Вдребезги

      Герман нависает над Надей. В ее глазах что-то угнетенное, обиженное и пристыженное. Касается кончиком носа ее курносого, закрывает глаза, тут же распахивая. Смыкает губы, прикусывая их зубами.       — А если кто-нибудь зайдет сюда?       Да кому, блять, это надо.       — Я закрыл дверь.       Все так же недосказанность.       — Они все видели, что я пошла к тебе.       Серьезно? Она сейчас не шутит? Совсем дурочка. Заметать следы типо уже не нужно, поцеловались пару раз и все — официально пара.       — Я придумаю, что им сказать, — шепчет в ее рот, хочет просунуть туда язык, но Надя мямлит:       — Нужно, чтобы наши версии совпадали.       «Наши».       Это приятно кольнуло тоненькой иголочкой у сердца. Даже не подумал, что Надя «твое» и «мое» может превратить в «наше».        Да и кажется, она издевается.       Герман сжимает руками маленькое тело. Такое легкое и по-детски выпуклое. Приподнимает, усаживая на комод рядом с его кроватью. Теперь они на равных — это задевает самолюбие, однако так намного проще, без лишних движений.        Поглаживает подушечками пальцев плечи, доходит до углубления у ключиц, дотрагивается языком. Моментально — стон. Толи от испуга, то ли от наслаждения. Нажимает на подбородок, расклеивая пухлые губы и глубоко целуя. До потери равновесия с хватанием за нее. Начинает кружиться голова, расплывается комната.       Надя бормочет:       — Мы можем сказать, что я пришла за книгой.       Какая херовая идея.       Быстро отвечает:       — Отлично.       Притягивает ее к себе, всасывая каждую морщинку на губах. Автоматически опускаются веки, когда Надя добирается до затылка. Начинает поглаживать, уменьшая неизвестно откуда взявшее расстояние между ними. Теперь это его слабое место. Но Герман никому об этом не расскажет, потому что оно слабое только для нее, для ее пальцев и периодически впивающихся синих ногтей.       — А еще мы можем сказать…       — Помолчи, — рык, заметив обиду в ее прекрасных глазах, исправляется. — Пожалуйста.       Надя замирает под поцелуями, переставая реагировать. Герман психанул, поворачивая голову. Берется за ее предплечья. Наклоняется, всматриваясь в глаза. Черт. Сплошной страх. Только постоянное покусывание опухших губ, перемешанное с нарастающей дрожью в коленках.       — Ты боишься? — вежливо, чтобы лишний раз не обидеть.       И все рушится с ее еле заметным кивком.       Твою мать. Ну конечно. Что еще можно ожидать от ребенка. Что вообще можно, черт возьми, сделать?       Надя быстро моргает, опираясь руками на комод. Герман отходит.       Нужно успокоить ее. Показать, что это не страшно. Сделать все медленно и аккуратно.       Может просто уйти, вроде как пускай и дальше боится?       Нет. Бугор в штанах не позволит.       Подходит к ней, кладя ладони на ее. Обвивает пальцы, цепляя в кулак. Делает так, что бы их лица были на одном уровне и улыбается. По-настоящему. Маленькой искренней улыбкой. С поджатыми устами и морщинками в уголках глаз.       — Не бойся. Все будет хорошо.       Господи, впервые успокаивает перед сексом.       Приближается и целует. С толикой поддержки. Расцепляет их руки, перебирая лямки от майки. Когда она стонет у уха, Герману кажется, что Надя вообще никого не подпускала к себе. Так реагировать на любые действия — ненормально. В большей степени это заводит. Мысль об этом вызывает чувство власти. Вроде как он может делать с ней все, что душе угодно. Ей в любом случае понравится.       Кончиками пальцев сминает майку, дотрагиваясь до ее горячего живота. Снимает через руки, бросая на пол. Любуется голубым бюстгальтером. Отодвигает чашечки, прикасаясь губами к груди. Незамедлительные мурашки и бесконечный стон. Герман руками движется еще ниже, к животу. Пропускает ладонь к трусикам через оттопыренную джинсовую юбку, прерывающимися движениями спуская их на коленки.       