Это было у моря

      Машина мягко притормозила, и Пес, которого второй час одолевала удушливая дрема, сменившая надоедливую тошноту, вздрогнул от неожиданности. Подростки, сидящие напротив, тихо перебрасывались ленивыми фразами. Говорить им было, похоже, не о чем, или же они не желали обсуждать свои дела в присутствии Пса, что вполне можно было понять. Пес, когда был в их возрасте, тоже не стал бы обсуждать свои дела при взрослых. Впрочем, он вообще бы ни с кем не стал обсуждать свои дела.       Пес, по правилам, должен был вылезать из машины первым, гарантируя безопасность клиента, что он и сделал. Перед домом металась беспокойной пантерой Серсея.        — Ты, — тихо сказала она Псу, — в мой кабинет. — И обратилась к сыну, озаряясь лучезарной улыбкой: — Здравствуй, мое солнце! Как прошел концерт?       Джоффри, рассеяно дергающий вниз узкие джинсы, за время пути врезавшиеся в промежность, процедил:        — Как обычно. Что там могло случиться? Зачем ты вызвала меня в таком срочном порядке? У меня были дела, планы…        — Планы подождут. В другой раз, моя радость. Сегодня мы ждем нескольких важных людей, мне было бы приятно, чтобы ты был на ужине с самого начала. Там будут твои ровесники, возможно тебя это развлечет.        — Еще чего, они все нудные придурки или слюнтяи. С чего меня это должно развлечь? Одна мысль о них вгоняет меня в скуку. Я не хочу на ужин. Я поеду на конюшню и покатаюсь на Бесстрашном. Вели шоферу отвезти меня с друзьями.        — Джоффри, я все сказала. Покатаешься завтра. Завтра вторник. Весь день — твой. Плюс ко всему, мы ждем гостей из столицы, на несколько дней.        — Кто приедет?        — Петир Бейлиш с несколькими своими людьми. Он остановится у нас.        — Зачем Мизинцу останавливаться у нас? Пусть бы жил с Сансой в гостинице. Он везде вечно сует свой нос.        — Санса тут ни при чем. Он остановится у нас, это решено. Его людям нужно место, так что Пса придется на пару дней отселить в гостиницу. Переоденься к ужину, пожалуйста. Что-нибудь неброское, но не дешевку — люди, которых мы ждем сегодня, знают цену вещам. Мы должны выглядеть соответствующе. И не забудь пригласить своих друзей на ужин. Я надеюсь, мальчики, вы останетесь?       Серсея, вспомнив о том, что послала Пса в свой кабинет, любезно улыбнулась приятелям Джоффри — улыбкой, что не коснулась ее ясных зеленых глаз и, развернувшись, пошла в сторону усадьбы.       Джоффри, брюзжа, поволокся в дом. Его друзья расположились на большой веранде — туда им уже принесли холодный чай со льдом и гигантский поднос с домашними пирожными, которые они тут же начали беззастенчиво поглощать.       Пес ждал хозяйку в щегольском кабинете, заставленном тяжелой дубовой мебелью. Хотелось выпить, голову опять сдавила проклятая пульсирующая боль. Стол Серсеи был завален бумажками, примерами рекламных проспектов и постеров, с которых в людоедском оскале щерился Джофф. В глубине кабинета, на маленьком трехногом столике заманчиво отливал пурпуром в тазике со льдом запотевший штоф с вином. Пес судорожно сглотнул. Хозяйка любила ледяное вино и странную музыку, — из замаскированных в дубовых подставках колонок негромко звучало что-то смутно напоминающее перепевки классической музыки, положенные на жесткий тяжелый ритм.       Пес подошел к открытому окну — хозяйка не скупилась на кондиционер, но окна в некоторых комнатах оставались открытыми. Он закурил в надежде, что никотин снимет спазмы в голове. За спиной хлопнула дверь.        — Как ты смеешь дымить у меня в кабинете? Впрочем, черт с тобой. Нужно обсудить ближайшие дни.       