Это было у моря

I wonʼt be Your soft one I wonʼt be encircled You might become Something I need And you must not Must not Get closer Should I go away With the dust of your heart In my mouth Donʼt show me your weakness I canʼt rely on you To know my soul Donʼt show me your weakness I might become Something you need Something you need Something you need To destroy THC — Need to destroy

      — Пташка?       Санса, так и не попав ногами в кеды, привстала с дивана. За спиной Пса надоедливо шлепала дверь, ловящая движения. Пес сделал один шаг вперёд, остановился и продолжал молча смотреть на нее, прищурившись и не моргая. Солнце, бросив последний пронзительный луч в стекло двери, умерло у него за спиной. Санса откашлялась — в горле внезапно пересохло. После всех этих терзаний, сомнений, восстановления цепи событий по капле, всей ее решимости попросить о помощи, решимости о помощи не просить — она не знала, что сказать.       — Добрый вечер.       Как ей его называть, она тоже не знала. Лицо Пса перекосила странная усмешка.       — И ты просидела тут незнамо сколько для того, чтобы сказать мне: «Добрый вечер»? Хотя это утверждение весьма спорно. Да, весьма…       Санса поняла по его голосу, что Пес, видимо, сильно пьян. Пьяным она его еще не видела. Она вообще редко видела пьяных мужчин — все разы можно было пересчитать по пальцам одной руки. Отец (покойный отец — опять не помнишь, что он умер, а ведь он умер!) пил вообще очень немного, по сути своей он был аскет, и всякое излишество ему претило. Она помнила, как ее старший брат пару раз являлся домой нетрезвым, но Санса к тому времени уже лежала в кровати и лишь слышала неразборчивое бормотание брата в коридоре, встревоженный разговор родителей и неуверенные шаги брата по коридору к его спальне. С утра после таких случаев брату было, как правило, дурно, — он по часу сидел в ванной, а когда выбирался оттуда, вид у него бывал весьма бледный, помятый и смущенный. Самым ярким персонажем, связанным в ее мозгу с подпитием, был дядя Роберт. Когда он гостил у них, на столе всегда появлялось вино — а больше всех им угощался именно Роберт. С каждым бокалом он становился все краснее, громче и болтливее, рассказывал дурацкие скабрезные истории, сам им веселился больше всех, шутил над отцом, иногда даже пел. Однажды вечером после подобного застолья Санса мышкой прокралась в гостиную — забрать забытый рюкзак - и с удивлением обнаружила Роберта сидящим в одиночестве перед столом и неотрывным взглядом остекленевших невидящих глаз смотрящим на догорающую в глиняной плошке свечу. Сансу он, кажется, вообще не заметил.       Пес вел себя иначе. Он не шатался, не веселился, не смущался, не пел. Внешне его состояние никак не проявлялось, кроме, пожалуй, нетипично остановившегося взгляда. Обычно он вообще не смотрел на Сансу так подолгу — отводил глаза. А теперь нет. Пока Санса прокручивала в голове все эти мысли, пытаясь найти верное решение и правильную манеру поведения в такой ситуации, он все смотрел на нее, как удав на кролика, прищурив один глаз.       Санса решилась еще на одну попытку.       — Я вас ждала, ммм… хотела поговорить…       — Хотела поговорить? Ну давай. Поговорим. Хотя, может, и не стоит? Все мои разговоры сегодня кончаются печально. Но если ты настаиваешь…       Он странно растягивал слова. Санса не знала, настаивает она или нет. От его слов разило таким холодом и горечью, что Санса, судорожно восстановив в голове свои последние размышления на тему, подумала, что, видимо, она права, и ему после этой истории в лесу вообще не хочется иметь с ней дела. Ну и в пекло его тогда! Сама как-нибудь справится. Санса, придав лицу соответствующее выражение оскорбленной невинности, сказала:       — Нет, если вам не хочется со мной говорить, я отлично могу понять. Я совершенно не настаиваю. У вас сегодня выходной, и вы совершенно не обязаны меня выслушивать. В конце концов, я справлялась со своими проблемами и до встречи с вами. Прошу меня извинить за то, что задержала вас. Спокойной ночи…       Теперь стоило, высоко подняв голову, с достоинством уйти. Беда в том, что она была босая — как тут уйдешь с достоинством, когда на одной ноге надет башмак, а на другой — нет? А еще Санса, как и раньше, боялась идти к себе в номер. Момент выхода со сцены был безвозвратно упущен. Санса вынуждена была сесть на диван и нормально обуться, помогая себе руками.       Пес медленно обошел вокруг дивана, на котором она сидела, и тяжело приземлился наискось от нее. На Сансу пахнуло тяжелым запахом спирта вперемешку со знакомым уже табачным. Пес поставил на пол возле себя большую винную бутылку, практически полную, откинулся на спинку дивана и опять воззрился на нее этим странным немигающим взглядом.       — Твои проблемы… Да, с этим у тебя все в порядке… И ты права: я не обязан. И все же вожусь с тобой, как с полудохлым цыпленком. Старик был тоже прав: весь выходной — коту под хвост… А завтра с утра — труба зовет! — все сначала…       Сравнения с полудохлым цыпленком Санса не выдержала. Какое счастье, что хоть стойка администратора сейчас пустует… Она вскочила, как ошпаренная, метнула на Пса уничижительный взгляд через плечо и рванула на улицу. Она шла так стремительно, что двери не успели открыться, и ей пришлось перед ними затормозить. Когда они все же разошлись, Санса вылетела наружу.       Закат догорел окончательно, и небо было печального, насыщенного лилово-синего, глубокого цвета. Лишь у горизонта, там, где шумело море, еще лежала бледным газовым шарфом серебряная полоса. Санса зло плюхнулась на цветочный горшок. Так ее видно этому негодяю — сейчас Санса его просто ненавидела — но другого места для сидения просто не было. Она уставилась в небо, наблюдая, как тихо гаснет, растворяется в темной воде серебро отголоска заката. Наконец полоса совсем утонула, и синий горизонт слился с чернеющей водой. Последние стрижи, летающие над водой с резкими криками, спешили домой.       Дверь раскрылась. Пес, уже без бутылки, тихо вышел на улицу.       — Прости меня. День был чертовски паршивый, Иные б его взяли. Но и у тебя тоже, я все помню. Мне не стоило… В общем, мне жаль. Что ты хотела мне сказать?       — Не могу припомнить, право.       — Ну, хватит ломать из себя дурочку. На это у меня точно нет сил. Не хочешь говорить — я ухожу спать.       — И идите себе. Вы пьяны.Подозреваю, вам лучше проспаться…       — Да, я пьян, но когда это мешало разговаривать? Выкладывай уже.       В Сансе боролись два чувства. С одной стороны, не стоило идти на уступки и смиряться с неприкрытым хамством и издевками. С другой стороны, — факт остается фактом — на улице было совсем темно, а идти в номер она боялась. Теперь, в темноте, — боялась еще больше.       Пес щёлкнул зажигалкой и закурил. По небу поплыло седое облачко табачного дыма.       — А можно мне сигарету?       — Можно тебе — что? Час от часу не легче! Ты головой, случайно, об корень не ударялась при падении? Какую еще тебе сигарету?       — Обыкновенную. Одну из тех, что у вас в пачке.       — Нет, нельзя. Птенчики, вроде тебя, вообще не должны знать, куда это вставляют.       — Пожалуйста. Я боюсь.       