***
Кана проснулась от теплого прикосновения к своей руке. Но когда открыла глаза, то поняла, что рядом никого нет. Стояла теплая ночь, за окном трещали насекомые, теплый ветерок – отголосок жаркого дня - теребил легкий тюль в комнате, в которой она расположилась, и именно на этот ветер юная аристократка списала свое пробуждение. Девушка встала с кровати, разминая свое отдохнувшее тело, оно болело, но не так сильно, как раньше. Пройдясь по комнате, Альберона остановилась у того самого окна и, сдвинув в сторону надоедливый тюль, стала вглядываться в очертания зданий, освещаемые ночным светилом, но не найдя ничего интересного в примитивной архитектуре, уселась в плетеное кресло, что стояло близ простенького деревянного трюмо, принадлежавшего хозяйке дома. Радость от спасения потихоньку проходила, сменяясь беспокойством. Она понимала, что причинила много неудобств и разочарований для своего наставника, и тот, скорее всего, отошлет ее обратно, не выслушав слов оправданий и просьб остаться рядом. Девушка находилась в раздумьях, прокручивая пальцами левой руки таинственное нефритовое кольцо с резными узорами на своем большом пальце, единственном, с которого оно не спадало. Как остаться в местах раскопок, она знала, но если ей не улыбнется удача, и ее все же захотят отправить домой, она придумала еще несколько выходов из положения. Однако все эти тревоги о возврате домой меркли по сравнению с тем, что сын Макарова все еще находился где-то рядом и мог добраться до нее в любой момент. Ей было необходимо узнать, как Дреяр-старший встретился с ним в поезде, и при нем ли сейчас дневник ее отца. Ведь ее присутствие здесь зависело только от тетради в кожаном переплете. Утром, когда солнечный диск поднялся высоко в небо, Кану разбудил настойчивый и громкий стук в дверь. По привычке, выработанной годами, она поморщилась и проворчала, что никого из посетителей принимать с утра не станет, и вновь уткнулась носом в мягкую подушку, натягивая плед на голову. Однако посетитель был настойчив и решил войти без разрешения, озадачив спящую аристократку своим невежественным поведением. Кана испугалась, что это может быть союзник Ивана Дреяра, посланный к ней за местью, а она и шагу ступить не сможет из постели, так как была нагой. Но потом подумала и пришла к мнению, что днем мало кто осмелится напасть на нее при свидетелях. Леди Альберона осмысляла пламенную речь, наполненную праведным гневом, и готова была высказать все, что думает о своевольном поступке незваного гостя. Но стоило двери открыться, в проходе показалась стройная фигурка молодой девушки, что спиной открыла преграду и занесла в комнату поднос с едой. Сквозь омут злосчастных событий, произошедших с ней не более чем день назад, Кана припоминала ее светлый образ и голос, что не дал ей затеряться в небытии. Взгляд аристократки смягчился, и она с любопытством наблюдала за действиями, пришедшей к ней гостьи. На вид обычная девушка, более похожая на прислугу, аккуратно поставила поднос на трюмо и, взглянув на себя в зеркало, чтобы поправить выбившийся из прически локон, наконец-то заметила, что за ней наблюдает пара необычного цвета глаз. Аристократка следила за каждым ее движением и в то же время обдумывала назойливую мысль о том, что не знает, как себя вести в такой ситуации. Да, она уже имела опыт свободного общения с капитаном баржи, но только потому, что знала, требований к изысканным манерам и четкому соблюдению правил этикета не будет по одной простой причине - они были ему неведомы. Но эта девушка была другой – красивая и элегантная даже в простом платье, у нее была какая-то харизма и грация. В комнате повисла гнетущая тишина, и ни одна из барышень не осмеливалась заговорить первой. Кана терялась, ведь не знала никакого иного способа знакомства, кроме официального представления друг другу. Прежде чем кто-либо их познакомит, они должны хранить молчание, иначе столкнутся с общественным порицанием. Но соблюдать тишину было невыносимо с каждой секундой, и первой пошла на контакт утренняя гостья. Она поприветствовала Кану и справилась о ее самочувствии. Но та неловко кивнула в ответ, терзая себя сомнениями. Желание ответить было слишком очевидным, и Альберона уже было раскрыла рот, но хозяйка дома ее опередила. – Наверное, я испугала Вас, – гостья раздосадованно опустила голову и вопросительно взглянула на Альберону из-под ресниц. А разместившаяся в комнате Штраус девушка никак не ожидала, что ее принудят нарушить правила этикета таким элегантным образом. – Мы не должны разговаривать друг с другом, – прошептав и осматриваясь по сторонам в поисках слуг, сказала Кана. Ее отношение к прислуге было неоднозначным: с одной стороны, она любила и уважала тех людей, которые вырастили и воспитали ее; с другой, встречались и такие, что использовали слабости своих хозяев для вымогания денег. Конечно, с