Великое наследие

Пусть и с большими эмоциональными потерями, но Скорпиусу всё же удалось выбраться из больничного крыла к вечеру перед днём игры с гриффиндором. Вечером он уже ужинал в Большом зале вместе с Альбусом, который был рад возвращению друга и весь вечер обсуждал то, как на игре завтра команда слизерина выиграет, а там уже и до кубка факультетов рукой подать. За столом грифиндора тоже веселились — Роза, Джеймс и другие участники команды были совсем другого мнения. Метла Скорпиуса была сломана в тот день, когда на тренировке бладжер скинул его с метлы, и мальчик ничего не сказал отцу, зная, что Драко тут же вышлет ему новую. Скорпиус решил, что должен выиграть игру на школьной метле, чтобы никто больше не смог тыкать ему в лицо тем, что в жизни всё достаётся ему слишком легко, как в прошлый раз это сделала Роза Уизли. И он выиграл. Благодаря ему одержал победу и его факультет. Хотя Малфой так же, как и все, был на дряхлом Чистемёте-11, он поймал снитч, уделав Джеймса. В тот момент, когда слизеринская команда подбрасывала ловца, благодаря которому впервые за много лет возможность взять Кубок не была призрачной, к Скорпиусу не стали относиться лучше, даже наоборот — слухи, которые ходили даже в Министерстве, о том, что семья Малфоев до сих пор поддерживает взгляды, привитые им Волдемортом, стали дополняться ещё более мрачными и бредовыми подробностями с лёгкой подачи завистников, а гриффиндорцы придумывали новые обидные клички. И пусть все остальные факультеты болели за львов, но Скорпиуса это уже мало волновало. Ему хотелось чего-то обычного, того, что было у каждого гриффиндорца, у любой другой семьи. У Поттеров или Уизли… Скорпиусу было необходимо, чтобы хотя бы кто-то не относился к нему предвзято. Чтобы хотя бы кто-то любил его не потому, что он был их кровью, как любили его родители, а за то, кем он является. Кубок слизерин так и не получил. Произошло это не из-за предвзятости некоторых профессоров, нет, к слизерину они относились справедливо, а вот гриффиндору часто делали весомые поблажки. Но для Скорпиуса это не играло особого значения, как и для Альбуса. Мальчики были слишком рады тому, что блестяще сдали экзамены для перехода на третий курс. Особенно удачно Скорпиус сдал экзамены по заклинаниям и зельеварению, а Альбус отличился ещё и в защите от тёмных искусств, обойдя по баллам всех однокурсников. Перед отъездом домой Альбус был сам не свой, и Скорпиус начал было за него беспокоиться, но понимал, почему с ним происходили такие изменения — Альбус с трудом находил общий язык со своими родными и каждый раз перед отъездом домой выглядел далеко не лучшим образом. Скорпиус мог поклясться, что друг почти не спал вот уже три дня, и именно это беспокоило его. Вечером, за день до отъезда экспресса в Лондон, в Большой зал влетела с письмом всего одна сова — белоснежный филин. — Скорп, это к тебе, — привлёк внимание друга Альбус. — Мартел принёс почту. Скорпиус протянул руку, и Мартел приземлился прямо на неё, смяв письмо лапами. На нём стояла печать, которую всегда использовал дедушка для важной почты. Распечатав письмо, Скорпиус пробежался глазами по строчкам, и лицо его становилось всё мрачнее, пока он не прочитал последнюю. Лист выпал из его рук. — Скорпиус… Альбус не стал поднимать письмо, не думал, что имеет право читать его, а Скорпиус смотрел пустыми глазами мимо кубков с тыквенным соком и кучи блюд на столе, не замечая ничего вокруг. Альбус коснулся плеча друга. — Эй, Скорпиус? — М?.. Что? — Что там? — Ничего… Да, ничего, — кивнул Малфой и тут же поднялся из-за стола, схватил письмо и пошёл прочь из Большого зала. Альбус посчитал правильным оставить его одного.

