***
Из задумчивости её вывел голос Джокера, который, как и всегда, разрезал пространство, словно нож — мягкое податливое масло. Харлин начинало казаться, что точно так же он однажды разрезал полотно её реальности. Ну, а если это было не так, то как ещё можно было назвать то, что он с неё творил с момента их последней встречи? Да. Творил. Другое слово она подобрать не могла. Как она допустила то, что всё обернулось так неправильно? — Мне нравится этот цвет на тебе, — Джокер растянулся в довольной триумфальной улыбке, словно он только что выиграл в какой-то собственной замысловатой игре, — Это даже льстит, куколка. Синий, красный… И наконец зелёный. Прекрасное торжество красок! Харлин чуть дёрнулась и неловко потёрла застывшее зелёное пятно на щеке, стараясь скрыть смущение. — Ах, это… Не смогла отмыть утром. Криминальный гений напротив как-то слишком неопределённо хмыкнул и прищурился. В такие моменты понять его мысли не представлялось возможным и это заставляло Харлин каждый раз напрягаться, в очередной раз задумываясь бессмысленными вопросами, крутящимися на бесконечном повторе в её голове. В конце концов это она — подопытная мышь в клетке и, хоть, и не боящаяся Джокера так как должна была бы, но не прекращающая анализировать ситуацию. Умирать молодой хотелось не очень, хотя и сама жизнь в Готеме была невыносимо сложной и вовсе не подпадала под характеристику «хорошей». Но это была жизнь, и жизнь её. И терять её не хотелось вовсе. В помещении опять воцарилась тишина. Сеанс проходил как-то очень вяло и безрезультатно. Харлин задавала Джокеру очередные стандартные вопросы, а он отмалчивался так, словно это всё абсолютная чушь, хотя, вероятнее всего, если посмотреть с его стороны, это всё и была абсолютная чушь и безмозглый бред. В конце концов в его глазах было абсолютным абсурдом почти всё, что было для остальных абсолютно нормальным и идущим в том порядке вещей, в котором должно идти. Казалось, он презирал само это слово «норма» или хотя бы то же «правильно». Харлин в задумчивости ещё несколько раз потёрла своё щёку, морщась от боли, потому что крупный синяк после того, как Сэм ударил её, до сих пор не сошёл, и, судя по его сине-красному цвету, не собирался. Клоун-принц нервно прервал её занятие размашистым взмахом руки. — Харли прекрати, — шикнул на девушку Джокер и провёл одной рукой по своим волосам, как бы приглаживая их, но спустя мгновение другой же рукой их порывисто взлохматил и наклонился ближе к столу, — ты мельтешишь, а я этого терпеть не могу. Девушка замерев поджала губы и, убрав руку от лица, посмотрела клоуну-принцу в глаза, стараясь унять внезапно накатившее чувство обеспокоенности своим внешним видом. Натёртая щека неприятно саднила. Всё как-то в последнее время было не идеально. Сплошной бардак на работе и дома. И если в Аркхэме возможно это стоило хотя бы попробовать назвать своеобразным порядком, то дома уж хотелось иметь хоть какую-то способность поддерживать этот пресловутый порядок и вообще власть над происходящим там. Какая-то непонятная еда, вещи, давно словно сами определившие для себя новые места, вода не фильтрованная… И это в Готэме! Впору было уже считать готэмский водоканал одной из причин высокой смертности и концентрации ненормальных в этом забытом богами городе. В конце концов что только не происходило на местном водоканале, о чём по два раза на неделю пестрели заголовки всех газет на сизых от сырости страницах… Но тем не менее Харлин казалось, что хотя бы саму себя она должна поддерживать в идеальном своём собственном порядке. И что теперь? Волосы, собранные в высокий хвост, давно растрепались из-за вечного недовольства их хозяйки чем-то и её привычки зарываться в них пальцами. Ногти с потрескавшимся лаком на них, который стоило давно уже снять ацетоном, чей запах, возможно, привёл бы в чувства девушку. Но нет. Бледная кожа, синяки под глазами. Идеальным был только макияж, да мягкая улыбка, которую Харлин теперь дарила кому-либо очень уж редко, хотя неулыбчивым человеком назвать её было довольно трудно, и раньше это можно было назвать даже её особенностью, но не теперь. В собственной же голове Харлин тоже места для слова «идеально» просто не было. Ни для чего. Все стены разума и подсознания были исписаны именем всесильной и вечно козырной карты, смеющейся тебе в лицо, переверни ты её рубашкой вниз. И смех этот отдаётся от стенок черепной коробки не