такими людьми сталкиваться ей не доводилось, но вот одна из знакомых ей барышень как-то поделилась историей одной женщины, что попала в неприятности из-за своей неосмотрительности. И поскольку Альберона была девушкой весьма впечатлительной и порою даже слишком доверчивой, то старалась избегать любых курьезных происшествий. Эта ее черта никак не могла ужиться с желанием освободиться от занудных правил и манер, в которых она выросла. Она и сама осознавала, что та свобода, к которой так стремится, строится на отказе от всего привычного, но преодолеть высокий барьер без тренировки не могла. Впрочем утренняя ситуация могла помочь ей в этом. Ее собеседница так же подозрительно осмотрелась по сторонам и, никого не увидев, спросила: – Но почему? – Это же очевидно, - ответила Кана и стала выжидающе смотреть на молодую особу в надежде, что та самостоятельно догадается о причинах, но на лице незнакомки выражалось искреннее непонимание и сомнение. Миражанна впервые почувствовала себя неловко в своем собственном доме. Она выросла и была воспитана в семье простых рабочих, и ее светскому воспитанию не уделялось никакого времени, за ненадобностью. В еще очень раннем возрасте она, ее брат и сестра остались без родителей, и старшей Штраус пришлось брать все заботы по содержанию семьи на себя. Сколько себя помнила Миражанна, ей всегда приходилось работать в барах и гостиницах, на полях и плантациях. И Альберона была одной из немногих дам из высшего общества, с которыми той приходилось встречаться. Чаще всего дамы голубых кровей вели себя вызывающе, нагло и по-хамски, на корню разрушая тот светлый изящный образ, который в своем воображении рисовала Мира. Но эта девушка была исключением, она не орала, не топала ногами, не грозилась высечь ее за кривой взгляд, а просто молчала, ожидая от нее каких-то действий. И она и рада была бы сделать, что та желала, но, увы, не понимала, что должна делать. – Мы еще не представлены. Нас осмеет общество, если мы будем говорить с каждым, кто нам приглянулся, просто так. Нужен человек, который познакомит нас. Чего Кана не ожидала услышать, так это звонкого заливистого смеха, которым разразилась молодая блондинка, стоявшая напротив нее. Смех был искренним и добрым, аристократка это чувствовала и понимала, видя, как слезы наворачиваются на глазах незнакомки, что утирала их пальцами руки. – Это самая невообразимо глупая и смешная вещь, которую я когда-либо слышала, – призналась девушка и попыталась успокоиться, чтобы ненароком не обидеть свою гостью. – Что смешного в моих словах? Извольте ответить, – беззлобно и на этот раз сама ничего не понимая, интересовалась Леди Альберона. Она гордо вскинула подбородком, чтобы при любом исходе ситуации казаться не уязвленной. – О, не злитесь, прошу, – все еще пытаясь подавить свой смех, просила девушка, – это все так необычно, думаю, каждый рассмеялся бы, услышав что-то подобное. – Неужели? – Кане начинал надоедать такой бессмысленный разговор, поэтому она становилась более резкой. – Видите ли, здесь мы все равны, и нет нужды искать кого-то для знакомства, – девушка подошла к Кане ближе и протянула свою руку, как мужчина. – Миражанна Штраус. – Кана Альберона, – поняв, в чем промахнулась, молодая особа впервые отбросила свой титул и в ответ пожала руку. Раздражение сразу же сменилось любопытством, многое, что она пропустила, требовало детального описания и, хотя Миражанна могла быть и не осведомлена о целях и планах Дреяров, ей было важно узнать хоть что-то. Кану многое интересовало, поэтому она упросила девушку составить ей компанию, поговорить с ней о том, как ей лучше себя вести, но по большей части она пыталась выведать все, что Миражанна могла рассказать о себе и Лаксусе Дреяре. О последнем интересовало все, ведь именно его Макаров прочил ей в мужья, чего она никак не могла принять. И ей нужна была основа для разработки плана по устранению кандидата в супруги. Она рассказала хозяйке дома все, что ее тяготило, доверившись абсолютно и признав, что не желает вступать в брак, во всяком случае по принуждению. И, заручившись ее поддержкой, вошла в доверие к одному из самых верных союзников, которого только могла найти. Так она и узнала, что они друг с другом очень похожи в своих стремлениях. Кана мечтала найти отца, а Миражанна пыталась накопить денег, чтобы вернуться на родину и разыскать своего младшего брата, которого бросила после смерти младшей сестры. Альберона не могла представить, что пережила эта девушка, но груз одиночества, обиды, разлуки и раскаяния были знакомы и ей. Но разговоры пришлось прервать, так как за дверью послышался скрип досок лестницы, по которым подымался таинственный гость. Кана натянула на себя плед, оставив открытыми только плечи, и вместе со Штраус стала ожидать появления посетителя. Им оказался высокий и чем-то озадаченный Лаксус Дреяр, которого