Санса опустила голову, и тут плотину прорвало. Слезы покатились сами собой, затекая в нос, капая на голые коленки. Она вцепилась руками в края горшка, так что рукам стало больно, силясь остановить этот слезливый поток, но, чем больше она старалась, тем сильнее лили проклятые слезы.       Пес в изумлении смотрел на нее. Потом щелчком отстрелил докуренную до половины сигарету, подошел к ней, опустился на одно колено и неуклюже прижал ее к себе. Санса замерла.       — Ну, это уже совсем никуда. Ты решила стать фонтаном для местного украшения? Ты прекрасно смотришься на этом горшке, куда лучше, чем сопливые цветочки. Я дам тебе сигарету, только не плачь. Но ты скажешь сейчас же, чего именно ты боишься.       Санса уткнулась мокрым носом в его белую рубашку. Обнимать его за плечи она опасалась — это был слишком интимный жест. Поэтому одной рукой она еще крепче вцепилась в горшок, а другую с трудом протащила между своим телом и грудью Пса, чтобы вытереть хлюпающий нос тыльной стороной ладони. Потом робко положила Псу ладонь на грудь. Он вздрогнул. Возможно, — если только он не вздрагивает от отвращения — она ему не совсем противна…       — Ты что-то говорила о том, что боишься? Чего ты боишься? — сказал он негромко ей прямо в ухо.       У Сансы от ощущения чужого шепота на ухо мурашки пошли по всей коже, включая шею и скулы. Она чего-то боялась? Когда? Об этом она уже успела позабыть.       — Теперь я вижу: да, боишься.       Пес легко провел пальцем по ее щеке, там, где на внезапно вспыхнувшей пожаром коже видны были мурашки.       — Нет, так дело не пойдет. Это неправильно. Неправильный разговор у нас с тобой выходит, — сказал он и слегка отстранился. Санса разочарованно выдохнула.       — Итак, начнём сначала. Вернемся к первоначальному договору. Я даю тебе сигарету, а ты не плачешь, а рассказываешь, что стряслось на этот раз и чего ты боишься. Иначе я клянусь, что сейчас позвоню твоей тетке, и пусть она приезжает и забирает тебя — поить ромашкой и умасливать, под боком у Джоффри.       Санса вскинула на него обиженные глаза.       — Ладно-ладно, шучу. По крайней мере, пытаюсь. У меня сегодня как-то притупилось чувство юмора, знаешь ли… Вот тебе сигарета, вот зажигалка. Теперь рассказывай.       Он поднялся с колен. Санса, пробовавшая курить пару раз в жизни с подружками в школе, нерешительно прикурила, вдохнула крепчайший табак, закашлялась — на глаза, уже начавшие подсыхать, вновь навернулись слезы. Она шмыгнула носом. Пес криво усмехнулся и забрал у нее зажигалку. Закурил сам.       — И?       — Ну да. Дело вот в чем. Я сегодня, когда проснулась, обнаружила некоторые свои вещи в комнате передвинутыми. Ну, не на тех местах, что оставила утром. Я совершенно точно помню, где я их видела утром, а к вечеру они оказались совсем не там.       — Ну и что? Может, горничная убиралась?       — Нет, горничная приходит по четвергам. Потом, ее присутствие легко можно заметить — она убирается в ванной, перестилает постель и всё такое. А тут ничего — только вещи. Я еще подумала: а вы, когда… ну, когда вы меня принесли сегодня, ничего не переставляли?       — Я положил твои вещи — те, что забрал из усадьбы — тебе на кресло. А еще — ключ и телефон на тумбочку. Дальше я не заходил. Кстати, я забыл у Серсеи в комнате твои тапки, уж извини. Сама потом заберешь.       — Это ничего, спасибо. И за лифчик, кстати, тоже…       Тут Санса опять побагровела и спешно затянулась сигаретой.       — Нет, значит, не вы. И не горничная. Короче, мне стало там страшно, в этой комнате. У меня такое ощущение, что на меня кто-то все время смотрит, наблюдает за мной откуда-то из угла. Я не могу там находиться. Вот я и сбежала.       