Это было у моря

Мне снилось, словно я ребенок В саду под деревом одна. Во сне был смысл, верно, тонок, Но нету дела мне до сна. Сжимая больно чью-то руку, Я тихо таяла, как лед, Внимая сердца злому стуку, Я понимала: он уйдет. Мне так хотелось быть ребенком И не запомнить ничего, И раствориться в стуке звонком Больного сердца твоего.

      Дождь начался, когда они даже не доехали до гостиницы. Санса услышала, как по крыше забарабанили тяжелые капли, через минуту по стеклу двери с ее стороны уже текло ручьем, так что пейзаж, мчащийся за окном, становился все более и более призрачным. Выгоревшая зелень словно крутилась в гигантской воронке, растворяясь в бешеной гонке дождя, как тают набросанные наживую, еще свежие силуэты акварельного рисунка, если случайно вылить на них слишком много воды с кисти. Уже неразличимы были листья, уже кипарис невозможно было отличить от магнолии, все текло мимо и терялось где-то позади, в оставленной дали. От всей этой круговерти и у Сансы начала кружиться голова, она попыталась сконцентрироваться взглядом на море, что мелькало неизменной свинцово-серой полосой справа. Сквозь слезы дождя она с трудом различала, как по почти гладкой, зловеще-серо-перламутровой поверхности, казавшейся скорее не водой, а какой-то маслянистой жидкостью, густой, с зеленоватым, болезненным отливом, бегут гребнями беспокойные волны, уже не похожие ни на барашков, ни на что-либо, связанное с человеческим миром. То была пугающе-завораживающая картина, она одновременно притягивала взгляд и словно кричала: «Не смотри, отвернись — тебе нечего здесь искать, нечего ждать, жалкий человек! Приблизься — и стихия поглотит тебя, ты исчезнешь, как исчезает песчинка, брошенная в стакан с чернилами».       От этой картины Сансе стало жутко. Она любила море, любила смотреть на него, любила ощущение погружения, когда твоя кожа уже горит и идет мурашками от маленьких волн, что щекочут живот, пытаясь добраться выше, — а ты все медлишь, оттягивая момент, и вдруг, неожиданно для себя самого, оказываешься по самую шею в совсем не холодной, приятной воде, словно и не было этого страха, сковывающего все твое существо на каком-то глубинном уровне еще мгновенье назад. Но, глядя на тревожащее зрелище таинства природы, свершающегося сейчас там, за окном, Санса невольно подумала: как же странно любить вещи и явления, но при этом совсем их не знать и даже бояться. Или это и есть любовь? Единственно реальная, вопреки всему вокруг, вопреки самому себе?       Они подъехали к гостинице. Стеклянную внешнюю дверь от сильного ливня начало вдруг заливать, и на пятачке-промежутке между внутренней и внешней дверями, застеленном бордовым ковром, уже образовалась грязная лужа. Сандор остановил машину прямо у дверей.       — Иди, давай. Есть шанс, что ты не вымокнешь.       — А ты что же, не пойдешь?       — Пойду, куда я денусь. Но не оставлять же тут машину. Припаркую и приду. Мешок потом твой принесу. Ты, надеюсь, сможешь выдержать без своих драгоценных маек часок?       — Да ну еще, это ерунда! Забудь о них. Лучше возьми свою куртку.       — Не выдумывай. Помнишь, что Серсея сказала про платье? Я, вообще-то, не очень хочу за него платить. Так что иди так.       — Ладно.       Санса отстегнулась, выбежала наружу — дождь вокруг стоял стеной. Если из машины еще было видно море, то снаружи любая видимость сошла на нет — вокруг были лишь сплошные нити серо-зеленой низвергающейся воды, словно стоишь под водопадом. По бетонным плитам, пузырясь, стекали бурные, как небольшие речки, потоки; они закручивались на стыках в маленькие водовороты, кружа иголки, мелкие можжевеловые ветки, утонувших жуков и даже сигаретные окурки.       Санса уже через секунду почувствовала, что туфли ее полны водой — а от машины до двери было ровно два шага. Пытаясь не усугублять ситуацию и хотя бы не забрызгать и так замученное платье, Санса кое-как добралась-таки до двери под крышу и оглянулась назад — посмотреть, куда Клиган поставил машину.       