Это было у моря

VIII       Санса добрела до машины. С террасы на нее воззрились Серсея и Петир, она махнула им рукой, вежливо улыбнувшись, они махнули ей в ответ. Она слышала, как на большой веранде Джофф, захлебываясь, что-то обсуждает с самым молодым из людей Петира, а тот ему снисходительно-почтительно отвечает. Санса не слышала слов, только гул голосов — ломающийся басок Джоффри и низкий голос другого парня. Санса поежилась. Становилось прохладно. Ей крайне не нравилось возбуждение Джоффри — просто мороз по коже. И чего, спрашивается, он так раздухарился? Санса тут же стукнула себя мысленно по затылку — может, действительно, человек заинтересовался спортом, а она тут, как старая бабка, не узнавши, судит, оценивает… Должно же быть и в Джоффри что-то хорошее! Ну, хотя бы капелька… Но инстинкт, которому Санса не очень доверяла, подсказывал ей, что вся эта история с поездкой, затеянной сегодня с утра Бейлишем, прячет в себе что-то странное, каким-то боком непристойное и даже зловещее. То, про что лучше не думать. Лучше не знать. Не подглядывай в замочную скважину, не подглядывай…       Резко подул ветер, спеленав Сансе ноги ее же платьем, облепляя мелкими, как монетки, листочками акации автомобиль, возле которого она стояла, срывая хрупкие сухие ветки с кустов жимолости и наклоняя упрямые верхушки кипарисов — они, как истинные стоики, не желали гнуться и лишь потрескивали и кивали друг-другу в молчаливом согласии. Осень заходила с черного хода, она подкрадывалась тихим, едва заметным шагом, словно шорохом утренней влажной палой листвы в саду — незримо, но неизбежно.       В доме хлопнула дверь. С террасы наконец спустился Сандор, таща ее вечный мешок. Боги, зачем он таскает его туда-сюда? Или умница-горничная уже успела все постирать и высушить? От этой мысли Санса вздохнула с облегчением: наконец-то она избавится от ненавистного платья! Она готова была выскочить из него прямо тут, на лужайке, на радость всем присутствующим.       Санса нервно хихикнула. «Не уверена, что Серсея оценила бы жест. А уж Сандор…» Санса густо покраснела, тут же дала себе мысленно пинка, но щеки продолжали предательски пламенеть, когда Клиган, тоскливо поглядывающий на волнующееся свинцовое море невдалеке, дошел до машины и забросил Сансин мешок на привычное уже место позади сидений. Поверх черной рубашки он накинул на одно плечо черную же кожаную куртку — шла она ему удивительно. Санса сглотнула, вздрогнув.       — Ты что тут подпрыгиваешь, как цыпленок? Почему не села в машину?       — Я думала, она на какой-то сигнализации, еще заорет.       — Нет, я уже все отключил. Да ты замерзла, что ли? Что тебя всю трясет?       — Н-н-не знаю. Ветер…       — Погоди, так не пойдет. Еще простудишься в своем этом наряде. А в мешке у тебя ничего нет?       — Нет, там только майки.       — Тогда держи мою куртку, пока доедем.       Он накинул ей на почти голые плечи свою кожанку, стараясь не дотрагиваться до ее тела. Санса вцепилась в края куртки дрожащими пальцами. До настоящего момента она и не осознавала, насколько замерзла.       — Спасибо! А ты сам?       — А мне не холодно. Пока. Как станет, тут же и отберу, не обольщайся. Шутка.       — Ха-ха. Но серьезно, ветер страшный.       — Ты страшного-то, похоже, не видела. Этот ветер — теплый.       — Это я не видела? Я всю жизнь на севере прожила! У нас такие зимы, какие вам в вашей столице и не снились…       — А не скажешь по тебе. Ты же вечно мерзнешь. И это при том, что сейчас лето, и мы на юге. Сколько шуб ты надеваешь на себя зимой?       — Нисколько. Я такого не ношу. Я в куртке хожу. В одной куртке.       — Очень душещипательно. А куртка твоя из чего сделана, позволь спросить?       — Ну-у, не знаю. У нее внутри пух. И перья. Утиные.       — Ага. Кроликов, значит, тебе жалко, а уток — нет?       — Мне всех жалко. Но…       — Что «но» — голой ходить не хочется?       — Голой — точно нет. Смотреть же все будут.       Сандор захохотал.       — Это уж, наверное. Особенно зимой. Поехали уже, а то я, кажется, начинаю мерзнуть…       Санса поглядела в сторону террасы. Серсея и Петир оба смотрели на них, и, кажется, даже их разговор приостановился.       — Да, едем. Спасибо.       На этот раз Сандор открыл перед ней дверь, захлопнул ее сам и пошел садиться за руль.       — Ты в прошлый раз дверь плохо закрыла. И платье дверью прищемила. Даже след на нем остался…       Санса мрачно на него покосилась.       — А почему не сказал?       — Интересно было, заметишь ты или нет. Не заметила.       — И что?       — Ничего. Я сделал для себя выводы.       — Интересно, какие, не поделишься?       — Нет. Я оставлю это на вечер. Для приятной беседы перед сном.       — Ну-ну. Хорошенькие у нас получатся беседы. Обличительно-воспитательные… Пойду тогда спать на берег моря.       — И не замерзнешь? А как же холодный ветер? Злые крабы?       — Какие еще крабы?       — Злые. Их ты тоже не заметила?       — Нет…       — И напрасно. Когда я нашел твой лифчик, там как раз такой сидел…       — Гадость какая, тьфу! Ненавижу ползучих всяких…       — А как же любовь ко всем животным вообще?       — А крабы разве животные?       — Безусловно. Даже люди — и те — животные. И похуже иных крабов. К вопросу о крабах — хватит болтать, едем. А то что-то очень смотрят…       Он открыл ворота пультом, что валялся в машине, и они выехали. За воротами ветер чувствовался сильнее, пахнуло сырым морским запахом — сегодня, в сочетании с тяжелыми лиловыми тучами, что наливались чернотой у горизонта, он казался каким-то тоскливым, бездомным. Хотелось куда-нибудь спрятаться. Санса отвела взгляд от мрачного моря, по которому все бежали рядами белые барашки пены, и умоляюще взглянула на Сандора:       — А можно закрыть этот верх? Пожалуйста!       — Можно, только не плачь!       — Я и не собиралась плакать! Что ты все время надо мной издеваешься?       Он нажал какую-то кнопку, и неизвестно откуда взявшаяся крыша, слегка поскрипывая, скрыла из глаз неприютный морской пейзаж.       — Я не издеваюсь. Убери-ка руку с двери, я закрою окно, коли тебе так холодно. Но плачешь ты, и впрямь, слишком часто. Зачем ты это делаешь?       — Я ничего не делаю. Они сами лезут… слезы, в смысле.       — Нервишки шалят, видимо. И кто из нас себя жалеет? А то вдруг ты нарочно плачешь — чтобы расшатывать нервы другим?       — Я не… Как это можно плакать нарочно?       — Еще как можно! Скажи, ты и дома жила в клетке? Такое ощущение, что ты на улицу не выходила никогда, до того ты наивна, Пташка…       Серсея неотрывно наблюдала за тем, как девчонка плясала у машины. И на кой черт она вырядилась в это платье? Когда она прилетела, Серсея посчитала себя обязанной чем-то поддержать сироту, развлечь ее — у девочки все время был такой вид, словно ее сильно напугали. Вечно эти расширившиеся светлые пустые, как у куклы, глаза. Вечно она нюнит. Серсея решила действовать наверняка — отвезла девчонку в дорогой бутик и купила ей платье от довольно известного модельера, что, видимо, завалялось там случайно. Серсея сама его выбрала. Платье сидело хорошо, но Санса, казалось, надев его, не только не приободрилась — как сделала бы любая девчонка в ее возрасте, получив свое первое бальное платье — но еще больше сникла, застеснялась и совсем скисла. Серсее она напоминала какой-то бледный гриб, притулившийся в уголке лесной чащи — белесый, вытянутый, но тонкой ножке, а сверху — ядовитая пламенеющая макушка. Ну уж что есть, то и есть — выбора у них не было.       