стихая, словно запертый в неё и вечно глумящийся над ней же. Воистину, дикая карта. — Дорогуша, «идеально» — просто слово, — Джокер словно читает её мысли, и это не может не пугать. Она испуганно дёргается, и мужчина грозит ей пальцем и скалится, сверкая железными коронками, предупреждая, чтобы она убрала уже со своего лица это глупое испуганное выражение, смешавшееся с удивлением, которое его так раздражало. Он наклоняет голову в бок, выжидая, когда она будет готова слушать, и продолжает. — Идеальность просто невозможна, и попытки гоняться за ней не приведут никуда. Просто делай все, что в твоих силах и принимай то, что результат хороший. Всегда хороший. — И никак иначе? — спросила Квинзель чуть улыбнувшись. — Конечно. С другой стороны, Харли, в определённом смысле, всё же этой пресловутой идеальности добиться можно. Ты, например, — Джокер указал на неё рукой и девушка заинтересованно подалась вперёд, — Взять имя, — он нахмурился разглядывая бейдж, висевший на шее девушки, который зеленоволосый не раз в своей голове сравнивал с кандалами, что крепко приковали эту девчонку к земле и не дающие мужчине утянуть её под воду, в пучину собственного безумия, открыть глаза на вещи, позволив смотреть на мир с самого дна словно сквозь гладь воды, призму собственной истины, — Доктор Харлин Фрэнсис Квинзель. Чушь полнейшая и несуразная получается. Звучит скучно, язык вянет всё это произносить. Джокер запрокинул голову так, что его лица не было видно, и Харлин задумчиво посмотрела на собственное имя, напечатанное на бейдже. Оно никогда не казалось ей каким-то… Да вообще хоть каким-то. Это было её имя, которое девушка получила при рождении и, если честно, планировала с ним и умереть. В конце концов оно её вполне себе устраивало, если даже не нравилось. Оно не было смешным или некрасивым. Это было её имя. Говоря откровенно, в этом мире слишком мало вещей, которые, действительно, можно назвать своими. — Если выкинуть лишнее, останется Харли Квин — почти как арлекин, персонаж классической комедии… — Джокер вскинулся и, убрав ноги со стола, вытянулся на стуле скрестив руки на груди, — …само олицетворение веселья и легкомысленности! Меня это не может не привлекать, сама понимаешь. Пожал он плечами, как бы подводя итог под сказанным. Харлин улыбнулась. Это рассуждение было чем-то, на её взгляд, личным, что приоткрывало завесу непонимания и подсказывало значение конкретно её самой в его, не сказать мыслях или жизни, но в его замыслах и суждении о ней же. Возможно, планах? Неважно. — Одно это имя вызывает у меня улыбку. Знаешь, а это действительно забавно. Хорошая шутка, — Джокер широко улыбнулся, — Джокер, арлекин… Я как будто нашёл здесь родную душу. Человека, которому могу открыть все свои тайны. Харлин подняла взгляд на Джокера, оторвавшись от разглядывания собственного бейджа с, не самой удачной, по её мнению, фотографией и не самым удачным именем, по мнению вышеупомянутого клоуна-принца. — Но если я такая, не значит ли это, что… Квинзель не успела договорить, будучи остановленной и перебитой порывистым взмахом руки. Он всегда делал это крайне резко и порывисто, что, волей не волей, заставляло вжимать голову в плечи и вздрагивать даже самых, если так можно выразиться, привыкших людей. В такие моменты на его лице чаще всего было выражение максимального недовольства или раздражения, а уж если всё сразу, то после такого неминуемо летели головы. Джокер встал, неприятно скрипнув железом ножки стула по полу, и, мягко ступая, зашёл девушке за спину. — Неужели ты никогда не задумывалась всерьёз о собственном месте в Аркхэме, тыковка? — девушка слышала, как Джокер тихо ходил чуть в отдалении от неё, но даже не пыталась повернуться и посмотреть. Удивляло ли её это отсутствие чувства самосохранения? Нет. Радовало ли это Джокера? О, он был более чем доволен.