А она громко стонала и тяжело дышала, да до такой степени, что приходилось целовать, заглушать увеличивающие громкость звуки. Хотелось позволить, услышать ее голос, потому что он убивал глубокого сидящее внутри одиночество. Обнимал и заворачивал в теплый плед. Но нельзя, слишком рисково.       Надя тянется к его шортам. Поглаживает мышцы на руках, пытаясь стянуть футболку. Дернула пару раз, задыхаясь от беспомощности. Герман помог, бросив одежду к ее майке. Вещи перемешались, впрочем, как и они сами: не разберешь где чье. Набралась смелости протиснуть пальцы между шортами и боксерами. Запнулась, когда Герман надавил на низ живота, схватился за талию и придвинул к себе. Отвлекал, не разрешал делать что-либо самой. Она не понимала намеков. Вообще ничего не соображала. Тянулась губами к нему, получала быстрый поцелуй. Опускала голову. А в тот момент, когда он раздвинул ее ноги, медленно оттопырила жесткую ткань. Герман оторвался от прекрасного тела, помог спустить шорты, а затем и белье.       Всмотрелся в ее глаза. Она как будто под наркотиками: абсолютно расслаблена.       Целует ее в макушку. Долбанная нежность. Он ведь просто хочет сделать свое дело. Без всяких там ласк и мыслей: «А хорошо ли ей?». Потому что он никогда не думал об этом. Никогда. Главное — отлично ему. А сейчас он проявил заботу.       Можно расходится. Прошлого Германа уже нет. Он сгорел под лучами детской улыбки и развеялся от дыхания возбужденной натуры.       Трется об внутреннюю сторону бедра. Приподнимает ее подбородок, целует и аккуратно входит. Закрывает глаза от немого крика. Наклоняет ее голову к себе на плечо, бережно поглаживая по волосам. Начинает медленно двигаться, прикасаясь губами к ее шее и всасывая кожу при каждом толчке. Потому что, блять, у него сносило крышу. Такая маленькая, узкая, везде: у уха, плеча, держится за спину, обвивает ногами. Наверняка останутся засосы. Да и наплевать. Пускай все думают, что она пососалась с кем-то из парней. Но она теперь его, полностью. От растопыренных волос до розовых пяток. Принадлежащая только ему. В его власти.       Герман ускоряется, не замечая, как впивающиеся ногти просто поглаживают, как закусанные крики переходят в приятные стоны. Возвращается к ее лицу, поднимая. Впивается в губы, улыбаясь. Получил такую же невнятную улыбку в ответ. Она уже готова.       И по организму прошла неимоверная дрожь. Надя запрокинула голову назад, разорвав их губы, и вернулась обратно. Еле открывающимися глазами рассмотрела его лицо. Идеальное: с опущенными веками, прямым носом, невозмутимым выражением лица.        Вот оно — взгляды встретились. И никто из них не знает, что теперь делать. Как, черт возьми, дальше жить.        Он лишил девственности малолетку.        Пиздец.       Она отдалась парню, которого знает всего лишь восемь дней. Возможно ей было бы стыдно, но не сейчас, нет.        Вопрос заполнил тишину. Разбавил душную атмосферу парами холодного дыхания. Герман даже не проконтролировал, как Надя стала поправлять лямки, как соскочила с комода, уткнувшись ему прямо в грудь. Он быстро натянул штаны, хватая ее за руку.       Прохрипел:       — Даже не смей ничего никому говорить, поняла?       Она поджала губы. Быстро закивала:       — Хорошо, — какой-то добрый шепот.       Надя подтягивает трусики, подбирает майку, закрывая влажное тело, вертит юбку. А потом внезапно обвивает руки у его шеи, опуская к себе, и целует. Герман смыкает пальцы у талии, снова сжимает. Пропускает в карманы юбки.       Она отрывается и, выпуская из своей хватки, улыбается:       — Спасибо.       Герман тоже расплывается в улыбке. Тут же решает, что только она достойна видеть его таким счастливым. А потом Надя уходит.       И приходит осознание: она ему нравится. Не тот ребенок, над которым он безостановочно ухмылялся.       Ему нравится эта девушка.