Безумно даже для нас

До прихода врача к ней стучались Миракл, Нерейва, Лисса, Николь и Захарра. Первых двоих Василиса просто проигнорировала, мать и сестру не пустила, сославшись на ужасное самочувствие, только подруга смогла зайти на какое-то время. Захарра влетела как ураган, обнаружив Василису в слезах, крепко обняла её и уже после накинулась с расспросами. — Фэш говорит, что ты врезалась в него вся красная и в слезах, сказала, мол, что с отцом и вообще со всеми остальными у тебя «ничего никогда не наладится». Что случилось? Василиса пересказала ей всё, что произошло в кабинете у отца. Она прерывалась между репликами на несколько минут, бездумно пялясь в одну точку, а Захарра и не торопила. Захарра вообще всё понимала, всё принимала, она святой человек. Попыталась поднять настроение, сообщила, что буквально через пару дней Ника и Маара выпишут, что с ним всё хорошо. И настроение поднялось. До прихода врача. Василиса с порога попросила его дать ещё успокоительного. — Но я же сказал пить по одной таблетке в день. — А я всё выпила. Скажите, что со мной? — почти машинально лепетала Василиса, сжимая в руках подушку. — У вас сильный стресс после пережитого, я же говорил. Никаких волнений, переживаний, и всё снова скоро придёт в норму. — Это не стресс. Это ужас, апатия, одиночество и потеря жизненных ориентиров. Такое постельным режимом и успокоительным не лечится, оказывается. Медиум снова открыл свой блокнотик, записал что-то, наверное, слова Василисы. Как невысокий щетинистый мужчина может лучше знать, что с ней и что может помочь? Он не психолог и не близкий друг — врач, и только. Он выписал ей антидепрессанты, поставил соответствующий диагноз, вышел, и через десять минут вернулся с таблетками. И Василисиным отцом. — Уходи, — погнала она Нортона-старшего прочь лишь завидев на пороге. Тот, конечно, проигнорировал. Он всегда игнорирует. Отец сел в кресло, а медиум, положив таблетки на подоконник, быстро сунул ему какой-то листочек и чуть ли не выбежал из комнаты. — Я не хочу тебя видеть, — прошептала Василиса. Нортон-старший смотрел на дочь в упор. Он что, пришёл снова довести Василису до слёз? Хотя, она понимала, что отец подбирает слова. Просто пришёл из чувства вины или кто-то заставил. Не мог же он так просто взять и… — Прости меня. Василиса замерла. Прости за что? За свои слова? За то, что игнорировал? Не защитил? Не дал счастливого детства? Прости за то, что не забрал раньше? Или за то, что забрал вообще, что стало причиной всех этих ужасов? О чём он жалеет? И Василиса поняла: обо всём. Перед ней сидит мужчина чуть за сорок лет. Всё ещё красивый, но немного поседевший, с сеточками морщин в уголках глаз, с острыми скулами, с бледным лицом. Жутко уставший мужчина. Сейчас идёт его вторая война. Его жена умерла, со второй любимой женщиной в давней ссоре. У него не очень тёплые отношения с матерью, отца давно нет в живых. У него нет ни братьев, ни сестёр. Его старший сын в плену у злейшего и жесточайшего врага, который выигрывает в этой войне. У двух дочек сегодня праздник, от которого они отказались. Третья дочь… сама по себе сплошная проблема. Его второй дом разрушен, его люди устали, недовольны. Под его крылом два ребенка, которых приходится спасать от их злобного дяди. От него ждут ответственных решений. Этого мужчину поставили перед выбором: один его ребенок в обмен на другого. Василиса думала об этом. Думала и плакала. Потому что без слёз… никак. — Просто отдай меня. — Что? — Отдай меня Астрагору, — уточнила Василиса, — и он вернёт Норта и Яриса. Так… так будет проще. И лучше. Отец тяжело вздохнул, на секунду закрыв лицо руками. Боже, как же он постарел. — Я здесь как обуза. Не приношу никакой пользы… — Нет. — Ты ведь этого хочешь, — чуть ли не молила Василиса. Она чувствовала себя такой жалкой, такой бесполезной, такой ненужной. — Я хочу, чтобы ты успокоилась и выспалась. Запомни: я ни за что не отдам тебя Астрагору. Чтобы он не предложил, — Василиса была готова просто кинутся на отца и так крепко обнять… так крепко обнять. — У него Норт! — Я найду способ спасти вас обоих. Отец уже не такой холодный, но всё ещё спокойный и непоколебимый. Почему Василисе не передалось его самообладание? — Я хочу тебе помочь, — прошептала она. Уголки его губ на секунд дернулись вверх, будто Василиса сказала что-то забавное. Возможно, это так и звучало, несмотря на всю серьёзность намерений. — Просто выйди из состояния ужаса, апатии и одиночества, найди новые жизненные ориентиры. Пришла очередь улыбаться Василисе. — Это поможет? — Нам обоим. Обида хоть ещё и жила в груди, но понемногу таяла. Этот разговор и спасал, и вгонял в депрессию ещё больше, и сблизил отца и дочь. Ей вдруг стало стыдно за свои слёзы перед стойким как скала Нортоном-старшем. В прочем, тот уже поднялся с кресла. — Прости меня, — бросила Василиса. — За что? Она пожала плечами: — За всё. — Тебе не за что просить прощения.

