***
В один из бесконечных и похожих друг на друга дней что-то резко меняется. Коллеги вскользь упоминают о встрече в баре, заранее зная, что Гермиона снова откажется. Но какая-то новая, неизвестная ей сила будто подталкивает её в спину, и Гермиона поддаётся. Коллеги даже не пытаются скрыть удивление. — Мы идём веселиться, Грейнджер. Уверена, что знаешь значение этого слова? Этот тощий парнишка, Гейб Мелроуз, гаденько улыбается ей. Гермиона выдавливает ответную улыбку и пожимает плечами. — Я что-нибудь придумаю. Он шепчет что-то своему другу, кивая в её сторону, и Гермиона отворачивается, делая вид, что не замечает. Это унизительно. Она плотно сжимает губы и жмурится, чтобы не заплакать от злости и бессилия, и в конце концов берёт себя в руки. «Самое худшее позади, — говорит она себе. — Это только горстка парней, у которых ещё не сошли юношеские прыщи. А худшее позади».***
Бар ей не очень нравится. Гермиона надела бордовое платье чуть выше колен, подкрасила глаза и положила медальон Слизерина в карман, чтобы чувствовать себя увереннее, но она чувствует себя… никак. Её обходят стороной, хотя один дедуля всё-таки приседает ей на уши и в течение получаса заученными строками из Ежедневного Пророка вещает о том, какой огромный след оставили её действия в истории Англии. Гермиона спасается только когда он допивает третий стакан с виски. Она с яростью сжимает медальон в руке как раз в тот момент, когда к ней подсаживается очень высокий мужчина. Он худ и бледен. Тонкие, острые черты его лица правильны, хотя почему-то до болезненного неестественные, будто нарисованы художником, лишь заочно знакомым с анатомией. Мужчина в определённой мере красив и, несомненно, притягателен, но его тёмный взгляд и почти прозрачная кожа слегка… отталкивают. — Скучаешь? — спрашивает он низким голосом, и Гермиона улыбается ему в ответ, благодарная за проявленное внимание. — Немного. Честно говоря, я не очень часто бываю в таких местах. — Я тоже. Какое-то время они молчат. Гермиона откровенно плоха в поддержании бесед, поэтому она надеется на инициативность мужчины, но тот лишь с интересом разглядывает её, будто экспонат в музее. — Я Гермиона, — наконец-то выпаливает она, и улыбка мужчины становится шире. — Я знаю. Тебя трудно не узнать. — О. Они снова замолкают. Гермиона чувствует некоторое разочарование от своей впереди идущей славы, но злости почему-то нет. Ей спокойно в компании незнакомца — как бы странно это не звучало. Он откидывается на видавшую виды спинку стула, мягко улыбается. — Я долго наблюдал за тобой. Ты же в курсе, что в бар приходят не за тем, чтобы много думать и анализировать? Гермиона смеётся в ответ. Этот мягкий упрёк не вызывает в ней такого же раздражения, как неосторожно брошенная фраза Гейба. — Разумно слышит тот, кто примечает, — уклончиво отвечает она чужими словами. Незнакомец подвигается к ней ближе и кривит тонкие губы в усмешке. — Среди худой рябины не пристало смоковнице растить свой нежный плод. Время вокруг неё замедляется. Гермиона приоткрывает рот, жадно изучая лицо мужчины, когда вдруг чувствует лёгкое прикосновение к ноге. — Ты красивая, — шепчет он, наклонившись к ней совсем близко, — и умная. Его рука слегка поглаживает коленку, но он не решается на большее. Он смотрит — внимательно — и ждёт от неё ответного сигнала. Тонкий голосок в её голове шепчет: «Он уважает твоё мнение и твой ответ. Он не позволит себе лишнего, если ты откажешь. Он восхищён тобой». Гермиона облизывает пересохшие губы. Она совсем не знает его, но то, как он смотрит, как улыбается… сродни наваждению. — Как тебя зовут? — умудряется выдавить она из себя. Он всё так же несмело кружит пальцами по её коленке. Волнистые пряди падают ему на лицо, и взгляд у него немного лукавый. — Том. Гермиона кивает. Немного помедлив, она раздвигает ноги, и его рука тут же скользит дальше, задевая нежную кожу бедра. Гермиона растерянно всхлипывает от нахлынувших