Серсея, как королева, изящно обогнув стол, опустилась в обитое бордовым бархатом кресло, отделяя себя от Пса столом и кадками с растопыренными зелеными пальцами финиковых пальм. Пес, не оборачиваясь, продолжал курить, с ненавистью вглядываясь в искусно выстриженную из лаврового куста декоративную фигуру льва в прыжке.        — Завтра приезжает Бейлиш, и не один. Они остановятся у нас в усадьбе. Тут не хватит места. Тебе придется на время убраться в гостиницу. За наш счет, разумеется. С утра побудешь, как обычно, с Джоффри, а вечером — проваливай. С завтрашнего вечера. Сегодня соберешься.       Пес молча переваривал информацию. Мизинца он не любил — да и кто его любил? Скользкий, мерзкий червяк. Он, в отличие от других, взгляда от Пса не отводил, и на его губах вечно играла эта глумливая усмешка. Пса передернуло, — холодный палец царапнул шею и прошелся по его позвоночнику, вновь приклеивая влажную рубашку к телу. Хозяйка всегда ходила тихо.        — И после того, как гости уйдут, хмм, зайди вечером ко мне, после одиннадцати. Скучал по мне?       Пес не стал отвечать, только коротко кивнул. От Серсеи пахло терпким и холодным запахом духов — лилии и прах. Так пахло в зале прощания, когда в закрытом гробу хоронили его сестру Ленор, — ее нашли в овраге, нагую и с размозженной головой. Отец опознал ее по шраму на запястье — от детского пореза стаканом. Маленький Сандор уже тогда разучился плакать, и лишь угрюмо молчал, теребя слишком длинные рукава — новую выходную рубашку купить не успели, и пришлось надевать ту, что досталась ему от Григора. Ленор всегда пахла вкусно: липовым цветом и свежим хлебом. Тяжелый запах белых лилий не вязался ни с ней, ни с ее низким голосом и мягкими руками. За закрытой крышкой гроба пряталось страшное безглазое существо с синими ногтями, уже расплывшееся в зубастой ухмылке, в ожидании его, Сандора, — больше он был никому не нужен. Григор в зал прощания зашел ненадолго и потом ушел на улицу — курить, так и не вернувшись назад, маяча своей чудовищно огромной фигурой за стеклянными дверями морга.       Он с месяц как начал работать в полиции, и маленький Сандор, теперь уже оставшийся совершенно один, если не считать спивающегося за дверями родительской спальни отца, по вечерам, глядя в окно, нервно ковырял корки на плохо заживших шрамах лица. Когда где-то рядом проезжала полицейская машина, он зажимал уши и утыкался лицом в кровать — это было больно, зато помогало отвлечься от сирены — сирена визжала женскими голосами, как сестра, которую долго и жестоко насиловали в леске, рядом с их домом. Сандор был в школе, а когда вернулся, не найдя ее дома, пошел стучаться к отцу. Отец позвонил Григору. Григор приехал на служебной машине, которая с трудом его вмещала, и направился прямиком в овраг. Сандору не пришлось долго гадать, почему именно Григор так хорошо знал, где искать Ленор. Она и впрямь оказалась в овраге. Вскоре приехала машина из морга и, запаковав тело в черный пластиковый мешок, увезла с собой.       Сестры не должны упаковываться в пластиковые мешки — там душно и темно. Сандор в душе сомневался — а вдруг все же Ленор оставили в овраге, и она теперь ждет его? Он думал об этом каждый вечер, но так и не проверил.       Через месяц его отправили в закрытый пансион, где он получил место по протекции Григора. Там он оставался до восемнадцати лет, если не считать нескольких побегов. Впрочем, имея такого брата, как Григор, уйти далеко у него никогда не получалось. После того, как Сандор приходил в себя от побоев брата, тот снова отвозил его в пансион. Из отчего дома Сандор был готов убраться куда угодно, — в сумерках из оврага доносился запах лилий и тления, опутывая его сладковатым ароматом. После восемнадцати лет Сандор больше не возвращался в тот дом, но, порой, и в других местах его неожиданно настигал проклятый запах.       