Платье было куплено для вечеринки, которую Серсея организовывала для Джоффа в самом лучшем частном клубе, что был в этой дыре. Надо же было себя как-то зарекомендовать, пообщаться с местной публикой, увидеть их en masse — всем скопом избранного курортного общества. Сейчас Серсея была даже, пожалуй, рада, что вечеринка сорвалась по милости какого-то дурака, что решил снять весь клуб, чтобы отпраздновать какую-то там годовщину женитьбы.       Они с Робертом никогда не праздновали годовщин. Это было бы все равно, что радоваться смерти любимого друга. В их случае, это был крах всех надежд на счастье в семейном гнезде. Впрочем, Серсею такая ситуация устраивала. Ей было комфортно, она брала от жизни что хотела и когда хотела, не раздумывая лишний раз, не заморачивая себя рассуждениями о морали: если уж ей выпало пить из этой чаши — она выпьет, но вино в ней будет самое дорогое и вкусное. Роберт и сам подобным образом подходил к вопросу, но, в отличие от нее, чем больше он лез во всевозможные рода удовольствия, сомнительные и не очень — тем больше уходил в грусть-тоску — не по ней, нет, — но по своей молодости, своим треклятым друзьям, своим похождениям — это все была непрекращающаяся ностальгия по несбывшемуся.       Глупая сестра Старка, которая вышла замуж за другого, была центром его страданий, а вокруг закручивались спирали жалости к себе — годы, скука, работа, дела, Серсея, Серсея, дети… Из детей он любил только Мирцеллу, а Джоффри от него вечно доставалось больше всего. Возможно, именно поэтому Серсея подсознательно тянулась именно к старшему сыну. Он был полной противоположностью Роберта во всем — как внешне, так и внутренне. И Серсея, не покладая рук, ваяла сына, как старательный скульптор беспрестанно трудится лишь над одной своей работой — главной работой, любуясь ею в минуты краткого отдыха, полируя каждую неровность, вглядываясь в мельчайшую шероховатость, наслаждаясь неожиданно выявившейся новой линией, новой игрой светотени, не замеченной раньше.       Джофф был для Серсеи венцом ее трудов — он был красив, он был талантлив, энергичен, обаятелен. Он был — ее… Впервые Серсея ощутила это счастье абсолютного обладания другой человеческой сущностью, обладания, накрепко переплетенного с желанием отдать себя за это существо, готовностью пожертвовать собой на благо ему в любой момент, когда она впервые взяла первенца в руки. Он был маленький, жалкий, странного красного цвета, весь покрытый пушком, тихонько мяукающий — и все же, он был совершенством. И это она, Серсея, дала ему жизнь — она создала его! С этого момента — и навсегда — Джоффри стал ее приоритетом, ее гордостью, ее целью. Все остальное могло быть приятным, забавным, могло раздражать или, наоборот, радовать. Глядя на сына, Серсея испытывала всегда лишь чувство незапятнанной ничем чистой эйфории — это ее творение, самое совершенное на свете существо — ее сын… С младшими детьми было похожее чувство, но не в том масштабе. Для первенца в сердце матери всегда отведено особое место, и ни годы, ни приходящие после него братья и сестры не способны хоть сколько-нибудь разрушить или даже ослабить эту связь. Для Джоффри Серсея хотела всего — и самого лучшего.       