Машины она не увидела, а вот глупая дверь почему-то не желала открываться. То ли дождь что-то испортил в ее механизме, то ли двери так надоела Санса, что она уже не желала впускать ее внутрь. Впрочем, между застывшими половинками двери оставался небольшой зазор, и Санса решила-таки попробовать в него пролезть. Она с трудом протиснулась — сперва застряла грудь, а потом еще и голова. Все бы ничего, но, пролезая, Санса уронила куртку Сандора в ту самую неприятного вида лужу, что образовалась на ковре в предбаннике. Санса охнула, протиснулась-таки окончательно в противный зазор и подхватила несчастную куртку. Подкладка, конечно, уже успела промокнуть, а снаружи отчетливо виднелись грязные коричневые разводы. Санса было принялась стирать их мокрой ладонью, но решила, что все же стоит подождать до номера. «До нового номера», — подсказала ей услужливая память. Матерь всеблагая, куртка курткой — а как же он сам-то войдет в сломанную дверь? Вот же бред!       Санса поспешила в холл. За стойкой стоял незнакомый ей администратор и сдувал пыль с камеры своего новомодного, с большим дисплеем телефона. Санса решительно к нему подошла — сейчас не время стесняться…       — Послушайте, сэр!       — Да. Что случилось? Не кричите так.       — Извините, я не хотела кричать. Но вы курсе про дверь?       — Дверь? Какая еще дверь? Я вас не совсем понимаю. Изъясняйтесь, пожалуйста точнее.       — Куда уж точнее? Ваша дверь — та, что входная, снаружи, — понимаете, она заела. Наполовину раскрытая. Или наполовину закрытая — как вам больше нравится. Факт остается фактом: в нее нельзя пройти.       — А как же вы прошли?       — Я протиснулась, с большим трудом. А мой друг снаружи…       — Ваш друг?       — Ну, мой телохранитель. Он снаружи, паркует машину.       — Это вон ту, бежевый кабриолет?       — Да.       — Вы, надо полагать, племянница Серсеи Баратеон, что живет в вилле на берегу с семьей? Ну, мать певца. А вы — печально известная Санса Старк…       — Печально известная? Что вы хотите этим сказать?       — Ну, вас то приносят спящей, то вы падаете с лошади, то вдруг надо бронировать лучший люкс в гостинице, потому что вам тесно, и нет места для телохранителя…       — Боги, какой бред! — А ведь он, в чем-то прав, как ни досадно — Хорошо, пусть. А как же дверь?       — Ах, да, дверь… Я могу пустить вашего друга через служебный вход. Дверь, видимо, раньше, чем через два часа, не починят. Впрочем, я сейчас позвоню.       — Нет, вот позвонить можно и потом. А сейчас займитесь служебным входом. А я пойду скажу моему телохранителю, куда идти. А куда, кстати?       — А пусть идет вокруг самшитовых кустов, через дверь бассейна. Это на противоположной стороне. Я пойду и отопру дверь.       — Хорошо. Спасибо.       Санса прошла обратно в предбанник. Злополучная дверь так и висела с полураскрытой своей пастью, а дождь продолжал заливать ковер. По мокрому грязному ковру деловито тащился большой садовый клоп. Санса фыркнула — лишь бы не наступить… Клигана видно, меж тем, не было. А, нет, вот он. Идет, как будто и дождя на него нет. И еще закуривает. Седьмое пекло, закуривает!       Санса и возмутилась, и, вместе с тем, ей стало дико смешно. Идет себе человек, курит, а вокруг него - всемирный потоп. А ему хоть бы что, знай, ладонью сигарету прикрывает. Чтобы огонек не погас. Вот ведь олух… А с самого льет уже вовсю — он сам стал частью дождя. И, похоже, ему все равно… Санса хихикнула.       — Ты чего тут веселишься?       — На тебя любуюсь. Тебе там не мокро?       — Слегка. Но пока терпимо. А что ты тут торчишь? Я думал, ты уже собираешь своих кукол в старом номере, перекладываешь папиросной бумагой привидения, чтобы не запылились, обкладываешь ватой чудищ и скелеты в шкафу… У тебя ведь есть скелеты?       — В шкафу? Нет.       — А жаль. С ними бы было веселей. Скелеты в шкафу отлично помогают скоротать дождливый вечер. Особенно, когда нельзя ни пить, ни курить.       — А что, ты серьезно думаешь это воплотить в жизнь?       — Что — не пить или не курить? Нет, пожалуй, несерьезно. А если честно — даже и не думал.       — Я так и подозревала. Но чтобы пить — или там не пить — для начала нужно войти. А вот с этим проблемы, как видишь.       — Какие проблемы? Ничего не вижу.       — Дверь замерла. Я кое-как проползла, но ты, боюсь, не сможешь. Слишком уж вырос.       — А, вот я и чувствую, чего-то мне недостает в восприятии пейзажа. Чавканья треклятой двери, конечно же! Может, и хорошо, что она сломалась?       — Так-то оно так. Но ты же снаружи. И это проблема.       — Никакая это не проблема. Отойди.       Санса отступила ко внутренней двери. Та тут же раскрылась — вот тебе и чавканье. Сандор налег ладонями на одну из половинок двери, лицо его сосредоточенно напряглось. Дверь отъехала на пару футов, издав крайне неприятный скрежет.       — Вот и вся твоя проблема. Пойдем.       Они вошли в холл. Из коридора уже спешил возмущенный администратор.       — Мисс, я не могу больше ждать вашего… Как вы вошли?       — Обычно, через дверь.       — Но она же…       — А я ее чуток подвинул. Самую малость. Но чинить ее, полагаю, надо все равно.       — С-с-спасибо. Я немедленно этим займусь.       — Нет, лучше немедленно заняться нашим номером. А то как-то мокровато.       — Да, сэр. Конечно. Номер готов. Вы хотите забрать ваши вещи из старого?       — Ах да, вещи. Пташка, забери свои вещи. Ну там… уже обсужденные скелеты…       — Скелеты, сэр? Какие скелеты?       — Те, что в шкафу. А вы не в курсе? У нее полный шкаф скелетов обнаружился. Поэтому и номер меняем… Уж не обессудьте… Они стучат зубами по ночам и мешают девочке спать… Но все же, где новый номер?       — Ах, номер, да… Он на втором этаже. Справа по коридору, в самом конце.       — Седьмое пекло, никогда не любил лифты… А пониже ничего нет?       — Не слушайте вы его, все хорошо. Мы принесем вам ключи от старых номеров. Как соберемся. Спасибо!       Санса возмущённо оттащила Сандора за локоть от стойки.       — Какого Иного ты устраиваешь? С тебя льет! А ты решил пошутить…       — Но ты видела его лицо? Боги, оно того стоило…        — Хватит ржать, пошли.        — Куда еще? С тобой, впрочем, хоть на край света.       — Опять! Ты что, уже выпил?       — Ни капли. Я трезв, как стекло. Правда, слегка подмокшее стекло… Кстати, о стеклах. Серсея велела свезти на мойку машину. Можно подумать, она недостаточно помылась. Может, лучше сразу в море? Тогда еще и салон тоже помоется…       — Да что на тебя нашло? Ты никаких таблеток не ел? Или там волшебных грибов?       — Я вообще ничего не ел. Очень давно.       — Как не ел? И не обедал?       — Нет, обедал, но мало. И плохо. И на кухне.       — Я придумала: мы сейчас закажем еду в номер. Всю жизнь мечтала это сделать. А платить все равно будет тетя…       — Отличный план, по-моему.       — Тогда иди за вещами. И мои тоже не забудь: то, что там осталось.       — Хорошо. Тогда отпусти мой локоть…       — Ой, извини! Я забыла. Я не специально… Договор… Прости…       — Хорошо, прощаю. Мы все же пока не в номере.       — А не в номере тебя трогать можно? Это уже кое-что…       — Не обольщайся. Я уже ухожу.       — Иди-иди. До нового номера.       — Тебе не нужна помощь с вещами, кстати?       — Нет, там же один чемодан. И тот с колесиками. И еще лифт. Довезу как-нибудь.       — Только не застрянь в лифте. Терпеть не могу лифты, Иные бы их побрали. Не хотелось бы на ночь глядя тебя оттуда вытаскивать…       Санса сняла мокрые туфли и дошла до номера босиком. Все же, этот номер продолжал пугать ее. Она быстро включила свет, вошла и начала зашвыривать в чемодан свои малочисленные пожитки. Остальное было в мешке, брошенном на полу Серсеиного кабриолета… На сбор ушло несколько минут. Санса зашла в ванную, собрала белье с батареи, захватила свои банные сумки и флаконы и вышла, погасив за собой свет. Так, что еще? Скелеты — то есть, джинсы, в шкафу. Драные, но не оставлять же их… И еще остатки еды в холодильнике. И сумка, та самая, из-за которой весь сыр-бор и начался… Что же в тебе особенного, сумочка?.. Почему именно ты начала прыгать? Сансу опять передернуло. Она торопливо бросила сумку в чемодан, кое-как застегнула его — в молнию попал проклятый непарный носок и не желал вылезать. Ладно, и так сойдет. Она в последний раз оглянулась на зловеще опустевший номер, на трепещущую от потока включенного кондиционера занавеску… Нет, по этому месту она точно не будет скучать. Санса погасила свет и захлопнула дверь.       