Как сейчас, например.       Пес боялся оглянуться. Что стояло за спиной: хозяйка или и вправду вдруг это Ленор явилась в летних сумерках подарить ему свой нежный привет? Серсея, впрочем, уже отошла от него и села за стол. Пес слышал, как тихо скрипнуло кресло.        — И вот что еще, дружок, попридержи свои взгляды и слюни в адрес Сансы. Эта птичка не про тебя.       Пес вздрогнул и через плечо бросил взгляд на хозяйку. Та, улыбаясь самой змеиной из своих улыбок, глядела на него искоса. Местами она была невыносимо проницательна. Значит, он себя все же чем-то выдал. Пес не стал спорить — любые оправдания лишь подтвердили бы ее опасения — и предпочёл смолчать и здесь.        — Тебе, я вижу, все мало, ненасытная ты зверюга! — Серсея потянулась за вином и щедро плеснула себе в бокал. — Что, надо уж по представительницам всех поколений пройтись? Надеюсь, ты и кухарку не забудешь осчастливить. Санса — еще совсем ребенок. Хоть и весьма красивый, не спорю. Надеюсь, Джоффри все же прозреет и перестанет дергать ее за косички. Из них получится отличная пара. И я не хочу, чтобы мой сын довольствовался объедками цепного Пса. Держи свои грязные желания в своей голове — а то от тебя ими за версту разит. И, ради всего святого, помойся и переоденься — не вздумай предстать перед моими гостями в таком виде. Это из-за Сансы ты потеешь как козел?       Пес смолчал и тут, хотя держать себя в руках становилось все труднее. Хотелось сжать эту белую стройную шею и держать, пока все ядовитые слова не застынут на змеином раздвоенном языке. Впрочем, слова — это только слова. Злым языком Пса не напугаешь — он же не Пташка.       Так что в ответ Клиган лишь коротко бросил:        — Можно одеться свободно?        — Да во что угодно, лишь бы было чистое. И вообще, будь в тени. А то ты мне портишь аппетит. Твое дело - следить за Джоффри, ты тут не гость, так что знай свое место. А теперь иди, у меня есть дела поважнее тебя, — Серсея отхлебнула еще вина и демонстративно начала копаться в бумажках. Пес не без злорадства стрельнул погасшим окурком в окно, прямо в задницу прыгающему льву, повернулся и вышел.       Пить было все равно нельзя, так что Пес отправился туда, куда его послали, — мыться. Для охлаждения кипящей мигрени он залез под холодный душ — сердце тут же принялось колотиться, как бешеное, но в голове и вправду прояснилось, а стучащая в висках боль отступила. Что нас не убивает, делает сильнее.       Пес оделся в единственное, что у него осталось из чистого — в джинсовый костюм, что он приберег до вторника. Ну что ж, сейчас почти что вторник. Интересно, выстирают ли горничные его тряпки, пока он будет ошиваться в гостинице? Если нет — Псу было почти все равно, а вот Джоффри вряд ли понравится, если его охранник будет вонять, как старый боров.       Пес с отвращением глянул на себя в зеркало: нет, бриться он определенно не будет, назло Серсее. И впрямь, рожа, как картинка: глаза, как у ласки, красные, под глазами залегли коричневые страшные мешки, подбородок весь в черной щетине, и все это отлично сочеталось с обгорелой половиной лица — только детей по ночам пугать.       