Кана помнила смутно, но все же узнала. Он надменно окинул ее взглядом, на секунду задержавшись на обнаженных частях тела, и, прислонившись к дверному косяку, строго высказался: – Смотрю, тебе весело тут, устроила переполох и теперь радуешься жизни? Здесь не курорт. Дед из-за тебя не встает с кровати уже второй день, быть может, перестанешь быть эгоисткой и соизволишь навестить его? – спросил молодой Дреяр и кинул кожаный саквояж с вещами в сторону кровати Альбероны. Его тон, его манера обращения к даме ее статуса, при том, что они родились и были воспитаны в одном обществе, поразили ее до глубины души. Но Кана стерпела все это, ведь понимала, что совершенно позабыла за своей радостью об ухудшившемся состоянии Макарова. Она не хотела демонстрировать свой стыд, хотя искренне и в полной мере чувствовала его. А правда, на которую молодой мужчина раскрыл ей глаза, как эгоистично она вела себя сейчас, жалила больнее всего. В голове крутились и другого рода мысли. Ведь все это могло быть сказано иначе. Он мог принять во внимание и то, что она очнулась спустя два дня, после того, как была отравлена опасным ядом, что не по своей воле лежала здесь и не знала, найдет ли силы подняться, чтобы дойти до гостиницы. Дреяр-младший никого не жалел - ни друзей, ни врагов, для него правда была правдой, и любое проявления ее искажения было непростительным. Да и любезничать с девушкой ему совершенно не хотелось. Хотя он и понимал, что она женщина – слабое существо, за которым теперь он должен присматривать с легкой подачи деда, но поблажек не будет и для нее. Молодой мужчина так же понимал, что она совершеннолетняя и давно освободилась из-под опеки Макарова, но отдавала честь его заботе и вниманию, все еще позволяя собою руководить. Сам Лаксус для нее не станет ни указом, ни советом, его авторитет не сработает на девушке, воспитанной и рожденной от людей куда более значимее и знаменитее, чем он. – Собирайся, я буду ждать внизу, – приказал он и захлопнул за собой дверь. Кана вобрала в легкие как можно больше воздуха и медленно выдохнула, отбрасывая в сторону одеяло. Миражанна погладила ее по спине и, подмигнув, вышла из комнаты, а затем вернулась с выстиранной и выглаженной одеждой Альбероны, в которой та попала к ней в дом. Кана, не задумываясь, надела мужской костюм, заменив разорванную рубашку на новую, и вышла на улицу. Девушка серьезно беспокоилась о Макарове и сама бы напросилась к нему, если бы ее не выбили из равновесия. Но все мысли перебивались уязвленной гордостью, заставляющей думать об унижении и дурном поведении Лаксуса Дреяра, который почему-то возненавидел ее. Хотя она и понимала, откуда могла взяться эта неприязнь, но, в отличие от него, придерживалась хороших манер, чтобы не портить о себе мнение еще больше. Перед входом в здание гостиницы Дреяр накинул на ее плечи свой пиджак и заставил Альберону возненавидеть себя еще сильнее. – Прикройся, приличной девушке не положено выглядеть так дерзко, – Лаксус осматривал жилет, что из-за маленького размера обтягивал все ее прелести и подчеркивал их, привлекая слишком много на себя внимания. – Правда? И эти консервативные речи произносит человек, который не следит за своим языком и манерами? Оставьте это при себе, – Кана скинула со своих плеч пиджак прямо на дорожную пыль, подошла к двери в гостиницу и только тогда обернулась, окинув мужчину едким взглядом. Дреяр понимал, что подобное отношение было вполне заслуженно. То чувство ревности к деду, что он испытывал из-за ее присутствия, сперва показалось слабым, и накопилось так незаметно, что остановить излияние его неприязни было уже невозможно. Сам он испытывал угрызения совести, точнее злость на себя за то, что не смог сдержаться, что, повинуясь юношескому эгоизму, сорвался на женщине, которая не делала ему зла, но ничего не мог с собой поделать. Он поднял с дороги вещь и, сжимая кулаки, пошел вперед. Несмотря на понимание того, что он начал первым, его жутко бесила эта леди, которая посмела ответить ему. Альберона была действительно красива и довольно умна, чтобы достойно отвечать обидчикам, судя по рассказам его деда, была смелой и отважной, умной и находчивой, была тем, кем хотел стать сам Дреяр-младший в юности. Он не знал, каким он вырос за это время, но жутко завидовал тому, что у какой-то девчонки все получилось. Это если не будоражило его кровь, то несколько волновало. Они поднялись на второй этаж, и он оставил ее наедине с дедом, так как не смог бы вынести его радостного лица при виде этой особы. Как кстати в баре его ждали друзья, и все как один расспрашивали про красавицу, что пришла в его компании. – Кана стала еще красивей с нашей первой встречи, – высказался Бикслоу, и Фрид, сидевший напротив него, ухмыльнулся. Дреяру не нравилось такое фамильярное отношение друга к женщине ее статуса, но он не мог сказать этого вслух, не