***

Закрытый женский туалет не работал ещё в те времена, когда родители нынешних учеников только поступали в Хогвартс, и мало что изменилось с тех пор. Здесь не было никого, и стояла тишина, которая почти звенела в ушах. В трубах уже десятки лет не было воды, и только ветер завывал в них, нагнетая жути. Решётки в полу у раковин заплесневели, и в туалете стояла непроглядная тьма. Но слизеринцу было всё равно. Сейчас он ничего не видел и не слышал, только чувствовал. Чувствовал такую боль, которая разрывала его изнутри. Скорпиус хотел закричать, но не мог — он только раскрывал рот, будто выброшенная на берег рыба. И хотя лицо его побагровело, а жилы проступали сквозь кожу, слёз в нём уже не было. Он мучился на полу в заброшенном туалете всю ночь, пока не измотал себя настолько, что не смог двигаться. Его голова лежала прямо на холодном и пыльном полу, а сам он не был способен даже пошевелиться, но боль постепенно отступала. Она как будто отрывала от него шматки нервов, после чего ему становилось всё легче и легче — Скорпиус почти не чувствовал себя, своих конечностей, не видел ничего, кроме темнеющих сводов потолка, едва освещаемых лунным светом из окон. Скорпиус не успел на похороны матери. Астория болела так давно, что он уже и не помнил её другой. Не помнил, когда мама в последний раз улыбалась, а её лицо не казалось ему усталым; не помнил, когда её кожа не была бледной, а руки холодными. Когда он получил письмо от Люциуса, земля над телом его матери уже, должно быть, слежалась. Он думал о том, что делал, когда это случилось? Смеялся в Большом зале? Радовался успешным экзаменационным баллам? Глазел на девчонок? Что происходило в этот момент, Скорпиус не знал, но теперь он чувствовал вину за это. За то, что гибли дорогие ему люди, и он ничего не мог для них сделать. Он был готов отдать что угодно, чтобы вернуть их. Но ничего не было, никто не спустился с неба и не восстал из-под земли, чтобы предложить ему сделку всей его жизни, чтобы он мог получить исполнение своих желаний. Тогда перед ним выплыло прозрачное белое облако. — Какой милый мальчишка, — писклявым голоском протянула она. — Ты напоминаешь мне одного плаксу, который часто бывал здесь, жаловался на свою жизнь. Такой же светловолосый… — Что тебе нужно? — Мог бы быть и повежливее! Мальчишки! Вы невыносимы, — она завопила, но Скорпиус не обращал на это внимание, и она быстро закончила, взлетев и усевшись на одну из раковин. — Ты плачешь так, будто кто-то умер. — Моя мать. — Моя мама тоже умерла, лет пятьдесят назад. Я не видела её с тех пор, как здесь погибла, а ведь она могла хотя бы раз приехать, чтобы повидаться со мной. Скорпиус молчал, и Миртл глубоко вздохнула. — Твой отец… Я вспомнила, кто это был. Малфой. Мы с ним часто разговаривали здесь, но это было так давно.

«Пообещай мне, что ты не будешь забывать о том, каким достойным человеком мы с папой тебя воспитали». Мать выпустила его из своих объятий и болезненно улыбнулась. Скорпиус видел, что она вот-вот заплачет. «Обещай, что не будешь забывать о том, что я люблю тебя».

Скорпиус не забыл, он очень хорошо запомнил это. И он вспомнил кое-что ещё. Ничего не получилось бы в любом случае. Как бы Скорпиус ни поступил, как бы ни отличался от своей семьи, он был связан с ней не только по крови, но и прошлым. Настоящим, прошлым и будущим. Видит Бог, он очень старался. Мальчик знал, как сильно мама любила его, и теперь понял, на что она пошла, чтобы защитить его. Он помнил и ту комнату, в которую отец никогда не разрешал ему входить. И помнил глаза Люциуса, который, заметив маленького Скорпиуса в этой комнате, единственный раз в жизни поднял руку на внука. Дедушка ударил его ладонью по лицу, замерев на несколько секунд. Скорпиус не плакал и ничего не говорил, просто смотрел на дедушку, Люциус тут же выронил трость и, упав на колени, прижал внука к себе. Щека горела от боли, но Скорпиус держался, чтобы не заплакать. — Скорпиус, ты трогал его? — дрожащим голосом шептал старший Малфой, глядя на внука сумасшедшими глазами. — Не трогал. Я… не трогал. — Поклянись мне, Скорпиус. Поклянись мне… — Клянусь, дедушка. После того случая мальчик никогда больше не был в той комнате. Единственные люди, которые действительно любили его, были теперь мертвы, и Скорпиус понял… Мальчик рассмеялся от того, что не вспомнил этого раньше. Любовь к нему убивала людей, самых близких ему людей. Он смеялся, а тело его тряслось от холода. И теперь душа Скорпиуса раскалывалась на части.