Кстати, время пугать этих самых детей как раз пришло. Пес для приличия побрызгался одеколоном — перегар не перешибешь, но все же — и отправился в гостиную, откуда уже раздавался мурлыкающий голос Ланнистерши. Гости уже собрались, Серсея приветливой хозяйкой рассаживала их за столом. В углах гостиной в напольных вазах стояли белые лилии. Пса передернуло, и он уселся в углу, возле камина, неподалеку от Джоффри, который тут же заметил его присутствие и шепнул на ухо соседке, пухлой дочери вальяжного седовласого владельца местного спортивного центра: «О, мой Пес пришел, прошу любить и жаловать. Похоже, у Пса кончилось вино, и он перешел на одеколон. Пес, ты какой бренд предпочитаешь? А то у меня есть пара начатых, которые мне не нравятся. Могу поделиться». И Джоффри стрельнул глазами прямо в Сансу, сидевшую, за неимением другого места, напротив него. Пташка залилась краской. Серсея недовольно покосилась на Пса, словно он был во всем виноват, и выразительно подняла брови, посмотрев на Джоффри. Джофф состроил невинную физиономию и с увлечением принялся накладывать толстушке-соседке щедрую порцию рябчика под клюквенным соусом.       Когда Серсея поднялась проводить на террасу тех гостей, что желали перекурить, Пес воспользовался случаем и ускользнул. Джофф сидел в окружении новых и старых знакомых и что-то врал про свои развлечения в столице. Вокруг мелким бесом скакал фотограф. Пес решил, что имеет право на паузу. Чтобы не попасться на глаза хозяйке, он прошел в тени кипарисов и вышел на берег, потянулся и с наслаждением закурил.       Вечер уже охладил пылающий песок и медленно уносил прочь липкую влажность, — в воздухе уже чувствовалась ночь, прохладным ветерком обдувающая пляж и плетущая густые тени в зарослях жимолости и можжевельника. Пес глянул на море — и обомлел.       В воде, обнаженная по пояс, стояла спиной к нему Пташка. Ничего не замечая, она ласкала перламутровую воду тонкими руками, отводя от себя мелкие зонтики медуз. Худая девичья спина блестела каплями воды в последнем чахлом свете уходящего солнца. С берега девчонка казалась гармоничной частью пейзажа, даже ее немыслимые осенние волосы были совершенно того же рыжего, отливающего малиновым оттенка, что и кайма заката, овивающая горизонт.       Неудивительно, что Пес заметил ее не сразу. Пташка повернулась, словно прислушавшись к чему-то вдалеке, и ее строгий чистый профиль засиял камеей на фоне быстро синеющего неба. Линия груди была чудом совершенства: по неровностям ребер к животу бежали струйки перламутровой воды, и темно-розовыми пятнами приковывали к себе взгляд съежившиеся от прохлады соски. Вдруг Санса резко нырнула, словно погналась за чем-то. Сейчас бы было самое время уйти, но ноги Пса словно засосали зыбучие пески, — оторваться от волшебного зрелища не было никаких сил.       Стало быть, хозяйка была права: он стоит тут, как похотливый старый козел и подглядывает за купающейся девчонкой, которой, верно, нет еще и шестнадцати лет. Голых девочек Пес навидался немало, особенно за последние два года, как Джоффри вошел в возраст и стал таскать к себе поклонниц. Некоторые из них — да что там говорить, почти все — возбуждали Пса, но эти жалкие чувства он отгонял от себя как мух, точно зная, что это все как раз то, что ему не нужно. В темноте и проститутки на задворках были вполне ничего, а он спускал пар и не заморачивался измышлениями на тему морали.       Но то, что он испытывал сейчас, имело крайне отдаленное отношение к похоти — да, он хотел ее, но смотреть на нее в лучах заката было все равно, что прикоснуться к звезде — впервые в жизни Пес ощутил, как гармония и совершенство мироздания захлестывают всю его сущность невероятным и необратимым валом непознанных ранее ощущений, надежд, желаний. Теперь Пес понимал, что назад для него пути уже нет — позади была лишь тьма. Выползшей из темного леса усталой тварью он не мог, не мыслил себе оторвать ненасытного взгляда от первого в его жизни светлого пламени — силуэта Пташки в лучах августовского заката.       