нарвавшись на колкости. Несмотря на симпатию к Миражанне, Фрид не мог не признать, что девушка, что прибыла в компании Лаксуса, была удивительной и красивой. Так Дреяру приходилось выслушивать перешептывания и разговоры о Альбероне на каждом шагу - от друзей, от обычного сброда наемных рабочих, от конкурентов, и это его слишком раздражало. Говорили многое, кто-то о красоте, кто-то с похотью и цинизмом, что он ненавидел больше всего, ненавидел поверхностных людей, что не смотрели в душу. Он готов был отправить ее первым поездом в Англию и забыть, как о страшном сне, но не учел того, что Кана Альберона была готова к такому событию. Макаров чувствовал, что смерть буквально бродит за ним по пятам, попутно причиняя ему нестерпимую боль, и заодно чинит неприятности для его близких людей. Так Кана, которая чудом спаслась, вновь стала жертвой случая. И несмотря на то, что его внук поступил должным образом, он ни на секунду не сомневался, что тот и не подумает исполнить его волю. Дело было не простым, ведь никто из молодых людей не пойдет на уступки друг другу, а без желания с их стороны его планы воплотить в жизнь было нереальной целью. Ему не хотелось покидать двух юнцов, не убедившись, что они будут держаться друг друга. Увидев Кану после тяжелых часов ожидания и борьбы с болью, Макарову тут же полегчало. Ее нежная рука держала его дряхлую и он слышал ее спокойный и мелодичный голос. Она извинялась, молила не отсылать ее. А он вслушивался, не разбирая смысла, просто наслаждался ее красивыми глазами и нежной улыбкой. Да, он давно мечтал выдать ее замуж за внука, ведь Альберона, не смотря на непростой характер, была одной из самых блистательных барышень страны. Она не знала о том, как часто поступали предложения со стороны разных женихов, и даже тех, что были гораздо более достойными, чем его внук, но он верил, знал, что ей нужен тот, кто разрешит ей быть свободной, а Лаксус смог бы. Макаров всегда видел в ней эту жажду самостоятельности. Поэтому потакал всем ее прихотям. Он ни за что не отошлет ее, это он озвучил сразу. А Лаксус непременно захочет поступить иначе, но он поможет ей. Хотя и вызовет негодование внука. Когда молодая аристократка спустилась на первый этаж, в баре стояла гнетущая тишина, за стойкой, подперев ладонями лицо, стояла Мира и наблюдала за двумя противоборствующими лагерями. Плечом к плечу с Каной стоял Дреяр и его друзья, а напротив - та самая ненормальная шайка путешественников под управлением высокой и красивой девушки в китайском наряде, с которой она столкнулась на корабле в Испанию. К ее несчастью, все обратили на нее внимание, и тот самый мускулистый американец, что приглашал ее на танец, с радостной улыбкой кинулся ей на встречу. – Милая Кана, какая радость видеть Вас здесь, не думал, что мы встретимся еще раз, не судьба ли это? – мужчина протянул руку, чтобы уцепиться за женскую ладонь и оказать ей самую великую честь, поцеловав персты, но был схвачен за запястье сильной хваткой Дреяра-младшего. – Не судьба, – процедил сквозь зубы недовольный появлением девушки Лаксус и еще сильнее сжал запястье Орги, чтобы тот больше и не думал повторять попыток прикоснуться к девушке. Это было неприлично. Но мужчина был не из слабых и, язвительно уставившись на Дреяра, дернул рукой в сторону, освобождаясь от захвата. Он по-прежнему смотрел на девушку и обращался только к ней. – Так вы в одной команде? – уточнил тот, и ему вновь ответила не Кана, которая и хотела бы вставить пару слов об их поведении, но не представлялось возможности. – Нет, – ответил Дреяр, сразу отрубив на корню подобные мысли и у соперников, и у Альбероны. Делал он это ей во благо, как считал он сам, чтобы не вмешивать в нарастающий конфликт, ведь, когда дело касается денег и славы, люди способны на многое. – Да, – тут же возмутилась Кана, уставившись на навязанного ей жениха. Она хотела и избавиться от Дреяра, и остаться одновременно. Ведь только с целью найти отца она находилась в этом богом забытом месте. – Я сказал нет. Ты отправляешься домой первым же поездом. – И кто же меня заставит? – перепалка приобрела новую волну, и теперь все окружающие с недопониманием смотрели на ссорящихся мужчину и женщину. Миражанна улыбалась себе под нос и протирала только что помытые стаканы сухой салфеткой. Она была права, ее жизнь точно изменится с приездом этой особы. – Лично прослежу за этим, – ехидно улыбаясь ей и наблюдая, как она меняется в лице, отвечал Дреяр. – Не сможешь, ведь тогда без меня ты и при жизни не найдешь тот Храм, – помахав перед лицом Лаксуса дневником отца, на всю гостиницу заявила Кана, и все тут же замолчали, уставившись на предмет в ее руках. – В отличие от вас я знаю точный путь. Дреяр скрипел зубами. Он молчал и старался быть аккуратным в словах, когда общался с рабочими и друзьями, скрывал как только мог тайну того, что он ищет. А