В коридоре Санса было уже рванула к лифту, но, вспомнив кое-что, вернулась обратно. Она легонько постучала в соседнюю дверь. Раздался знакомый уже дикий кашель, потом хриплый голос спросил:       — Кто там?       — Оленна, это Санса, ваша соседка.       — А, северянка…       Оленна открыла дверь. В зубах у нее была зажата сигарета без фильтра.       — А вы разве… Вы разве не бросили? Вы же больны.       — Дитя, выше собственной головы не прыгнешь. Я прожила чертовски долгую жизнь. Даже самой противно. Так что, если мне становится особо тошно, — я все же курю. К счастью для меня — и к несчастью для моего сына, это происходит весьма редко. Я не люблю ностальгировать. Я люблю просто вспоминать. А тут что-то накатило. Дождь этот… Тоска… Но ты что-то хотела сказать, милочка?       — Да. Я переезжаю в другой номер. Тут рядом живет моя тетка, она велела мне не оставаться одной. Вот и дала мне своего охранника. Она за меня беспокоится.       — Ах да, Серсея Ланнистер. Королева благотворительных балов и отвратительных закусочных канапе. Не повезло тебе с теткой… Едва ли ее вмешательство можно назвать беспокойством…       — Вы ее знаете?       — Не лично. Боги уберегли пока. Сталкивались пару раз, но не лицом к лицу… Но наслышана, и весьма. Удачи тебе с ней… Она тебе точно пригодится…       — Спасибо! Я пойду, а то у меня ноги мокрые. Ещё увидимся, может, за завтраком.       — Конечно, дорогая. Спокойной ночи! А, вот еще что. Этому своему другу — ну, твоему охраннику — передай от меня вот что: времени мало. Когда оно того стоит, времени всегда мало. Так что пусть не щелкает клювом…       — Я не очень понимаю, о чем…       — А тебе и не надо. А вот ему — да. От себя-то не убежишь. Ты просто передай — а он, я уверена, поймет, о чем я. Тебе еще рано про такое знать. Ты маленькая, сколько тебе — шестнадцать?       — Да, почти. Будет в следующий вторник.       — Вот и хорошо. Тогда и станешь большая. А пока — можешь спокойно спать. Прощай!       — До свидания. Спокойной ночи!       Но старуха уже ушла к себе в номер, звонко захлопнув дверь. И выкурить долгожданную сигарету не успела — вот, весь пепел от сгоревшего табака упал на ковер… Сансе стало грустно — словно свет в холле стал как-то тусклее. Она взялась за ручку чемодана и потащила его к лифту, попутно оставив на стойке ключ от старой комнаты. Шаг был сделан.       Номер был и впрямь «люкс». Это уже были не комнаты — апартаменты. Цветы на столе — розы. Какие-то кресла. Здоровенный диван посередине. Дверей нет — вся площадь, как студия, разделяется лишь арками. На одной половине — огромная двуспальная кровать с кучей мелких подушек, наваленных там и тут, — на этой можно и поперек спать.       За аркой, в темноте, виднелась кровать поменьше. На одном из кресел валялась мокрая черная рубашка Клигана — сам он, судя по звукам, был в ванной. В одной из ванных — их тут было две…       — Пташка, ты? Сейчас я выйду.       — Хорошо. Я пока тоже переоденусь.       — Там твоя пижама на… Седьмое пекло, я, кажется, бросил на нее свое мокрое тряпье… Прости…       — Ничего страшного.       Санса уныло разглядывала то, в чем она должна была сегодня спать. Другой пижамы не было. Так что даже спасительный мешок не помог бы. Она, как могла, встряхнула мокрый комок и развесила пижаму на стуле возле отдушины кондиционера. Может, успеет высохнуть.       