми стало обидно, больно и зло, но от этого он хотел Сатоши ещё больше.       «Если ты умрёшь, я надругаюсь над твоим телом», — прошептал он и осторожно протёр раствором в паху, задевая жёсткие волоски, выбившиеся из-под краёв белья. Конечно Сатоши его не слышал, но Тацуми репетировал, чтобы изучить самого себя: правда ли его инстинкты начинают доминировать, а зрение, слух и обоняние обостряются? Ютаро предсказывал именно это, но ничего не говорил о непосильном тяготении к контакту. А может, умолчал, закрыв его здесь с пассивным Сатоши наедине.       Если бы у Сатоши стоял, Тацуми бы непременно спустил резинку и посмотрел, потрогал. Но вместо этого он обратил внимание на свесившуюся с кровати руку. Подняв её, поцеловал ладонь. Это заводило с новой силой — молчаливая покорность, невинность лица.       Тацуми спешно звякнул ширинкой под халатом, затем расстегнул сам халат. Уложил руку вдоль тела на кровати, раскрыв кулак. Он помнил, как умело эти пальцы ласкали клавиши пианино, и теперь, как только он пристроился на полусогнутых ногах, эти пальцы лениво сомкнулись вокруг его измученного члена.       Он боялся вздохнуть, потому что застонал бы. Он бы взвыл нечеловеческим рёвом, если бы осмелился качнуться вперёд-назад, держа запястье там, где пробивался пульс. И в то же время он мечтал, чтобы Сатоши открыл глаза и поймал его за этим.       Совесть взыграла новыми красками, когда Тацуми, взявшись сам за себя, наклонился над Сатоши и провёл языком по его губам. Ещё немного, и он бы пересёк последнюю грань, разделяющую шалости подростка в пубертате и настоящее преступление против человеческой воли. Ему не хотелось повторно переживать половое созревание, но на этот раз это походило на тренировку самоконтроля. И на этот раз тест провален.       Он сел на пол у кровати, запасшись салфетками и уткнувшись лбом в край постели. Для того чтобы кончить, достаточно было напоминать себе, что рядом спит Сатоши, такой сумасшедший и близкий, слабый и сильный в одночасье.