эта умалишенная взяла и раскрыла всем его планы. Да еще и продемонстрировала тетрадку, в которой, как считала сама, находились записи о пути к Храму. Он хотел увести ее, высказать все, что думает, но та не дала ему и минуты, чтобы претворить желаемое в действительное, предложив пари. – Если не веришь, тогда давай проверим, если за неделю найдешь нужный ориентир, я уеду сама. На руку Альбероне сыграл Бикслоу, покоренной ее силой духа, от которого Лаксус не ожидал такого подвоха, тот тут же приказал протянуть спорящим руки и засвидетельствовал их договор. Метнув разгневанный взгляд на друга, Дреяр еле удержался от того, чтобы не врезать ему по лицу, но Джастин, что разбил рукопожатие Каны и Лаксуса, обнадеживающе похлопал друга по плечу.10
10 марта 2017 г. в 08:12
Несмотря на знания тайны месторасположения храма, пленника, ставшего своим среди чужих, никогда не посвящали в остальные секреты, он был уверен, что их не могло не быть. За долгие годы проживания в общине мужчине удавалось подмечать некоторые странности, обычаи и повадки тех людей, с которыми он сталкивался каждый день. Это были явные и ярко выраженные или почти не заметные, не отличающиеся от ежедневных бытовых ритуалов, действия. Внутренней интуицией он понимал, что происходит что-то, во что он вмешиваться не должен, находясь в своем шатком положении, словно на лезвии ножа. Пленник судьбы копил каждое знание глубоко в своей памяти и спустя время сопоставлял все факты.
Резкая активность, характерная именно в этот период года и ни в какой другой более, завязанная на расположении солнца и звезд, означала лишь то, что вскоре наступит праздник. Грандиозное событие, что затронет жизнь каждого в племени, и в прямом, и в переносном смыслах. Ведь празднования в общине аборигенов несколько отличалось от устоявшихся понятий в его стране. И, увидь кто процесс приготовления, наверняка сдал бы всю шайку неандертальцев полисменам, которых бы с пристрастием пытали в одной из самых грозных тюрем столицы. Но, несмотря на совершенно иное мировоззрение, лекарю все же было интересно взглянуть на их мир с другой стороны. И та сторона была сплошь покрыта тайнами, и все зацепки, которые удавалось собрать, говорили только об одном – о кровожадном и беспощадном пиршестве в честь самого могущественного из пантеона богов.
Праздник в честь Бога Змея – одного из многих, которым поклонялось племя, но отчего-то самого почитаемого. Лекарь долго обдумывал значимость этого существа и приходил к выводам, что сущность Змея символизировала не что иное как бесконечность, которая в свою очередь толковалась как перерождение души или ее бессмертие. О том, что Бог Змей имел особое место в религиозных взглядах племени, говорили и многие другие вещи, такие, как: часто встречающиеся искусно вырезанные деревянные идолы, изображавшие змей, что были раскиданы многими столетиями назад по всем джунглям и вдоль граничащих с территорией Повелителя земель рек; каменные плиты с высеченными на них изображениями жертвоприношений; многовековые артефакты, драгоценности и военные орудия, которые в строжайшей тайне хранились племенем. Непоколебимая вера делала из людей фанатиков и провоцировала их на поступки, которые современные люди посчитали бы дикостью.
Каждый год, перед началом священного торжества, все начиналась с безудержной охоты. Процесс ловли животных становился приоритетным. Чем больше охотники добывали дичь – тем большее уважение и почитание получала та или иная семья перед другими. Правда, до поры до времени лекарь не понимал, какую именно выгоду те получали. Избыток пищи, которая портилась в невыносимую жару, никого не смущал, и обычно скромное по потреблению племя жило в этот период расточительно, на широкую ногу. Поначалу это вызывало отвращение, но с течением времени чужак привык и к таким вещам.
С убитой добычи сливалась кровь и хранилась в больших глиняных сосудах. Кровь считалась священной и значила многое, в первую очередь она символизировала бессмертие, что было не удивительно, имея в почитании Бога, символизировавшего вечную жизнь. Но и тут была своя особенность – в древние времена, как считал бывший путешественник, племена приносили в жертву совершенно не кровь животных, а людей - добровольных фанатиков, поверженных врагов, захваченных в плен рабов - которая и использовалась для ритуалов. И раз он все еще жив, а ведь мог бы давно сойти за подношение на серебряном блюде, это могло означать лишь одно - что племя лукавило, намеренно ли или по не знанию, или же по каким-то другим соображениям. Помимо крови из туш умерщвленной добычи, доставали и потроха, которые так же, как и кровь, хранили в сосудах, схороненных глубоко в пещерах, где температура в знойное лето могла позволить сохранить дары для вечерних пиршеств. Считалось, что в органах хранится сила, которая могла даровать исцеление и долгую жизнь.