И теперь, глядя на эту маленькую дрянь, которая стучала зубами возле ее же машины, Серсея ощутила легкое беспокойство за свой выбор. Родство, конечно, было исключительно удачным — но, с другой стороны, где-то поодаль болталась ненавистная сестра покойного Неда, которая, даже став почетной матроной с тремя детьми, неизменно вызывала самые тяжелые из вздохов Роберта. Чтобы их обоих Иные утащили! Впрочем, казалось, что эта рыжуха больше пошла в мать… Еще не хватало, чтобы Роберт обнаружил в невестке черты своей вечной любви…       Она взглянула на Бейлиша, который сидел рядом и с этой вечной своей двусмысленной улыбочкой таращился на нее саму. Когда Серсея повернула к нему голову, он тотчас же отвернулся и уставился на Сансу.       — Послушайте, Бейлиш, вы и вправду думаете, что Санса пошла в мать? Насколько я помню Кет по своей юности, она была куда живее, естественнее. Эта их девчонка такая ломака и плакса… Да и внешне…       — Помилосердствуйте, Серсея, куда уж больше! Девочка — совершенная копия матери. Да и характер — она мягка, вежлива, уступчива — неужели вы не видите? Какие там Старки! Ими в этой смеси и не пахнет. Разве что рост — Кет была миниатюрнее, круглее. Зато Санса стройнее, осанка у нее, как у принцессы. Смотрите — она даже на холоде, дрожа, как олененок, умудряется стоять ровно, как статуя. Ее бы куда-нибудь в сад, к фонтану — вечной плачущей нимфой…       — Как вы, однако, романтичны, друг мой! Вот именно, вечно плачущей — глаза у нее, что ли, на мокром месте? Вечно хлюпит, вечно этот покрасневший нос… Она зарыдает Джоффа до смерти. Он через месяц сбежит к другой. Или взбунтуется и разведется — и плакали наши планы…       — Это был ваш выбор, Серсея. Я уже вам говорил, и неоднократно, что пока еще — «пока», которое, продлится недолго, заметьте, — можно все переиграть. Есть и другие варианты. И про них вам известно. А девочка пусть едет домой, к маме… Долго она не залежится… На вкус и цвет, как известно… Но придется вам, моя дорогая, обойтись без Старковских активов. Или еще вариант — подождите пару годов и начните окучивать младшую, Арью, выдайте ее замуж за Томмена. Хотя, боюсь, там вам повезет меньше. Вот уж та — настоящая Старк, по моим сведениям. Да еще и упрямая и вздорная. Это мне уже Кет говорила когда-то. Она это посчитала хорошей чертой. Да еще она, говорят, похожа на свою тетку. На Лианну.       Серсею передернуло. Она отвернулась от Бейлиша. Тот знает, проклятый. Все они знают, знают — и втайне смеются над ней! Роберт в пьяном виде готов рыдать на плече у любого кретина, что подвернулся ему под его жирную руку. Ну погодите, хорошо смеется тот, кто смеется последним.       — Нет, все останется, как есть. Она выйдет за Джоффа, нравится ей это или нет. План — само совершенство. Все пройдет гладко, как по маслу. И как же удачно Старк перекинулся на этом переходе! Лучше и быть не могло. Сама жизнь и смерть играет на нашей стороне.       — Смерть — она всегда на своей собственной стороне, моя любезная Серсея. Ее нельзя нанять, как телохранителя, и заставить делать за себя грязную работу. Но можно ее направить — ей, в сущности, все равно, кого косить. Кстати, о телохранителях — зачем вы устраиваете этот фарс с Псом-нянькой? Вам не кажется, что все это переходит грани разумного? И допустимого… Он же может и сорваться…       — Что, вот на эту глисту в скафандре? Да не смешите меня! Он что-то такое себе втемяшил в свою уродливую голову — тоже мне, защитник! Рыцарствует. Защищает слабых… Это у него, видимо, комплексы детские: убитая сестричка