Пес устало покрутил головой.       — Так. Теперь я, видимо, должен выступать в роли охотника за призраками? Какой отвратительно длинный день… Знаешь, что. Давай так. Я скажу администратору, что тебе не нравится запах в ванной. Или — что там? — комары. Или какую-нибудь другую хрень. И они, чтобы не потерять клиента, родственницу Серсеи, уж, наверное, пойдут на уступки и поменяют тебе номер. Потом мы с тобой пойдем туда, ты соберешь свое барахло и переселишься. Идет?       — Нет, не идет. Я… Короче, я боюсь быть одна.       — Еще лучше. И что ты предлагаешь? Всю ночь сидеть на улице, на этих уродских горшках? Хотелось бы все же поспать… Диван в холле уже лучше, но боюсь, такую затею не одобрит администрация. Пьяный мужик и пятнадцатилетняя девочка…       — Мне через неделю будет шестнадцать.       — Прекрасно. Пьяный взрослый мужик и почти шестнадцатилетняя взрослая дама всю ночь на диване неизвестно за каким хреном. Согласись, это странно.       — Мне все равно. Можно я переночую с вами… ну, у вас в номере?       Лицо Пса окаменело. Санса замерла и даже забыла как дышать. Кажется, она перешла границу допустимого.       — Нет.       — Почему?       — Да потому что это совершенно неправильно! Мы так не сделаем. Я готов сидеть тут, на загребучем цветочном горшке и говорить с тобой всю ночь о куклах, пони и мальчиках. Нет, о мальчиках, пожалуй, все же не готов. Это я себя переоценил…       — Я не хочу тут сидеть. Тут холодно и неудобно. И вообще, ночью надо спать. Вам завтра на работу же.       — Я рад, что ты про это вспомнила. Хорошо, не хочешь сидеть тут, пойдем в холл. Я буду пить, а ты мне споешь что-нибудь милое. Не колыбельную.       — В холле гадко, и как же вы забыли про администратора? Я вижу, он как раз вернулся и с интересом смотрит на нас из-за стойки.       — Да? Иные бы его забрали, вместе с его стойкой и журналом! Хорошо, я придумал: ты пойдешь спать в мой номер, а я пойду в твой — играть в прятки с привидениями. Такой вариант тебя устроит?       — Нет, совершенно. Я же говорю: боюсь быть одна.       — Значит, нам остаются только цветочные горшки… — Пес вздохнул. — Никогда бы не подумал, что ты такая упрямая. Может, ты хочешь пойти гулять? Ну там, уличная романтика, темные дороги, могу даже выпить тебе налить для создания антуража?       — Нет, гулять я совсем не хочу. У меня бок болит, ну, тот синяк от падения… А пить я тоже не буду.       — Седьмое пекло, я и забыл про синяк! Ну что же с тобой делать? Разве что, действительно, позвонить Серсее…       — Ага, и она тотчас же примчится! А вы ей сказали про происшествие? Ну то, в лесу? С этими… А то я подумала было, что вы забыли, ну, я могу рассказать…       — Ты что же, Пташка, меня решила шантажировать, что ли? Хороша… Невыносимый бред сивой кобылы! Потерявшая рассудок малолетка, которая вон из кожи лезет, чтобы напроситься в номер пьяного мужика, что в два раза ее старше! Нет, все же ты, верно, ударилась головой…       Санса решительно поднялась с горшка, воткнув в него потухшую уже сигарету, и, подойдя вплотную к Псу, уставилась ему в лицо.       — Можно подумать, вы меня боитесь. Взрослый страшный мужик боится пятнадцатилетнюю малолетку, да? Что ты себе думаешь, что я хочу тебя растлить? — выпалила она, сама не замечая, что перешла от формального «вы» к интимному «ты».       — О, вот оно, наконец! Куда только подевалась робкая Пташка? Волчица! Продолжай в том же духе, Джоффри наделает со страху в штаны…       Потом он отступил на шаг и посерьезнел.       — Да, Седьмое пекло, я тебя боюсь. И себя — тоже боюсь. Боюсь того, что неправильно. Ты не понимаешь, просто не можешь понять. Ты — мое вечное искушение, неужели ты не видишь? И, если нас с тобой запереть в тесной комнате на всю ночь — нет, это слишком. Слишком — для меня.       Санса в испуге уставилась на Пса, покраснев пуще прежнего. Ее всю бросило в жар. Вечное искушение. Боги… Какая она все же дура…       Пес закурил снова, отвернувшись от нее в сторону темной парковки. Они опять, словно театральная пара, выясняли отношения в желтом круге фонаря.       Санса понурилась и пошла в сторону гостиницы. Нет, так и вправду нельзя, он прав. Но как же тогда?.. Можно лечь со светом, зажечь свет и в ванной тоже, включить телевизор…       — Хорошо, Иные тебя побери. Ночуй у меня. Будешь спать на кровати. Я — на кресле. Или на балконе. А еще: я собираюсь продолжать пить, учти это. А теперь сообщи-ка мне, как ты собираешься все это провернуть? Гордо пройдешь в ночной рубашке мимо администратора в мой номер? И еще не забудь повесить на дверь табличку «Просьба не беспокоить, мы заняты». Тогда вскоре мы можем ожидать не только твою тетку, но еще и полицию. Я лишусь работы, а ты — ну, сама понимаешь… репутации — точно.       — А я уже все продумала! Вы пойдете в свой номер, а я — в свой. А потом я там погашу свет, переоденусь и по длинному балкону доберусь до вашей комнаты. Там до земли полметра и такой широкий бордюр вдоль всей длины балкона. А вы только дверь балкона откроете — и все.       — Хм, ну кто бы мог подумать! Ты просто зарытый в землю талант проникновения в чужие жилища! Может, тебе податься в форточницы?       — Может, хватит уже издеваться? А то я, пожалуй, передумаю насчет тети. Или ночной прогулки. Или нет — лучше ночная прогулка и обсуждение мальчиков.       — Все-все, вали себе в свой номер! Не забудь про ночнушку с зайчиками, чтобы выглядело потрагичней. Когда ты в таком виде рухнешь с балкона, это будет незабываемое зрелище! Прекрасная дева, что задалась целью проникновения в кровать к старому пьяному хрычу, но не выдержала тяжести угрызений совести по поводу своего морального падения и свалилась в самшит. Моя открытая дверь тебя ждет!       — Я быстро. Только вы со мной не идите, а то администратор косится.       — Со мной не иди. Мне раньше послышалось или мы уже перешли на «ты»? Вернемся к этому моменту, идет? Уж коль скоро ты напросилась ко мне ночевать, хотя бы не бойся говорить мне: «ты». А то я, пожалуй, не открою балконную дверь, и на балконе будешь спать ты. Вместе с летучими мышами, что тебе очень пристало.       — Вот и нет! Жди.       Санса тенью скользнула в разъехавшуюся дверь и, торопливо пожелав «Спокойной ночи!» администратору, прошла по коридору. Сандор слышал, как хлопнула дверь.       Не забыть бы забрать из холла вино. Пташка уж, наверняка, подсуетится и назло ему сделает все быстро.       Похоже, он на нее дурно влияет. Сигареты, усмешечки эти… Ее рука у него на груди… Стоп, нет! Не думать про это, вообще не думать!       Седьмое пекло, сигарет осталось так мало… Куда же делись те остальные три пачки? На балконе они бы ему пригодились… Как и вино…       Это будет долгая ночь…       Сандор вздохнул, медленно развернулся, и стеклянные двери услужливо раздвинулись. Он зашел внутрь и содрогнулся от неожиданной прохлады полутемного холла. Администратор оторвался от книжки, которую делал вид, что читал, внимательно взглянув на него. Сандор уныло махнул ему рукой, забрал от дивана свою бутыль и потащился, как на плаху, в сторону своего номера.