В незапамятные времена много тысяч дней назад Свинцовая ферма была заброшенным карьером. Когда Фуриоса попала сюда в первый раз тут снова добывали свинец. В мастерских делали патроны и взрыв-копья. Забор был оплетен колючей проволокой, а на вышках стояли часовые. Раз в двадцать дней рабочие отправлялись в Цитадель, работать в огородах или во вспомогательные службы. Пара десятков бойцов несли охрану. Калашников называл это вахтенным методом. Работа в карьере очень тяжелая, говорил он. Люди мрут как мухи. Людей не хватает. Так мы сохраняем их жизни. Тогда Фуриоса верила каждому его слову. Потом она поняла еще одну важную вещь — на Ферме из-за этого никогда не было замкнутой общины и, следовательно, никаких заговоров, никаких восстаний. Калашников крепко держал свой удел. На ферме были канистры, в которых можно будет отправить воду в Газтаун. Так ведь и делали до того, как из мастерских Цитадели выехала Боевая фура. Но все это было возможно при одном условии — если Медведь ей поверит.
Он постарел. Порча обсыпала кожу наростами, но он был все еще крепок. Медведь был одним из немногих людей, постоянно живших на ферме вместе с Калашниковым. Он не носил клейма и был только его человеком, а не человеком Джо. Сейчас это было важно.
Их заметили с вышек, и когда маленький караван въехал в ворота, Медведь уже ждал их. Он никогда не умел ходить вокруг да около и поэтому сразу спросил:
— Где шеф?
— Надо поговорить. — Так и не заставив себя посмотреть ему в глаза, ответила Фуриоса.
Он кивнул. Они прошли мимо длинного вросшего в землю барака и поднялись в главный дом. Остальные остались ждать снаружи.
— Как это случилось? — маленькие глазки Медведя были полны слез. То ли у него глазная болезнь, то ли он собирался плакать.
— Пуля, наверное. Я точно не знаю.
Она и правда не знала, куда попала — в фонарь или в лоб Калашникову. И что там сделал человек по имени Макс, когда вернулся из темноты и принес в старом брезенте калашниковский кольт, шапку и патроны. И не хотела знать. Что было, то прошло. Ничего не изменишь. Главное она знала — Калашникова задушили пулеметные ленты. Они много тысяч дней обматывали его словно кокон до тех пор пока под ними ничего не осталось.
На лице Медведя, обычно неподвижном, отразилась неподдельная скорбь. Наверное, он был единственным человеком на Ферме и в Цитадели, кого могла огорчить смерть Калашникова.
Фуриоса прочистила горло.
— Это еще не все. Джо тоже больше нет.
Медведь испуганно вскинул на нее слезящиеся глаза.
— Я убила его, — спокойно пояснила она, — Цитадель присягнула мне.
Схватив ее за грудки, Медведь прорычал:
— Что ты сделала, чертова кукла?! Что ты сделала?!
Фуриоса тихо повторила:
— Я убила старого ублюдка. Ты же знаешь, он давно выжил из ума. Не я, так кто-нибудь другой бы это сделал. Но клянусь тебе, Медведь, клянусь своей жизнью, что к смерти шефа я отношения не имею.
Тяжело дыша, Медведь опустился на скамью и закрыл лицо широкими, как лопаты, ладонями.
— Как же так… — пробормотал он. — Что же теперь будет?
— Будем жить дальше. У нас нет выбора.
— Но как тебе удалось достать Джо?
— Очень просто. Я выманила его в пустыню. Он совсем обезумел и, прежде чем я убила его, угробил всех наших людей и все машины.
Медведь вытер нос рукавом. Маленькие глазки недобро блеснули из-под нависших бровей.
— Шеф никогда бы не пошел против Несмертного. Он скорее пристрелил бы тебя, Фуриоса.
Она кивнула, чувствуя, как по хребту пробежал предательский холодок.
— Я знаю. Мне просто повезло.
— Пойдем. Надо помянуть. По его обычаям.
Она снова кивнула. Калашников много чего ей про это рассказывал.
