Вдребезги

      Было бы не неплохо, если бы сейчас внезапно подплыл огромный катер с выпивкой, потому что Герману дико хотелось напиться до не контролируемого состояния, творить всякую ерунду, разговаривать на душевные темы и носиться по всему периметру с громким криком. Проще говоря, ему хотелось напиться в хлам. И не зная почему: толи от полнейшей безысходности, то ли от пялящейся весь день брюнетки, которая, скорее всего, ходила за ним по пятам. Но в этом он не был уверен на все сто процентов. Надя наверняка волновалась за то, что Герман мог выболтать в дружеской беседе с Элом, как она прижималась к нему в душе и сладко стонала. Но вот один факт, не удостоившийся ее внимания: ему эта ситуация тоже на руку не сойдет, он-то был в менее выгодном положении, он может считаться инициатором всей этой мути. И все только посмеются, опозорив его вечером у костра. А так сильно хочется спереть все это на обычную пьянку, будто он не был в здравом уме. Хотя, по сути, Герман не сильно соображал, его свела с ума тонкая талия и мягкая кожа, в которой хотелось просто раствориться.        Герман перешагнул с одной ноги на другую, смахнув со шлепок мелкий песок. Засунул руки в карманы, продолжая наслаждаться видом на море.       — Ну и чего мы тут прохлаждаемся? — этот голос он узнает везде. Голос, понравившийся ему с самой первой секунды.       — Я наслаждаюсь природой, Оленька. И тебе советую, — ухмыляется, когда Фейгус закатывает глаза.       — У нас еще будет много времени, если нас не спасут. Поэтому быстро бери лопату в руки и копай эту чёртову землю, — наглая улыбка. Вручила инструмент ему, ударяя в грудь, еще слащавее улыбнувшись.       — Не буду, — его такое же выражение лица ей в ответ. Придвигается ближе, наклоняясь прямо к ее носу. Может гарантировать, что наблюдающая за ним Надя уже бьется в истерике. — Не для царей работа.       Фейгус мрачнеет, суживает глаза, сжимает губы. Становится безупречной стервой. Она приманивает его к себе указательным пальцем.       — Значит слушай сюда. Мы здесь рот не отрываем, и тебе не стоит, если не хочешь жить отшельником где-нибудь в глубине джунглей наедине со своей гнилью. И это я, — это она выделила громким вскриком, — тебе советую засунуть свою гордость в жопу и пойти заняться делом. — отчеканила каждое слово.       Глаза в глаза. Совсем не так, как с Надей. Больше страсти и огня, полыхающем в выделяющейся груди Фейгус.       И она уходит, с высоко поднятой головой. Какая же она сексуальная.        Герман хватает лопату и замечает поодаль Надю, тихо перебирающую грязную посуду. Щёчки и ямочки, когда она смеется над ужасными шутками Марго. Неужели ни капли не взглянула? Ничего не дрогнуло?       А вот у него уже все трясется в момент их тактильного контакта с Костей, помогающим складывать чистые тарелки в стопочку. Она же ничего не значит для него. Эти улыбки, смех, смущение, прикосновения, жар, кожа, поцелуи.       Черт.       Займись уже делом.       Идет к импровизированному огороду, подкапывает землю и высыпает в одну кучку. Повторяет эти действия несколько раз, скалясь при громком вскрике Нади, а потом более грубом смехе колхозницы. Задолбали уже. Со злостью вскапывает еще раз. Снова смех. Еще — смех.       — Может хватит уже ржать? — бросает лопату, идет к ним, сжимает руки в кулаки.        Малышка испугалась. Что, не видела злого мужчину? Много тебе нужно еще показать. Невольно вспомнились ее пальцы на затылке, сейчас бы ему не помешали.       — А ты чего взъелся, Герасим? — лучше бы эта Мила молчала. — Трудолюбие лезет?       — Закрой свой рот. — огрызнулся.       — Герман, я тебя попрошу успокоиться. — колясочник подъехал. Отлично. Давайте все здесь соберемся, — Продолжи свое дело, пожалуйста.       Какое твою мать дело? Обжиматься с несовершеннолетней?       — Почему никто кроме меня не работает?       — Потому что все уже выполнили свою часть. Они теперь могут смело отдохнуть, а тебе нужно немного поработать.       Герман нахмурился. О какой вообще работе может идти речь, если рядом сидит она, огромными глазищами всматривается в каждую часть тела и смеется так, что живот начинает болеть, и хочется блевать от чувства полного провала, потому что она ему, кажется, нравится, ну, а это конец. Полный капец. Даже сейчас посмотрел на нее: туго затянуло внизу, от еле заметной улыбки для него. Надя еще и пытается заигрывать с ним. Типа ему приятно.       Нет. Нисколечко. Совсем не так.       Ему хочется умереть от сильного головокружения. Хочется срочно ухмыльнуться в ответ и наброситься с поцелуями. Это полная разруха в его безразличии.       — Да пошли вы все, — бросает неизвестно кому в лицо, идет к бассейну, доходит до лестницы.       — Ты совсем офигел? — Мила встает. — Куда ты пошел?       — Отдыхать.       — Не, ну вы только посмотрите, ты в конец обнаглел! — уже кричит, потому что Герман начал скрываться за перилами. И полностью исчез, показав длинный средний палец всей той толпе.       Даже ей. Потому что не фиг.       Падает на кровать, закидывая ногу на ногу. Прикрывает лицо любимой книгой.       Вроде спокойней.        Видит краешком глаза из окна, как все замерзли в немом вопросе. И даже Надя: расстроенно продолжила намыливание посуды, посматривая на лестницу, где недавно был он. Показал неприличный жест, адресованный всем, без исключений.       Дурак. Обидел ее.       Господи.       Прости? Это он должен сказать, если сильно напортачил? Просто несколько букв, одно коротенькое слово и все?       Максимально сложно.       Он ее испугал своим поведением. То Фейгус — теперь он не уверен, что она вообще видела их специально сближенный диалог- то крики, ругань.       Спрыгивает с кровати, пихнув руки в карманы. Так ведь проще, держишь себя и до посинения сжимаешь никому не видные кулаки.        И у самой двери сталкивается с маленьким телом. Невольно выпускает руки и касается макушки, прижимая к себе. Тут же отстраняется. Черт.       Это Надя. Поднимает голову. Снова эти огромные глаза. Нельзя быть настолько ребенком.       Сначала хмуриться, а потом без лишних слов просовывает руки на его торс и притягивает его к своей голове, прижимаясь ей к его груди.       Он даже не осознавал, как ему это было нужно. Простое гребанное объятье. Скорее всего Надя верит, что такого рода контакт ни чем не хуже интимного. Тоже передаешь тепло, касаешься каждой точкой, и эта дрожь внутри точно такая же, только намного медленней и чувственней.       И разницы ноль — возникает тоже самое тугое чувство внизу живота. Отлично. Давайте теперь будем обниматься, вместо секса. Идеальный вариант.       Герман обвивает руки на ее плечах, еще сильнее вжимается. Опускает подбородок на макушку, прикладывается щекой к шоколадным волосам. Вот сейчас намного легче. Шепчет:       — Прости меня.       Надя хочется оторваться, взглянуть в его глаза, но он не дает. Поэтому из ее губ вырывается придавленное:       — Все хорошо, — а Герман улыбается. Злость уходит на второй план. Сейчас только он и она. Чувствуют друг друга, дышат вместе.       И это полный головокружительный крах.