Все ритуалы и обряды с добытыми охотниками драгоценными составляющими проводил шаман, и вражда, что оставалась неизменной между ним и чужаком, прекращалась на небольшой срок. Языческий провидец все больше уединялся у алтаря, где, как он говорил, его глазам представали видения. Ничего нового, чего не слышал бы пленник годами ранее – пробуждение бога, его желания, в основном состоявшие из мирских потребностей, а именно - похоти, жажды и голода. Именно в такой последовательности был описан процесс старинного ритуала, иероглифы, гласящие о котором, были высечены на плитах, украшавших внутреннее убранство затерянного храма. Простые человеческие желания были не свойственны таким существам, как боги, ведь те бессмертны, а такие низменные потребности, как еда, вода и репродуктивные инстинкты, нужны были смертным для того, чтобы выжить и продолжить свой род, так считал лекарь, опираясь на собственные суждения и представления о богах. Тем не менее, Бог Змей отождествлялся с человеком, который был бессмертен. И получил вечную жизнь, как говорили легенды, описанные на стенах храма, купаясь в крови тысячи врагов и жертв, что были преподнесены ему, когда тот взошел на престол. Об остальном лекарь прочесть не сумел, так как был пойман. Но и этого хватило, чтобы надолго остаться под впечатлением.
Современные ритуалы, что проводились в племени, были лишь жалким подражанием былых «пиршеств» и церемоний, проводившихся при правлении Змея. Но в целом мало что изменилось, считал мужчина, наблюдая за ночной процессией. С заходом солнца племя собиралось на широкой площадке у костра, где все, как в трансе, хором завывали священные песнопения и танцевали вокруг костра. Шаман, что становился важнее вождя на время проведения праздника Бога Змея, восседал на каменном пьедестале и выжидал, когда эмоциональный уровень племени достигнет своего апогея. И когда наступал этот момент, почетные избранные отправлялись за сосудами с дарами. Лично, никому не доверяя сей важный процесс, провидец наносил разные причудливые знаки кровавой краской на телах каждого жителя племени. Узоры на спине и груди, руках и ногах. Он делал это так быстро, будто бы занимался этим каждый день. Маленьких детей, что могли поместиться в сосуд, окунали в кувшин с кровью с головой, тем самым выделяя их из всех остальных жителей. Лекарь не понимал для чего, но предполагал, что чем больше крови, тем больше мистической защиты получит человек, ведь все ритуалы были так или иначе связаны с приобретением бессмертия или долгой жизни. В нынешних реалиях жизни племени грозило вымирание, и даже шаман это понимал, но повиновался своей неистовой вере.
Итак, раскрашенные кровью жители собирались у костра и вновь предавались пляскам, пока вновь, поднявшись со своего пьедестала, не начинал проводить обряды шаман. На этот раз из священных убежищ – почетных домов-хранителей, что выбирались на собрании после празднования Пиршества Бога Змея, доставлялись реликвии для следующего ритуала. Первая – огромная нефритовая чаша, украшенная сверкающими камнями, блики от языков пламени которых могли ослепить даже чужака, прятавшегося в кустах и следящего за процессом. Вторая – широкое нефритовое блюдо с искусно вырезанными на нем письменами, что рассказывали о его назначении, мужчина решил во что бы то ни стало рассмотреть сей предмет, но позже, когда представится более удобный момент. Третий и четвертый артефакт несли вместе на серебряном блюде, это было мужское нефритовое кольцо и золотая женская диадема, украшенная жадеитом и другими камнями. Эти вещи считались священной реликвией скорее всего потому, что олицетворяли единство мужчины и женщины как часть ритуала, состоявшего в кровосмешении. Последний артефакт представлял собой острый кинжал, ручка которого была великолепно выполнена из белой кости, с инкрустированными в нее камнями жадеита. Похоже, что нефрит являлся самым драгоценным камнем, священным для жителей старой и новой эпохи. Поэтому многие побрякушки шамана тоже были выполнены из него. Немного сконцентрировав свою память, лекарь все-таки смог вспомнить по именам и лицам тех людей, что обладали подобного рода украшениями в племени. Это был Вождь и пара семей, что удостоились небывалой чести за какие-то подвиги. Подобные реликвии не могли даваться просто так. Вождь получил свой перстень в знак лидерства над всеми остальными, а избранные мужчина и женщина из разных семей - по браслету, которые в итоге предрешили их союз. Узы брака, равно как и браслеты-оковы, связали их вместе и сотворили новое чудо – ребенка, что вынашивала в своем чреве женщина. Она и несла кинжал.