и подобного рода сопли. Джофф над девчонкой взялся подтрунивать, так, по-доброму, слегка — а она тут же в слезы, боится его, честное слово! Вот курица! Куда ей с ним справиться… Джоффри нужна твердая рука и ясный ум — а не этот слезливый кисель… Из-за насмешек Джоффри Пес и озверел. Ему тоже вечно кажется, что его дразнят. Это у них общее. Нет, ну вы, конечно, правы, Бейлиш, девчонка начала расти, тоже заметно — вот у него слюни-то и потекли… Она же у него все время перед глазами, с этими ее провожаниями… Еще бунтует, зараза! Не надо было с ней цацкаться с самого начала, а настоять, чтобы жила у нас. Тогда бы они лучше познакомились с Джоффри, а Пес…       — Что?       — Да ничего. Так. Пускай помучается. На них так весело смотреть. Она его боится — а он хочет ее сожрать. Или разорвать. Или разорвать и потом уже сожрать. Экая зверюга…       — Вам, я чувствую, он этим и импонирует, не так ли?       — Что вы имеете в виду? На что намекаете?       — Да ни на что. Клиган — отличное приобретение, в определенном смысле. Но не идеал. В нем слишком много человечности, слишком. То ли дело его братец. Вот это — настоящая сила природы. И никаких соплей, никогда. Когда-нибудь я переманю его к себе. Пока ему комфортно в полиции — там он может развлекаться, как ему угодно. Но у всего есть своя цена… А младший, при общих равных — слаб. Если вы на него слишком нажмете — он сбежит, глазом моргнуть не успеете. Так что, Серсея, играйте, но не заигрывайтесь. Вы недооцениваете, боюсь, его отношения к Старк. Вот, смотрите — типичный тому пример…       Серсея взглянула на то, на что показывал Петир. Пес красивым жестом накинул на Сансу свою кожаную куртку. Вот гадина, ему ее Джоффри подарил, между прочим! А маленькая поганка и довольна, ишь, как вцепилась в куртку!       — Скатайте мне еще папиросу, Бейлиш. Ну и что такого? Она мёрзнет, он дал ей куртку. Обычный жест дурня, которому всех жаль.       — Вы не наблюдательны, дорогая моя. Он надел на нее куртку так, чтобы ни в коем случае не коснуться ее, даже слегка. Озабоченный мужчина поступил бы полностью наоборот. А тот, кто испытывает жалость, — вообще бы не придал этому значения.       — Боги, какой вздор вы несете! Это потому, что я не велела ему ее трогать, вот и все!       — И он настолько вам предан, что даже, когда думает, что его никто не видит, все равно свято блюдет ваши ему указания? Вы поразительная женщина, Серсея, если у вас получается вызывать такую преданность у подобных индивидуумов! Как, интересно, это у вас выходит? Мне бы тоже не помешало такое умение…       — У всех есть свои сильные стороны, Бейлиш. Вы незаменимы в поисках нужной информации. И в практических применениях этой информации…       — Благодарю вас. Вот ваша папироса. А я, с вашего позволения, пойду посмотрю, как там мои мальчики.       — Хорошо, спасибо. Пошлите ко мне Джоффри. Только вежливо, а то он такой вспыльчивый… Кстати, об это вашей поездке в город… как все прошло?       — О, уверяю вас, прекрасно. Немного… необычный, скажем так, стиль игры. Но все под контролем. Он будет прекрасным игроком. Ваш сын не перестает меня удивлять, Серсея. Только старайтесь, все же, держать его под контролем — молодежь так любит бунтовать! А при его… энергии, кто знает, куда все это может завести… Это уже мой личный совет. Но я продолжу за ним приглядывать, если вам это будет приятно.       — Спасибо. Но не поняла вашего ерничанья на тему контроля. Джоффри всегда у меня под контролем.       — Тогда, значит, все прекрасно, и не о чем беспокоиться… Всего лишь мысли вслух…