и В конце концов казалось, что и сам он не мог дать точного определения тех моментов, которые он сам же мог бы назвать радостными. — Они загнали тебя в клетку к зверю и бросили тут буквально на растерзание. Им нравится, что ничего не происходит. Эти люди в управлении, чьей я должен быть главной головной болью, абсолютно не заботит причина, по которой я до сих пор не сбежал и не перерезал абсолютно всех в этом забытом богами месте. Но я точно знаю, чем это закончится. И Харлин это прекрасно понимала. В конце концов за столько сеансов кому как не ей было понимать, что всё это закончится в один момент, а как именно известно только ему. Джокер вечно был себе на уме и в каждом его действии следовало бы искать некий умысел, но Харлин не искала. Давно уже нет. Пока все называли его деяния «выставкой извращений», она одна, кто нарекла Джокера творцом. Пускай ни в коем случае девушка пока не признаётся хотя бы самой себе в этом, но всё было именно так. — В конце концов, Харли, ты должна решить, что ты хочешь: иллюзию или реальность. Нельзя иметь и то, и другое, — Джокер опустил свои руки девушке на плечи и сжал их. — Порой мне кажется, что я говорю такие очевидные вещи, а окружающие то ли пропускают их мимо ушей, то ли даже такого не понимают. Не заставляй меня в тебе разочаровываться, тыковка. Харлин резко и чуть испуганно вскинула голову, чтобы встретиться глазами с изучающим её макушку, а после этого и её лицо, расчётливым взглядом Джокера. — Никогда, мистер Джей, обещаю. Мужчина победоносно хмыкнул, отметив для себя результаты своей плодотворной работы, отпустил девушку и вновь сел на место на против психиатра. — Посмотрим, Харли, посмотрим, — Джокер странно улыбнулся, но это всё равно заставило её улыбнуться в ответ, — Продолжим? Харлин кивнула и продолжила застопорившийся сеанс. Не то, чтобы Джокер стал охотнее отвечать, или отвечать вовсе, но что-то в его взгляде изменилось и, к сожалению, Квинзель не могла понять что. Словно мысли о том, что всё вокруг не так, уклончиво избегали места в её голове.***
По коридору прямо до второго поворота, а там направо и до поворота налево к лестнице. Она обычно предпочитает их лифту. О, да, он знает это. Подняться на девять этажей, что при учёте, конечно того, что путь от камеры который мы прокладываем находится на минус третьем. Раньше их сеансы проходили в специальной палате, которая была для этого предназначена, но в свете последних событий советом было решено, что это больше нецелесообразно. Пятый этаж. О, тут дальше совсем недолго. От лестницы сразу налево и спустя шагов двадцать тут же направо и до самого конца длинного коридора никуда не сворачивая. Дверь с кривоватым «др. Харлин Квинзель» в самом его конце. Дверь она почти всегда запирает… Умная девочка. Друзей же у неё тут не слишком много: серая мышка, да два санитара, Микки и тот безмозглый… Как там… А не важно. Он уже не помеха, хотя никогда особо ей и не был, и даже наоборот. В один момент он прекрасно смог посодействовать на пользу этой игре. Чудно. Очередная бессмысленная тварь, послужившая на благо цели. Та дура? Её имя тоже мало важно и наверняка такое же скучное, место которому в старом пыльном шкафу. Ха… Но даже для неё у Джокера есть роль и позиция на доске, которой она послушно следует. Что ж, когда эта девка поймёт, что именно она допустила её падение — это будет её последняя здравая мысль. А единственный здесь человек, для кого всё в конце — концов обернётся болью, это она. Джокер хрипло рассмеялся и отошёл подальше от стены, чтобы лучше видеть огромный кусок бетона, превращённый им в полотно, картину, шахматную доску, где он трудолюбиво расставил все фигуры по отведённым им местам. Она, созданная из хаоса и понятная лишь ему, была отличной метафорой Харли, которую он с упоением шлифовал и совершенствовал, нанося всё новые, видные лишь ему одному зазубрины и трещины, создавая порядок из анархии, и анархию из порядка с каждым их новым сеансом. Его сеансом. Хоть Харли и думала, что это именно она его проводит, но тем не менее с упоением слушая и внимая его словам и вопросам, совсем забывала про свои собственные. Вернее, именно свои вопросы так и роились у неё в голове, пополняя её разум новыми с каждой их встречей, а вот эти удручающие и источающие сплошную скуку вопросы, задавались через неё вышестоящими врачами лечебницы. Они, используя девчонку, как марионетку, как куклу, надменно убеждены в полной их над ней властью и в таком же полном контроле над ситуацией… Что же… Дадим им наиграться, совсем скоро они лишаться и своей милой игрушки, и зверя, которого они так умно запрятали как можно глубже, под Аркхем, словно стараясь забыть о его существовании вместе со всем миром. Бессмыслица. Город не забывает. Готэм не забывает. А люди, живущие здесь, хоть и имеют временами прорехи в памяти, такого гения, как он, точно не смогут хоть когда-нибудь забыть. В конце концов слабому стаду всегда нужен сильный пастух.Всё происходящее с городом лишь милость.
Его милость.