Комната Калашникова вся была завалена старым хламом. Вдоль стен стояли стеллажи с ящиками, из которых торчали какие-то детали, проволока и ржавые пружины. С потолка свисали пыльные провода. Фуриоса опустилась на продавленный полосатый диван и огляделась. За много тысяч дней тут совсем ничего не изменилось, кроме запаха. Пахло пылью и одинокой старостью. В углу приоткрыл пасть облупившийся сейф. Медведь достал из него полупустой графин и два замызганных до черноты стакана, уронив на пол потрепанную книгу. Фуриоса подняла ее и погладила шершавый коричневый переплет. Желтоватые страницы были исписаны от руки.
— Можно я возьму это на память? — спросила она Медведя. Она сама не знала, зачем ей эта штука. Не мастак она была складывать буквы в слова, но на глаза не попалось ничего подходящего.
Медведь махнул рукой.
— Чего уж там… Забирай.
Смахнув мусор, он поставил стаканы на стол.
— Надо выпить. За упокой его души! Так ведь правильно?
— Да. Не чокаясь.
Она выпила залпом. В животе огненным цветком распускался хмель. Медведь молча налил второй стакан. Верил ли сам Калашников в то, что у него есть душа? Она как-то спросила его об этом, и он, по обыкновению, ответил что-то смешное. Фуриоса помнила, как смеялась. А вот его ответ нет. Она снова подняла стакан.
— За главного оружейника, за тебя, Медведь! На тебя вся надежда!
— Разве я смогу?
— Конечно, сможешь. Ты много тысяч дней был его помощником. Я прошу тебя. Никогда никого ни о чем не просила, но сейчас я прошу тебя о помощи. Не для себя. Для всех нас.
Ближе к вечеру Фуриоса нетвердой походкой спустилась во двор. Руфус неестественно прямо сидел за рулем. На его плече посапывала Тост. От звука шагов она вскинулась и потерла лицо ладонью.
— Что так долго? Мы уже беспокоились. Как все прошло?
— Новый Главный оружейник даст нам три грузовика и половину бойцов, а рабочие останутся еще на одну смену.
— Это же хорошо? — Руфус смотрел на Фуриосу с надеждой.
— Да, наверное… — она тяжело опустилась на заднее сидение. — Сегодня мой счастливый день.
Хорошо, что ни Руфус, ни Тост не любят болтать. Никому не расскажут, какое у нее жалкое было лицо, и какая кривая беспомощная ухмылка. Свернувшись калачиком на заднем сидении, Фуриоса закрыла глаза. Голоса Руфуса и Тост сливались в невнятный гул. Гораздо яснее она слышала мертвых людей.
***
С рассветом они продолжили путь на восток. На этот раз в кабину к Фуриосе сел Эйс.
— Держи курс вон на те холмы. К вечеру будем дома.
— И на что похож этот ваш дом?
— Высокие скалы, внутри комнаты, мастерские, в нишах огороды. И насосы качают воду из глубины. Там, под землей, огромные запасы воды, на сто лет хватит, может, и на двести.
— Ого, значит, пить можно, сколько влезет?
— Даже мыться можно, — улыбнулся Эйс.
В отличие от Калашникова, он сразу ей понравился. В нем чувствовалось дружелюбие и какое-то внутреннее спокойствие, которого никогда не было у нее самой.
— Говорят, — продолжил Эйс, — у Несмертного есть в Куполе настоящий бассейн. Но сам я, конечно, не видал. Вроде, он в нем даже плавает.
— Да ладно врать-то! Ни у кого не может быть столько воды. А этот ваш Несмертный, он кто? Я думала, главарь — Калашников.
— Нет. Он его второй. А Несмертный, он… Даже не знаю, как объяснить. Он гораздо больше, чем главарь. В общем, когда ты его увидишь, ты поймешь…
Лицо Эйса осветила мечтательная улыбка.
— А побелка зачем?
Эйс моргнул.