Она, меж тем, вынырнула из воды и стояла теперь лицом к берегу, поднимая вокруг себя тучу брызг, отряхивая волосы. Вдруг девочка бросила взгляд в его сторону — и замерла, как напуганный олень. Пес понял, что его заметили, и отвернулся. Испуганный и виноватый, как у побитой собачонки, взгляд Пташки живо вернул его на землю.       Пташка торопливо вышла из воды и начала судорожно одеваться. Пес слышал ее неровное дыхание и недовольное ворчание по поводу прилипавшей к мокрому телу одежды. Так же глядя в сторону, Пес совершенно осипшим голосом — в горле пересохло до такой степени, что впору было лакать морскую воду — проскрипел, что его послали ее проводить. Пташка едва слышно что-то пролепетала в знак согласия и сообщила, что готова идти.       Пес позволил себе оглянуться и на минуту и бросить на Пташку быстрый взгляд — по-видимому, она в спешке забыла надеть лифчик, и влажная, чересчур тесная футболка туго облегала грудь, выставляя на обозрение весь рельеф, до последней неровности и мельчайшей тени. Пес откашлялся и двинул вперед — нельзя медлить, нельзя оглядываться, иначе его хваленый самоконтроль может дать осечку, а тогда уже он не остановится.       Наваждение становилось слишком сильным, а Пташка была слишком близко, настолько, что он слышал ее прерывистое от волнения и желания угнаться за ним дыхание. Пес шел быстро — подальше от пропасти, довести ее до треклятой гостиницы и бежать во тьму. А там, за бутылкой, он расставит все по местам, там он, возможно, успокоится.       Пес совершенно забыл про назначенный сервис у Серсеи, и теперь тащился, неумолимый, как сам Неведомый, вперед, во тьму. Судя по звукам, Пташка шла босиком. В какой-то момент она сдавленно вскрикнула и остановилась. Пес вынужден был снова оглянуться. «И что она не может идти спокойно, пекло ее побери?» Так и ему скатиться с катушек недолго. Пташка, похоже не понимает, в какую ситуацию попала.       Пес начал было мысленно ее проклинать и тут же остановился — уж ее-то обвинять было не в чем. И все же Клиган на короткий момент возненавидел и ее, и Серсею, и Джоффри за весь этот беспокойный ад, что творился нынче в его похмельной голове. До одури хотелось закрыться в своей каморке и пить, пить, пить до полного забвения.       Пес оглянулся, пытаясь понять, что происходило за спиной. Они остановились ровно под фонарем — одним из тех немногих, что уцелели в сражении с пьяными играми молодежи. Пташка стояла, как рыцарь, преклонивший колено перед прекрасной дамой, и что-то разглядывала у себя на ступне. Она, разумеется, так и шла со своими тряпичными тапками через плечо. Пес мысленно проклял себя за взятый темп. Девчонка, при всей ее длинноногости, едва доходила ему до плеча, — стоило сбавить скорость и проверить, обута ли она. Ага. Вытерла ли нос, не замерзла ли, а также поинтересоваться, не хочет ли она мороженого? Седьмое пекло, вот путаница!       Пташка, меж тем, оторвала свой взгляд от пыльной ступни и взглянула на него — снизу вверх, впервые не отводя глаз. Пес дернулся как от удара — ему показалось на миг, что она, как он и страшился, читает его, как открытую книгу. Боги, его мысли — их невозможно было скрыть, и права была, как всегда, Серсея, высмеивая его. Барьеры рухнули, и прятаться было больше негде. И незачем.       В желтом свете фонаря глаза ее казались серыми, как узкая полоса неба вдали за деревьями, что еще хранила поцелуй ушедшего солнца. На секунду (или ему вновь показалось — он и рад, и не рад был обманываться) между ними словно вычертился луч — и он, не моргая, глядел на нее, не в силах порвать связь. Тонкие ее, слегка нахмуренные светлые брови расправились, как шелковистые крылья бабочки расправляются в покое. Пташка вдруг показалась ему страшно, до невыносимости близкой, — он перестал понимать, где кончался он и начиналась она, а мысли их, казалось, слились воедино. От этого ощущения, больше, чем от какой-либо физической близости в его жизни, Пса затопило почти осязаемое чувство тепла. И голода.       