***

Ночью Василиса не сомкнула глаз, поэтому в бессилии заснула под утро. У неё разболелась голова, а слова не вязались никак. Медиум, который пытался вытянуть из пациентки хоть что-то, остался ни с чем. Дошло до того, что врач вообще запретил кому-либо навещать Василису, и тут она словно проснулась. Ей, вообще-то, никто и не нужен был, но совсем одной оставаться опасно. В итог медиум согласился пускать Драгоций дважды в день и только, даже в блокнот записал. Наконец-то Василисе прописали Захарру. Лисса бунтовала по поводу такого запрета и всё равно навещала дочь, но не могла вытянуть из той и слова. Василиса просто лежала и смотрела в потолок, Захарра иногда приходила и ложилась рядом. Так прошло три дня (по словам Драгоций): в молчании, без новостей, на кровати, но без кошмаров. Не сказать, чтоб антидепрессанты прямо-таки сразу помогали, но кошмары не снились, сон и аппетит приходили чаще, да и замедлялось неконтролируемое похудение Василисы. Из-за них же часто болела голова и периодически тошнило. К вечеру третьего дня она (точнее Захарра) заставила себя встать с кровати и пойти в душ. Душ, на самом деле, отличная вещь — Василисе аж двигаться и дышать стало легче. Провозившись в ванной около двух часов, Огнева, чистая, сухая, снова намеревалась лечь в кровать (темнеет уже!), как обнаружила в комнате одну из причин своего депрессивного состояния — за её столом сидел Фэш и держал в руках её пачку таблеток. Василисе было как минимум неловко за легкую футболку и короткие шорты, а потом уже поспело недоумение в купе с недовольством. Надо же, кто вдруг решил явится! — С лёгким паром, — хмыкнул Драгоций, окидывая Василису взглядом. Ой, сам-то свеженький, уже здоровый, вон, даже румянец на щеках. — Да, Фэш, конечно, проходи, садись, — хмыкнула она немного хриплым от долгого молчания голосом. — Как долго ты здесь сидишь? — Достаточно, чтобы узнать все побочные эффекты употребления антидепрессантов. — Ясно. Дай-ка сюда, — Василиса потянулась за лекарствами, как раз нужно их принять. Но Фэш отвёл руку с упаковкой в сторону. — Эй… — Серьёзно? Антидепрессанты? А морфий тебе не предлагали? — фыркнул он, явно ожидая услышать в ответ шутку. — Я предлагала. К сожалению, морфий прописывают в медицинских целях только при физической боли. — Ха-ха, шутница. Но она не шутила. — Погоди, у тебя серьёзно депрессия? — Фэш встал со стула и завел руки за спину. — А на что это похоже? — убито спросила Василиса. У Драгоция ответа не нашлось. — Отдай, мне нужно выпить одну. Огнева, старательно делая вид, что никого здесь нет — так проще — подошла к подоконнику, налила воды и запила таблетку. Фэш внимательно наблюдал за всеми махинациями и никуда уходить не собирался. Василиса окончательно перестала его понимать, но ничего не спрашивала. Знала, к чему приводят разговоры с Драгоцием во время ссор. — Как с отцом? — осторожно спросил он, вглядываясь в лицо Василисы. — Думаешь, из-за него мне антидепрессанты прописали? Не волнуйся, мы, вроде как, помирились. — Да? — Угу. И всё. Василиса глянула на него исподлобья. Зачем пришёл? Огнева уже два дня не плакала и не злилась, ей хотелось держать планку, а Фэш легко выводил из душевного равновесия одним своим присутствием. — Ты… — Я хотел кое-что спросить. Василиса присела на край кровати, Фэш сел на стул напротив. Так они сидели какое-то время, рассматривая друг друга и вид из окна. — А я хотела извиниться, — прошептала она, глядя на первую звезду в небе. — Я понимаю, что этого ничтожно мало, но я большего дать не могу, — Фэш наблюдал за ней. — Прости. Драгоций молчал, будто и не слышал вовсе. Он продолжал следить за эмоциями на лице Василисы, но ничего нового не увидел — тоска да и только. В голове Огневой засела какая-то печальная и красивая мелодия, слышимая когда-то очень давно, зато идеально подходившая под ситуацию. Недосказанность растворялась в тишине, на небе одна за одной появлялись звёзды. Тихо, мирно. Жаль, что только в эту ночь. — Что у тебя в голове? — наконец проронил он. — Ты знаешь. — Нет, я про другое. Какие твои мысли после всего случившегося? Он ждет, что Василиса как книга, просто откроется на нужной странице и выложит всё? А она ведь и не открытая книга — мало кто знает о чём Василиса думает. Что ж, на одного человека станет больше. Она снова отвернулась к окну, побоявшись смотреть на