— Это от солнца… Ну, и для устрашения врагов… Кроме того, одежды на всех не хватает, — добавил он и с завистью покосился на ее рубашку.
— А-а… — протянула Фуриоса. — Хитро придумано.
А про себя подумала, что на одном Калашникове одежды на четырех человек намотано. Это даже если не считать шляпы и пижонских перчаток без пальцев.
— И много народу в Цитадели?
— Не очень. Сейчас, в основном, мальчишки. Дней триста назад какой-то мор прошел. Старших всех выкосило. Я думаю, поэтому Калашников тебя и взял. Ты молодая, сильная, сообразительная. Таких не хватает.
Фуриоса покосилась на Эйса, он был намного старше ее, как и Медведь с Калашниковым, а Морсов совсем сопляк. Неудивительно, что им нужна свежая кровь.
— А женщин у вас много?
Эйс пожал плечами.
— Есть женщины. Молочным матерям дают доппаек. Это если родишь и согласишься отдавать свое молоко.
— Ну, это мне не грозит…
Эйс вопросительно помолчал.
— Если б у меня могли быть дети. Уже были бы… — пояснила она. — Но доппаек я бы съела.
— Тебе дадут, если понравишься Несмертному. Ну, смысле, если будешь хорошо работать, — быстро добавил он, увидев ее вытянувшееся лицо. — Так-то ты не в его вкусе. Да и вообще у него уже естьт ри жены.
— Три? — присвистнула Фуриоса. — Да он крепкий парень, этот ваш Несмертный или Бессмертный. Вроде, так правильно?
— Нет, у нас говорят Несмертный.
— Ну, а кто же в его вкусе?
— Абсолютно здоровые девственницы со всеми конечностями. Ему нужны наследники.
— А что дают в доппайке? — перебила Фуриоса.
— Сам я не пробовал, но рассказывают, что настоящее мясо…
***
В Цитадель они вернулись уже в сумерках. Еще издали Фуриоса заметила на подъемнике длинное белое пятно. Это оказалась Способная, которая едва подъемник остановился, выпалила:
— У нас беда! У Даг… выкидыш! Мы еле остановили кровь.
Фуриоса продрогла со сна, ей очень хотелось лечь, и совсем не хотелось слушать про проблемы, но она все-таки заставила себя спросить:
— И как она сейчас?
— Уже лучше, но мне было так страшно, — Способная уставилась на Фуриосу, словно хотела от нее чего-то.
— Хорошо.
Рот Способной возмущенно округлился.
— Хорошо, что она в порядке. И так будет для нее лучше. И для этого ребенка тоже. Он ей не нужен.
Способная не сводила с нее испуганных влажных глаз.
— Ну, что ты смотришь?! — не выдержала Фуриоса. — Что ты еще хочешь от меня услышать?!
— Город вышел на связь. Они спросили, что произошло, где фура, и Корпус ответил им…
— Ответил что?
— Он сказал, что возникли технические проблемы. И обещал, что Фура будет через пару дней.
— Понятно, — Фуриоса кивнула и, пошатываясь, пошла по коридору.
Прошел всего один день, а они все надоели ей до смерти. Глупая Способная! Дурацкий Корпус! Бегают вокруг. Суетятся. Ждут, что она решит все их проблемы. А у нее дыра в боку и она еще глупее их всех вместе взятых.
В комнате она зажгла фонарь и сразу же раскрыла коричневую тетрадь, хотя не надеялась найти там ничего ценного. Что мог хранить в сейфе без ключа старый пьяница? Тетрадь была заполнена наполовину. Начало Фуриоса разобрать не смогла, наверное, это было написано по-русски. Нетерпеливо она перелистнула несколько страниц. Почерк был неровный, строчки ползли то вверх, то вниз. Наконец, ее взгляд зацепился за знакомые буквы. Шевеля губами, она начала читать:
«20.06.2022
К жилью мы вышли ближе вечеру. Я нес Чарли на плечах. Он все пришпоривал меня, словно я был лошадью. За спиной у нас карантинные кордоны, впереди — Бог знает что».