Как только в зенит взошла полная луна, шаман наполнил чашу кровью, а на нефритовое блюдо выложил самые огромные сердца поверженной добычи. Женщина, что ждала ребенка, была удостоена самой великой чести – начать ритуал первой. Это что-то значило, но путешественник еще не понимал что конкретно. Девушка не колебалась, наоборот была счастлива и улыбалась, в ожидании своей участи. Вероятно, рождение ребенка несло какой-то сакральный подтекст, который он непременно разгадает. Подняв к небу чашу с кровью, шаман произнес какое-то заклинание или речь на древнем языке, насколько мог разобрать мужчина, это было напутствием, а потом протянул ее девушке, и та с жадностью осушила ее. Струйки крови стекали из уголков ее губ, пока она опрокидывала чашу на себя, увеличивая угол наклона, глаза закрывались и не щурились от противного железного привкуса остывшей крови. После того как последняя капля была испита, чаша вернулась на поднос, который держал ее муж, а ей было предложено блюдо, с которого она покорно взяла самое огромное сердце, лежавшее в центре. Лекаря начало тошнить, и хотя он видел этот ритуал раньше, никак не мог с ним свыкнуться. Девушка знала, что должна будет его съесть, и желала этого сама. Обхватив обеими ладонями сердце, она жадно вонзилась в него своими зубами, оставшаяся в органе кровь разбрызгалась по ее лицу и запачкала подбородок, надолго оставив след в воспоминаниях лекаря. Завершив процесс ритуала, женщина развернулась к соплеменникам, и те вновь запели. Мужчина подавил в себе рвотный рефлекс и наблюдал за погруженной в транс женщиной, что ходила по кругу возле костра и целовала каждого в губы. Следом за ней в ритуале приняла участие другая молодая девушка, которую выбрали жрицей, на нее надели диадему и перстень, предположительно принадлежавший Богу Змею. Это был знак, отметка, что женщина отныне становилась приближенной к богу или даже его женой, заменяя божеству погибшую супругу, носившую ранее эти драгоценности. Вслед за ней и все остальные жители племени присоединились к ритуалу.
Уподобление своему богу - вот что это был за ритуал. Племя демонстрировало свою ничтожность перед Змеем. Ведь тот был всемогущим, мог питаться сердцами людей и купаться в их крови, обретая бессмертие. А кто такие его смертные рабы? Они только подражали ему и были его пищей. Больше всего страшил мужчину другой вопрос - для чего был необходим кинжал и почему его несла беременная женщина? Каждый год племя выбирало девушку из той семьи, которая больше всех смогла принести добычи для пира. Она уводилась в храм прислуживать богу и предыдущей жрице, пока та не рожала дитя, и сама рано или поздно беременела, будучи отданной замуж за одного из соплеменников. И каждый год возвращалась из храма после таинственного обряда в гордом одиночестве. Ни ребенка, ни женщины, носившей его под сердцем. Путешественник предполагал худшее – они были принесены в жертву. Хотя могли и не пережить родов, ведь условия были не стерильны. Какими примитивными методами пользовались женщины племени, у него даже не было представления.
Свой испуганный взгляд он опускал в землю, понимая, что никак не может вмешаться и спасти бедняжку. Не только потому, что его не допустят в храм, но и потому, что каждая женщина в племени считала долгом и великой честью стать жрицей для своего Бога. И нельзя было за день или два изменить их мировоззрение. Мужчина понимал, что избранная, так или иначе, ляжет на ритуальную плиту.
Ритуал был окончен еще до наступления утра, и его будут продолжать снова и снова, каждый вечер, пока не настанет определенный момент. Шаман должен был получить видение, послание от Бога, своего рода разрешение на пиршество. Но в этом году все шло не так. Шаман уединялся ежедневно, и каждый день в ожидании благой вести аборигены охотились и устраивали священные ритуалы. Путешественник побывал на них три дня и понял, что пока на лице шамана не восторжествует победная улыбка, процессия будет продолжаться раз за разом. Поэтому лекарь стал тайком следить за главным лицом этого праздника. Иногда, проходя мимо беременной женщины, которую отныне всюду сопровождала юная жрица, он слышал шепот людей, которые могли позволить себе говорить только за спинами объекта своего негодования. Они сомневались. Семья, из которой была выбрана новая прислужница для их Бога, подверглась жестокой критике. И бедняжка аборигенка стала причиной всяких пересуд: была ли та достойна подобной чести, не прогневался ли на них Бог, которому была не по нраву выбранная дева?