него. — Мрачные. Долгие, горькие. О произошедшем, о войне. Часто вспоминаю то, как просила отпустить тебя меня тогда… и ты отпустил. Думаю, почему. Размышляю о прошлом, постоянно, что было бы, если б у меня была семья. Это самые болезненные мысли. Думаю о Нике и Мааре, вспоминаю Диану… вспоминаю время, когда мы просто учились, когда только подружились. О Лешке думаю. К своему стыду, вспоминаю Бена, просто, неосознанно. Кстати, ты знал, что они сбежали?.. Думаю о Нерейве. О том, что не смотря ни на что, её бесконечно уважают. О Захарре не думаю вообще — она всегда рядом. Постоянно думаю о тебе и об отце. Он… он так устал. Я же вижу. Я готова простить ему всё. Родной, как-никак. Думаю, как сильно хочу его обнять, но не могу — просто не могу. И ты… и ты. Гадаю, о чём же ты думаешь. Думаю о том, что натворила. О том, что не сказала. Чаще всего думаю о выборе, перед которым поставил Астрагор. В голову приходит мысль пойти к нему… Норта и Яриса верну. Отец знает об этих размышлениях, против категорически. А ведь вариант неплохой. Ведь каждая мысль, каждая таблетка, каждый приход врача опустошают меня и в то же время наполняют чем-то горьким и ядовитым. Во мне ничего кроме размышлений не осталось. Пусто. Каждый раз, когда открываю глаза думаю, зачем я их открыла. Благо, кошмары не снятся, из-за таблеток, наверное. Чувствую себя ничтожной и бесполезной, как вещь. А ведь я и есть использованная сломанная вещь. Я способна лишь на мысли о смерти, которая уже случилась, и о смерти, которую жду. Вот и всё. Теперь внутри точно ничего не осталось. Теперь Фэш точно всё знает о ней. Просил рассказать — пожалуйста. А Василисе больше нечего скрывать… и незачем жить. — Я утолила твой научный интерес? — спросила она, не в силах выдерживать давящую сейчас тишину. — Это не научный интерес, — тихий ответ. А что? Фэш поднялся. Может, уйдёт? Но он потянул за руки Василису, заставляя ту встать тоже. Он смотрел на неё так, как не смотрел никогда прежде: тяжело, прямо и как-то ещё. Словно одними глазами Фэш пытался что-то сообщить: «ну же, темнота, ответ на поверхности». И было в этом что-то такое огромное и непонятное. Драгоций всегда сплошная загадка, даже для самого себя. Василиса поняла, почему влюбилась: Фэш умеет смотреть так, как не умеет никто; Фэш умеет держать запястья так, как не умеет никто; Фэш умеет говорить так, как не умеет никто. Всё в нём по-другому и всё в нём правильно. Драгоций — высокое искусство. Его голубые глаза — море, да что там, океан. И Василиса на самом дне — и выплыть она не сможет, не хочет. — Отпустил тогда, потому что просила. Мысли о войне, выборе и Астрагоре, несомненно, кошмарные, — заговорил Фэш, не отводя взгляда и не отпуская её запястья, — но ещё кошмарнее видеть, как ты забываешь все чувства, кроме тоски и печали. Видеть, как ты уже привычно для самой себя глотаешь психотропные лекарства. Видеть твоё бледное лицо, пустой взгляд, слабые руки. Я держал обиду на тебя. Я ждал, пока ты поймёшь, почему, ждал, что ты разберёшься — но ты поняла давно. Ты говорила, что доверяешь мне, и не сказала тогда ничего. Но сейчас ты просто… даёшь всю себя. «На, Драгоций, хотел — получи». Ты не просто жалеешь, ты чувствуешь за меня. Я даже представить не могу, как тебе больно. Не представляю, как ты носишь в себе всё это. Не знаю, как тебе помочь. И это ужасное чувство. Но ещё ужаснее знать, как ты… не хочешь выбираться из этого. Не хочешь спасаться. Ты сдалась. Так не должно быть — только не ты. Горло нестерпимо жгло, в глазах щипало, а сердце крепко сжала ледяная рука тоски. Василиса не хотела переживаний Фэша, не хотела, чтоб он хоть немного прочувствовал то, что чувствовала она сама. Уж лучше бы ему было всё равно. — Мне так… — Василиса, задыхаясь, глотала воздух, — мне больно. Я не могу так больше. — Я знаю. И я тебя не оставлю. Даю слово — больше не оставлю. Он вдруг крепко прижал её к себе, Василиса всхлипнула, из последних сил сдерживая рвущуюся наружу истерику. Чёрт, так больно и так… Так. Сильно, остро — и чувства, и боль. Все кололось, все мешало здраво мыслить. Василиса вот-вот взорвётся от таких эмоций бешеным фейерверком. Она сдалась, да. Она выдохлась. А сейчас она обрела призрачную надежду в лице Фэша. Снова. Что будет потом? Не понятно. Больно, страшно? Зато одиноко не будет. Потому что Фэш дал слово — а слово своё он держит.