ощущений. Она в ужасе от происходящего, но всё равно шире разводит ноги, чувствуя, как сильно промокли трусики. Щёки горят от стыда, но то ли дело в атмосфере бара, то ли в ней самой что-то неуловимо менялось на протяжении долгого времени, потому что какая-то часть Гермионы хочет прижать Тома к стене бара и вытрахать из него душу. Какая-то очень тёмная часть, которая заставляет её коснуться Тома в ответ. Он напряжён точно так же, как и она, и вдруг мысли о рациональности её поступков отходят на второй план. — Я буду за баром, — бросает она ему и выходит из-за стола, оставляя позади растерянного Тома. Сердце колотится в груди как бешеное, между ног так мокро, что при ходьбе Гермиона чувствует, как влага размазывается по бёдрам. Она растерянно выдыхает. Мерлин, она течёт как… — Грейнджер! Уже уходишь? Гермиона слышит знакомый голос словно сквозь пелену. Она настроена совсем не на склоки с Мелроузом, и из-за того, что Гейб становится на её пути к желаемому, она чувствует переполняющую ярость. — Отвали, — грубо бросает она, и его лицо вытягивается в недоумении. — А? — Я что, заикаюсь? — злость обрушивается на неё лавиной. Он и его друзья всегда портят настроение. Та лёгкость, искренняя теплота в груди, появившаяся в разговоре с Томом, вдруг сменяется огромной чёрной дырой неконтролируемой и отчаянной ненависти. «Он всё портит. Как и всегда», — шепчет тонкий голосок в голове, и Гермиона вынуждена с ним согласиться. Она крепко сжимает медальон в кармане, словно ищет у него поддержки. — Вообще-то, Грейнджер, существуют всякие ведьминские примочки на время «этих дней», чтобы на людей не бросаться… Гермиона делает быстрый взмах рукой, оглушая его Ступефаем. Тёплая волна удовлетворения приятно щекочет где-то внутри живота, и Гермиона улыбается. «Это его не остановит», — грустно вздыхает тоненький голос, и Гермиона так же вздыхает в ответ. — Определённо нет. «Зато остановит кое-что другое», — продолжает он, и Гермиона заинтересованно ступает ближе к Гейбу, лежащему на земле в нелепой позе. «Ты знаешь заклинание». — Каких-то два слова, — рассудительно замечает Гермиона. — Никто и не заметит. «Он всё равно никому не нравится. Люди должны быть благодарны». — Они будут благодарны, — фыркает Гермиона. — Но самое главное, что это принесёт счастье тебе. Голос уже совсем не тоненький и идёт отнюдь не из головы. Гермиона растерянно оборачивается и видит Тома, который осуждающе качает головой. — Счастье? — Да. Когда ты последний раз была счастлива? Гермиона пожимает плечами. Зачем врать? Она давно хотела это сделать. Палочка почему-то кажется тяжёлой, рука плохо слушается, и Гермиона хмурится. — Что-то не так, — замечает она. Том подходит к ней сзади, прижимается грудью к её спине, пахом — к ягодицам. Горячие ладони обхватывают талию — у него большие руки… — Разве? — спрашивает он. Гермиона пробует снова, и на этот раз конечности сдаются. — Так лучше. Авада Кедавра! Отдача сначала обжигает, но в целом это приятное чувство. Гермиона прикрывает глаза, наслаждаясь мгновением, и чувствует, как рука Тома скользит в карман, выуживая оттуда медальон. Вообще-то это странно, но в целом ей плевать. Он не соврал — она определённо чувствует прилив счастья. Как если бы ребёнок противно плакал целый день, а потом вдруг заткнулся: лёгкость в голове, небольшой звон в ушах, приятная истома в теле. — Пойдём отсюда, — вдруг подаёт голос Том. — У нас ещё много дел. Какая-то часть Гермионы хочет воспротивиться, но та иррациональная эйфория ещё не прошла, и Гермиона покорно следует за своим новоявленным Вергилием, ловя вспышки удовольствия. Это немного похоже на Империо, которое лже-Моуди демонстрировал им на четвёртом курсе, только эмоции в разы сильнее. Совсем случайно Гермиона ловит взглядом огромные уличные часы, показывающие половину второго ночи. Обычно в такое время она давным-давно спит. В её защиту можно сказать, что она уже давно не отходила от своего распорядка дня.