Все на свои места расставил один случай, в который все еще никак не мог поверить путешественник. Провидец племени решил защитить юную жрицу и уводил ее вместе с собой к ритуальному алтарю, где гадал на ее крови, а лекарь следил за ним. Это был ясный день, не предвещающий никаких перемен. Отряд мужчин-добытчиков продолжал охоту в джунглях, попутно преследуя странный объект, который был замечен ночью плывущим по реке. Мужчина сразу понял, что это была баржа с людьми, и бился об заклад, что без посторонней помощи никто не выживет, но никак не мог предостеречь путников, так как узнал об этом слишком поздно. Жрица смиренно сидела рядом с шаманом, который поил ее каким-то отваром из трав. Вскоре девушка впала в транс или же опьянела настолько, что не могла сопротивляться чему-либо. Шаман раздевал девушку и лапал ее руками, а мужчина, что следил за ним, пылал от ярости, разгневанный таким вольным поведением якобы самого набожного и верующего человека в племени, но он зарекся не вмешиваться, не искать себе проблем на голову. Поэтому он просто наблюдал за тем, как молодая аборигенка под действием какого-то неведомого вещества добровольно отдавала свое тело шаману. Он похотливо целовал ее и овладевал телом как хотел. Лекарь знал, так было всегда, что жрицы должны быть неприкасаемы, девственно чисты и невинны. Какому Богу будет нужна пользованная его же рабом женщина, поддавшаяся греху? С другой стороны, он понимал, что в их религии нет понятия «грех», а плотские утехи не возбранялись и не ограничивались даже на стороне, будучи в браке.
Понятие святости язычников отличалось от святости цивилизованных рас, живших многие столетия назад. Тем не менее его мысли прервал яркий свет, что вспыхнул рядом с шаманом. Тот остолбенел от ужаса и упал на колени, забыв про женщину, которую лобызал несколькими секундами ранее, рассматривая довольно реалистичный образ, возникший перед ним. Это был высокий смуглый мужчина лет тридцати, воин, судя по его крепкому телосложению и шрамам. По меркам древних уже достаточно взрослый человек. На нем была лишь белоснежная набедренная повязка, что предотвращала воздействие жестких украшений на его кожу, навешанных поверх нее в виде пояса. Украшения появившегося человека были не простыми и представляли собой рассыпанные и нанизанные на нити жадеитовые и драгоценные камни, скрывающие его паховую зону, на шее у мужчины было ожерелье из огромных клыков змей и богато украшенная камнями разных цветов манишка, скрывавшая его торс. На его тело были нанесены узоры, те же, что рисовал шаман на ритуальных вечерах, правда, не кровью, а каким-то другим веществом искрящегося лазурного цвета. Некогда иссиня-черные волосы, покрытые слоем пыли или же вековой сединой, были настолько длинными, что скрывали его спину. На запястьях образа висели кандалы, словно тот был до этого заточен где-то в подземелье, и при движении цепи, что были разорваны какой-то невероятной силой, звонко звенели. Видение было настолько живым и реалистичным, что лекарь подумал, что каким-то образом был одурманен шаманским колдовством, как и та девушка, что лежала близ шамана. Но то, что произошло после, заставило его оцепенеть от ужаса.
Незнакомец двигался уверенно и одним взмахом руки рассек горло лежавшей поодаль на земле обнаженной девушки, потом присел на колено рядом с окровавленным телом и провел рукой. Лекарь не видел, что именно тот сделал, но был уверен, что это тот, кому поклоняется племя, что он вполне реален и действительно так безумен, как гласят легенды, раз с легкостью убивает столь беззащитное и слабое существо, как эта девушка. Шаман пал ниц и на древнем языке молил о пощаде. Но воин, что мог убивать без оружия, не обратил на того никакого внимания и, на секунду взглянув своими яркими зелеными глазами на прятавшегося в кустах чужака, вновь исчез в яркой вспышке света.
Шаман поднял голову и осмотрелся, впервые он видел его так близко, не в том склепе, где он покоился многие столетия, заточенный своим же народом. Это была всего лишь иллюзия, созданная его великой и бесконечной божественной силой. Он явился, чтобы дать ему сигнал, но расшифровать он его пока не мог. Убив предназначенную для него женщину, он буквально отказывался от ритуала, хотя и раньше не испытывал никакого интереса ни к обрядам, ни к женщинам, ни к крови и прочим атрибутам, что описывали его быт в древних писаниях. Змей чего-то желал, и понять это мог только он. Не обращая внимания на труп девушки, он набрал немного сочившейся все еще теплой крови в чашу и принялся гадать.
Ближе к вечеру его медитацию прервал звук горна, гласивший о приближении отряда охотников. Те незамедлительно направились к шаману за благословением для пойманной добычи. От них он и узнал ответ. То, чего хотел их Бог, осталось неизменным. На этот раз Змей выбрал сам, а им оставалось лишь подготовить все, как того желал их повелитель. Отдав распоряжения, он приготовился сообщить племени благую весть.
Лекарь слышал и видел все. И его тревога возрастала по мере умозаключений, к которым он приходил в своих суждениях. Он понимал, что ему необходимо сбежать, и понимал, что у него ничего не получится. Безысходность, с которой он мирился множество лет, отыгралась на его нервах стократ. Что же он решит: совершит ли дерзкий побег с целью спасения или же выдержит хладнокровное спокойствие с целью убийства? Лекарь решит все на вечернем ритуале. Он должен увидеть продолжение, знать, что грозит ему в будущем, что грозит этому племени и всему миру. Ведь ему больше не нужно ставить под сомнение факт существования Бога Змея, тот жив и реален.