Боги, как он изголодался по ней: по ее телу, но больше по ее душе, по тому, что скрывалось за этим ясным взором, за чистым белым лбом с родинкой на виске. Пес был готов рухнуть перед ней — носом в мягкую пыль, и принести все мыслимые и немыслимые обеты на свете, и остаться там, остановить это мгновенье, эту ночь, этот фонарь, окольцевавший их пятном желтого мутного света секундный союз. Но мгновение прошло — Пташка опустила глаза, ее пушистые рыжие ресницы прервали дрогнувшую связь, и Пса скрутило внутри от страшной боли осознания того, что самый светлый миг его жизни прошел.       Но Пес на то и Пес — дав себе самого решительного внутреннего пинка, он проскрипел, чтобы Пташка уже обулась и не валяла дурака. После чего отвернулся. Сил не было. Совсем. Пес кожей ощущал, что от него осталась одна оболочка — все остальное куда-то делось, провалилось в семь преисподних, жалкие остатки его дурной души повисли каплями обиды на длинных золотистых ресницах. Пташка от резких его слов — он продолжал что-то ей вещать, сам не понимая, что говорит — дернулась, как от порыва холодного ветра, и яростно принялась обуваться. Пес, не зная, куда себя девать, закурил, — что ж, хорошо, легкие у него пока остались, можно продолжать их гробить. Он шагнул во тьму — все внутри протестовало — и побрел дальше. Пташка, спотыкаясь и шаркая, потащилась за ним.       До гостиничной парковки он больше ни разу не оглянулся, а когда из темноты возникли окруженные пятнами фонарей стеклянные двери гостиницы, уже решил отойти в сторону и идти обратно — там его ждали остатки эля и холодные объятья Серсеи. Пташка, косолапя, прошлепала к дверям, и уже была готова скользнуть в открывшуюся стеклянную пасть, но оглянулась через плечо, бросая на Пса грустный, прожигающий его насквозь, доверчивый взгляд. Пес проклял себя с полсотни раз, и, продолжая проклинать, решительно направился к замершей на пороге Пташке.        — Сядь где-нибудь, гляну твою ногу, не ровен час, еще гангрена начнется.       Пташка, как примерная школьница, тут же села на край идиотского горшка с чахлыми цветами, видимо, служащими украшением гостиницы. Автоматическая дверь жадно чмокнула резиновыми губами и больше уже не открывалась.       Пес преклонил колено перед Пташкой. И опять другой уже фонарь заключил их в свой странно интимный желтый круг света. Вокруг молчала влажная тьма — ветерок стих, и повеяло запахом сырости и дальних магнолий.       Пес посмотрел на свои руки и заметил, что они дрожат — вероятно, организм уже не выдерживал разлуки с алкоголем. Итак, либо действовать, либо уходить — пауза затягивалась. Пес бережно, как только мог, взял девочкину маленькую ступню в руки. По позвоночнику пробежали искры, пах налился тяжестью, перед глазами поплыли было черные круги — до падения был только один шаг — все это было слишком! Пес окатил себя холодным душем мыслей о том, что ждало его дома — вдохнул — непотребная полуобморочная истома отступила. «Думай о Серсее, проклятое животное, только о ней!»       На узкой пыльной подошве розовела неглубокая царапина, но крови не было, да и заноз не наблюдалось. Пес повернул Пташкину ногу к свету, уже спокойно изучая подошву и пятку на предмет заноз. Тут Пташка вздрогнула, покрылась гусиной кожей и одернула ногу, как потревоженный зверек. Пес заставил себя встать.        — Ничего нет. Просто мелкая ссадина. В номере промой ногу теплой водой с мылом и перекисью, что ли, ее залей. Есть у тебя перекись?       Пес говорил нарочито грубовато, безнадежно пытаясь за ерничаньем скрыть неловкость момента. Получалось плохо. Послушная обычно Пташка вдруг бунтарским жестом подняла опущенную голову и опять — это было, как дежа-вю — уставилась прямо ему в лицо немигающим взглядом своих затягивающих в омут прозрачной зеленоватой голубизны глаз. Опять эта непонятная связь, которую невозможно было измыслить за минуту до этого, но которая сейчас, в этот миг, была единственной отсекающей все и вся реальностью — реальностью для него и для нее. На этот раз в Пташкином взгляде промелькнуло что-то новое — вызов? Она, кажется, начинает играть…       Пес в очередной раз за этот вечер содрогнулся и первым отвел взгляд.        — Найдется.       И странная насмешка в голосе. Или призыв? Она усмехнулась уголком рта, непривычно, по-женски лукаво и как-то цинично. Пес занервничал. Все вокруг опять начинало катиться куда-то под откос, — и он уже не владел ситуацией.       Девочка росла на глазах. Пора было сваливать, сейчас, пока не поздно.        — Спасибо за заботу.       Опять эта треклятая усмешка. Седьмое пекло! Она что, брала уроки у Серсеи?        — Не за что. Ты посылка, тебя полагается доставить в целости и сохранности. — Пес нарочито хамил, смущенный и огорошенный. — Должен же я был удостовериться, что тебе завтра не придется отрезать ногу. Лети в постельку, птенчик!       Он заставил себя повернуться лицом во тьму, туда, к той дороге, что лежала перед ним. Тело словно одеревенело и не желало слушаться. Он шагнул за порог светового пятна и отсек себя от тепла, неожиданно оказавшись во тьме, как в ледяном омуте. Пес побрел вперед, слушая в ушах бешеный ритм собственного сердца.       Дальше, иди дальше. Не смей оглядываться — кто оглянулся, тот пропал. Он —то уж точно.       Пташка все еще стояла на пороге — его слух был настроен на нее, как камертон, он словно до сих пор слышал ее дыханье. Только отойдя от фонаря на десять шагов, Пес позволил себе оглянуться. В этот момент Пташка развернулась и зашла в гостиницу. Дверь взвизгнула, разойдясь перед стройной девичьей фигуркой, казалось, слепленной из света, как огонек свечи, который венчала корона невыносимо ярких волос, и закрылась с мерзким влажным шлепком. Теперь у него не было иного пути, кроме тропы во тьме.       Пес кое-как дотащился до дома. По пути внезапно, как волна, накатила усталость. Было чертовски поздно. Но упрямый Пес, не желая идти домой, потащился в другую сторону, дошел до винной лавки, что работала, похоже, круглосуточно и купил себе на вечер бутыль вина. Он хлебнул из нее по дороге, и еще раз — возле калитки. Теперь можно и к Серсее.       Дом привычно для этого времени молчал, слуги уже ушли во флигель на ночь, лишь в спальне Серсеи было заметно какое-то движение у плотной бежевой шторы. Пес, не заходя к себе, прошел прямо к хозяйке, оставив свою бутыль возле порога ее спальни. Она стояла у приоткрытой шторы в длинном халате, казалось, в задумчивости, но Пес инстинктивно понимал, что она слышала его приход и все это была игра, поза.       Он взял ее прямо там, у окна, грубо, безо всяких там прелюдий и нежностей. Чем-чем, а нежностью между ними не пахло. Все длилось быстро, возможно, минуту. Она кончила первой, вздрогнула и застонала. Он довел дело до конца, отпрянул от нее, развернулся и ушел, не оборачиваясь, на ходу застегиваясь и подхватив драгоценный жбан с вином.       Все его дела на сегодня были окончены, долги — оплачены.       Его ждала темнота…