Легенда о короле Актуре и рыцарях Круглого стола

В то время, когда Кивейн клял себя за глупость, а Аоваль уже вовсю мечтал о предстоящей встрече и прокручивал в своей голове различные варианты возможных бесед с прелестной леди Мэй, Кагард с Ниджимерлином на корабле отплыли в открытый океан. Кагард недолго пробыл на верхней палубе и вскоре спустился в их с Ниджимерлином каюту по той причине, что запах морской воды, крики чаек и мерное покачивание судна откровенно раздражали его, ведь в нём внезапно проснулась жажда приключений. Ещё бы не проснулась после того, как Ниджимерлин в красках описал предстоящий турнир в Королевстве На Острове. Фея Моморгана всегда держала с ним контакт через свои магические штучки и сообщала ему о каждой новости, даже вроде того, кто из рыцарей спал на собраниях (обычно она сетовала на неисправимость Аоваля), а кто принимал в обсуждении живейшее участие. Ниджимерлину это было не очень интересно, но поделать ничего он с этим не мог, а то ещё чего доброго, обидится и совсем перестанет что-либо сообщать. И вот, когда Ниджимерлин услышал, что король Актур возжелал устроить рыцарский турнир, он растянулся в блаженной улыбке. Вот оно! Теперь можно было пропадать за морем с совершенно конкретной целью — искать претендента на роль основателя нового королевского рода. Нет, против Актура в целом он ничего не имел, но в стране был кризис, и сделать что-то с этим кризисом мог только человек извне. Даже если бы он не выиграл турнир, то хотя бы расшевелил вконец обленившихся рыцарей Круглого стола. В таком смысле Кагард был идеальным кандидатом: честный, непосредственный, слегка наивный, но выглядит весьма солидно. Ниджимерлин, правда, не ожидал того, что он окажется глуповатым, но может… оно и к лучшему? Можно будет влиять на дитя Кагарда из тени, навязывая нужные ему, Ниджимерлину, решения. Нет, что вы, это не захват трона и свержение нынешней власти с помощью третьего лица. Всё во благо Королевства На Острове, всё только ради его благополучия! По крайней мере, так успокаивал свою совесть Ниджимерлин, стараясь не особенно мечтать об открывшихся ему перспективах. Нужно ведь ещё как следует просчитать вероятность неудачи в предприятии, придумать пути к отступлению и разработать схему действий при наименее благоприятных исходах. Этим Ниджимерлин и собирался заняться, раскуривая трубку на палубе корабля и любуясь лазурной гладью океана. Волны разбивались о борт, шипели и пенились, словно злясь, что их не берут с собой, но корабль непреклонно продолжал свой путь, не боясь ни порывов ветра, ни палящего солнца, ни будоражащей неизвестности, продолжая свой путь к далёкому горизонту. Граница промеж воды и неба словно смазалась, и казалось, что в этой необъятной синеве стирается грань между физическим и нематериальным, человек буквально срастается со своей энергетической тенью из потустороннего мира, а аура так туго оплетает каждого, что даже очень далёкий от волшебства человек смог бы выцарапать кусочек из неё и силой собственной мысли преобразовать его во вполне жизнеспособный сгусток магической энергии, принять его внутрь, как пилюлю, и излечиться от всех болезней; или, напротив, сделать себе инъекцию магии, превратиться в самого настоящего, хотя и весьма слабого волшебника и навсегда изменить свою жизнь. Мир видят глазами. Звуки слышат ушами. Запахи чувствуют носом. Магию тоже чувствуют, её можно заметить издалека и даже точно определить, откуда ею веет, но поскольку она сама представляет из себя нечто метафизическое, на органы её восприятия нельзя просто указать и ответить любопытному юнцу: «Вот-де этим местом чувствуют магию». Пожалуй, даже не совсем верно сравнивать эти ощущения с обонянием, но иначе обычному человеку объяснить подобное трудно. Поэтому для вашего же удобства, дорогой читатель, я предпочту сравнение магических потоков с запахами. Ниджимерлин, учуяв волшебство, даже не сразу понял: в его ли мыслях родилось оно, ветром ли принесло его из-за моря, или на палубе корабля кто-то, пренебрегая техникой безопасности, применил на себе заклятие. Так же как опасна маленькая искра на бревенчатом полу, угрозу представляет и самое слабое заклинание, запертое в таком небольшом пространстве, как средних размеров судно. И тут даже морской бриз не поможет. Магия плохо рассеивается по ветру, излишки её должны уходить вглубь, в землю, а если ею напитывается древесина — беды не миновать. Распухнет, отсыреет, деформируется — в самом лучшем исходе, лопнет — в худшем. Ниджимерлин пошёл по магическому следу. Спустился на палубу ниже и принюхался — теперь он мог точно судить о масштабах заклинания: два человека, один из которых обладатель магических сил, применили на себе заклятье смены внешности. Довольно слабая магия, направленная не на физическое изменение тела, а на задурманивание окружающих, дабы те считали их другими людьми. Узнаваемый почерк ведьм. Только они любят проворачивать подобное. Но Ниджимерлина не обманешь, он ведь архимаг, а не простой волшебник. Хотя тот факт, что он заметил это только сейчас, неприятно бил по его самолюбию. Однако, это можно было списать и на то, что такое слабое ведьмово заклинание издали заметить трудно, пока окружающие предметы не пропитаются им достаточно сильно. В любом случае, сейчас он устроит кому-то выговор. Сначала за бездумное использование чар на судне, а затем — за проезд на корабле «зайцем», ведь чаще всего именно такую схему применяют скупые ведьмы. Притвориться членом экипажа — что может быть проще? В тот момент, когда он подошёл сзади к двум «матросам» и положил руки им на плечи, они дёрнулись и попытались вырваться. Дымка чар даже слегка колыхнулась, приоткрывая их настоящую внешность. Ниджимерлин нахмурился, крепко схватил их за руки и отвёл в свою каюту. Кагард удивлённо захлопал глазами и запер за ними дверь. Зачем Ниджимерлин привёл с собой двух пареньков, он представить не мог и потому уставился на волшебника так, как обычно смотрят на пожилых людей, давно выживших из ума, но уверенных в необходимости каких-то странных действий. Ниджимерлин цыкнул и сорвал завесу заклятия, показывая Кагарду, в чём причина его поступка. Кагард охнул и привалился спиной к двери, отступая на шаг назад. — Матушка?! Брат?! Алексенора начала виновато теребить край льняной рубашки, а Генмуро скривил недовольную гримасу. — Ну, что вы готовы сказать в своё оправдание? — Ниджимерлин сложил руки на груди и сел на койку, выражая готовность выслушать интереснейший рассказ. — Матушка не виновата, не наказывайте её. Это всё я, — процедил сквозь зубы Генмуро, бросая косой взгляд на Кагарда. Тот уже начинал понимать, что происходит, и смотрел то на Алексенору, то на своего брата. — Что вы здесь делаете?.. — промямлил Кагард, со стыдом осознавая, что даже не подумал проститься с ними. Пытаясь оправдаться перед самим собой, он почему-то решил, что Ниджимерлин всё равно не позволил бы ему этого сделать, да и спешили они очень, времени совсем не было, и его совесть немного утихла. Генмуро вздохнул и медленно обвёл взглядом каюту, словно человек, приговорённый к смертной казни, который пытается напоследок запомнить всё, что окружало его. Затем он засунул руку под свою рубашку, вытащил медное кольцо, висящее на цепи на его шее, и задумчиво покрутил его в пальцах. — Я расскажу всё с самого начала. С того момента, как мы с Кагардом впервые взяли в руки меч. И он начал свой рассказ.