За окном уже стемнело. У них теперь был отдельный роскошный балкон с плетеными креслами, столиком, на котором уже валялись пачка сигарет и зажигалка, и зонтиком от солнца — где бы его еще сыскать, то солнце? На такой балкон и лезть приятнее как-то. Не то, чтобы ей это было надо, но все же…       Однако, было очень обидно, что придется еще несколько часов сидеть в проклятом платье. Бок драло невыносимо. Надо поесть и принять таблетку, что прописал врач.       Сандор вышел из ванной, вытирая мокрые волосы полотенцем. Рубашки на нем и на этот раз не было. Санса отвела глаза. «Только не красней, глупая девчонка, не смей!». Но уши уже начали гореть…       — Прости меня за пижаму, Пташка, я совершенно забыл, что бросил ее на кресло. Чертовски хотелось курить… Ну, хочешь, я схожу за мешком в машину.       — Не надо, ты же опять промокнешь. Потом, там тоже нет пижамы. Она была одна.       — Вот хренова тряпка! Что ж такое! Не знаю, ну, хочешь, я дам тебе свою рубашку какую-нибудь. Чистую, разумеется. Она тебе будет вроде ночнушки. Зайчиков у меня нет, конечно…       — С чего ты взял, что я люблю зайчиков? Терпеть не могу. Они дурно пахнут…       — Ну, я подумал, что если ты не любишь крабов, то зайчиков-то наверняка. Или птичек.       — Птичек люблю. Жареную курицу, к примеру. Очень хочется есть. Давай рубашку, а я выберу еду. А то, пока не принесут, не переоденешься…       Сандор покопался в сумке, что привез с собой, и бросил Сансе бледно-голубую рубашку.       — Возьми эту. Никогда ее не любил. Страшно жмет в подмышках…       Ужин принесли довольно быстро — количество еды даже несколько удручало. Поднос им поставили прямо под дверь, торопливо постучав. Сандор сам забрал поднос, а Пташка ушлепала босиком в ванную — переодеваться. Сандор было решил, что даму, хоть и переодетую в его рубашку, стоит подождать, но зверский голод не давал покоя. В конце концов, еды, похоже, хватит на всех…       Когда свежая после душа Пташка вышла из ванной в длиннющей его рубашке («И впрямь, как ночнушка», — подумал он рассеянно), Сандор уже успел съесть половину жареной курицы и теперь лениво ковырял салат. Пташке его рубашка шла куда больше. Ей, впрочем, шло совершенно все. В своем серебристом платье она неприятно напоминала Сандору Серсею, хотя какие тут могли быть сравнения? В его рубашке она казалась еще чище, еще невиннее, чем даже в этой своей куцей пижаме. Пижамные влажные шорты — они, видимо, меньше пострадали от его небрежности — теперь робко выглядывали из-под края рубашки.       «Смотри в свой салат. Не на ее ноги. Не на ее длинную шею, слишком хрупкую для жесткого воротника». Пташка наклонилась голову вниз, причесываясь, и Сандор мысленно застонал. Из-под края воротника сзади виднелась нежная, с напряженными от наклона мускулами, шея. Под неровно обрезанными прядями модной стрижки, рыжел когда-то подбритый, а теперь уже заросший мягким, завивающимся в колечки пушком, затылок. На шее слегка выдавался один из позвонков. Пташка наклонилась ниже, встряхивая непослушными волосами — позвонок выпятился еще сильнее, и под тонкой тканью рубашки натянутым луком стала заметна линия позвоночника. «Смотри — в — свой — салат!»       — Ты что же, съел половину курицы? Ничего себе, у тебя и скорость… Да и аппетит ничего себе. Неудивительно, что такая огромная рубашка на тебя не налезает.       — Это не рубашка огромная, это ты — маленькая.       — Я…       — Ой, все! Только не говори, что ты не маленькая. Большая. И, чтобы стать еще больше и перерасти гигантскую песью рубашку, начинай есть…       — Вот это с удовольствием!       Пташка лопала курицу почти так же прожорливо, как и он. Она съела остатки грудки и крыло и довольно откинулась на спинку кресла. Сандор смотрел на нее из-под полуприкрытых ресниц.       — Вот еще помидоры — и все. И вон то пирожное. Больше в меня не влезет. Иначе и вправду — рубашка порвется…       — Погоди, у нас есть еще шампанское. Этот хмырь со стойки, чтобы загладить свою вину, прислал нам бутылку с запиской.       — А мне разве можно? И еще, я таблетку выпила…       — Это же просто болеутоляющее, если я правильно понял. Нет, не хочешь — я отлично выпью сам!       — Ну нет, я тоже пострадала от этой двери! И еще уронила твою куртку в лужу…       — Ты уронила мою куртку? В лужу? Больше не дам ее тебе!       — Это мы еще посмотрим!       — Смотри, как она расхрабрилась от курицы. Не начнешь кусаться?       — Нет, кусать я уже ничего не могу. Но шампанского выпью.       — За новый номер!       — Ага. И скелеты в шкафу!       — Чьи?       — Ну твои, конечно. Я же маленькая, какие у меня могут быть скелеты? О, я что-то вспомнила! Тебе передала привет моя соседка. Я к ней зашла попрощаться. И еще она передала тебе послание.       — Мне?       — Ага. Что-то вроде загадки. Хочешь послушать?       — Я весь — внимание.       — Она сказала, что времени мало. Что… погоди, дурацкое шампанское дало в голову… а, вот: когда оно того стоит, времени всегда мало. И — ой, не могу, смешно! — чтобы ты… ха-ха... не щелкал клювом!       — Что бы я понимал в этой галиматье! У тебя не скелеты в шкафу, а мумии… Ну тебя и твою старуху совсем! Пойду курить…       — Налей мне еще шампанского! И я тоже пойду курить.       — Вот оно, началось! Спаивание малолетних и их же скуривание. Никуда не пойдешь! Сиди тут. У тебя, по-моему, и ноги уже не ходят.       — А вот и ходят! Нет, не очень, вот проклятые ноги!.. Я еще могу пройти по прямой…       — По-моему, это овал. Хватит тебе шампанского. Ешь лучше свое пирожное…       Когда Сандор после перекура вернулся в комнату, Пташка, свернувшись в клубочек, спала на кресле. Даже пирожное не успела доесть. Он осторожно отнес ее на большую кровать. Накрыл двумя одеялами. Она сонно потерла себе переносицу рукой, повернулась на бок, положила ладонь под щеку и мирно засопела. Сандор с минуту смотрел, как на нежном, почти прозрачном виске, у корней осенних волос, там, где пряталась родинка, похожая на просяное семечко, едва заметно пульсирует голубоватая жилка…       Он наклонился к ней так близко, что его лица коснулись короткие рыжие пряди. «Никаких прикосновений!» Он вдохнул ее запах — море, магнолии, еще как будто свежая трава… Ничто на свете не пахло так сладко и так желанно! Сандор отстранился, погасил лампу и ушел курить.       Он проснулся от смутного ощущения, что что-то не так. Инстинкты редко его подводили. И правда: там, в темноте, где-то страшно далеко — и страшно близко — безнадежно и жалко всхлипывал ребенок.       Какой еще ребенок? Где он находится, седьмое пекло? Это Пташка, вот кто.       В две секунды он был у ее кровати. Девочка билась в длинной простыне, как запутавшийся в силках зверек. Он легонько тряхнул ее за плечи, сажая в кровати. Ее тяжелая голова упала к нему на грудь. Плечи сотрясались рыданиями…       — Тихо, ты тут всех перебудишь! Это только сон…       — Нет, нет, не надо, не трогайте, я не хочу! Я больше не хожу в юбках!       Она вцепилась ему в шею тонкими ледяным пальцами. Сандор осторожно притянул ее худенькое тело к себе. Пташка горела, словно ее лихорадило, а рубашка вся вспотела.       — Не уходи! Они вернутся!       — Кто? Кто вернется?       — Ты не понимаешь! Они. Они поднимали мне юбку ракетками! Но я больше не ношу юбку, я же обещала! Ты слышишь меня, я обещала!       Она стукнула его по плечу кулачком, и Сандор при слабом свете ночника с ужасом увидел, что глаза у нее открыты — крыжовенная зелень почти исчезла, зрачки так расширились, что Пташкины глаза казались черными.       — Я обещала. Но я все время просыпаюсь… А времени мало, его мало… Я больше не стану спать…       — Нет, станешь. Прямо сейчас. Это просто кошмар. А ты уже проснулась. Никого нет. Только ты и я. Никого в этом мире. Никаких ракеток. Спи. У тебя все время этого мира… Спи… А я буду тут.       — И оно стоит того? — пробормотала Пташка сонным голосом.       Она расслабилась, руки сползли вниз, но, когда Сандор попытался переложить ее на кровать, она вдруг, всхлипнув, обняла его холодной рукой за талию, положив щеку ему на колени. Тогда он подвинулся к ней ближе и так, откинувшись на подголовник кровати, просидел до рассвета.       И не было в те три часа на этом свете человека несчастнее и счастливее Сандора Клигана…