Руки Полины, как забытая песня под упорной иглой. Звуки ленивы и кружат, как пылинки, над ее головой. Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажжет в них свет. Утро Полины продолжается сто миллиардов лет. И все эти годы я слышу, как колышется грудь. И от ее дыханья в окнах запотело стекло. И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь. В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло. Я знаю тех, кто дождется, и тех, кто, не дождавшись, умрет. Hо и с теми, и с другими одинаково скучно идти. Я люблю тебя за то, что твое ожидание ждет Того, что никогда не сможет произойти. Пальцы Полины, словно свечи в канделябрах ночей, Слезы Полины превратились в бесконечный ручей, В комнате Полины на пороге нерешительно мнется рассвет, Утро Полины продолжается сто миллиардов лет. И все эти годы я слышу, как колышется грудь. И от ее дыханья в окнах запотело стекло. И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь. В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло. Наутилус Помпилиус. «Утро Полины»
— Сансе не хотелось просыпаться. Солнечный луч пробивался сквозь сомкнутые веки, окрашивая смутные обрывки предутренних снов в оранжевый. Почему-то саднило в горле, словно она долго кричала или плакала. Очень хотелось пить. Санса лениво подумала — может, на тумбочке есть бутылка с водой? Она не обратила на это внимания с вечера. Кажется, она не помнила, как и где заснула… Эта мысль разбудила ее. Как, опять? Это уже начинает превращаться в традицию. Санса вытянула правую руку из-под одеяла и осторожно, чтобы не разбудить надоевшую боль в боку, на ощупь попыталась определить наличие воды на тумбочке. Так, это телефон… часы… а это, кажется, то, что она искала… Мысленно благодаря за такую милость всех известных ей богов, Санса утащила бутылку к себе под одеяло, осторожно отвинтила крышку и, привстав на подушке, все еще не открывая глаз, глотнула… Боги, как же хорошо… Вода была слаще любого нектара. Санса всегда любила пить воду, чистую, без примесей, — не сок, не всякие там продукты химического производства страшного цвета и немыслимых вкусов, а именно воду — без газа, холодную, как февральская сосулька, сорванная с обледенелой крыши втайне от мамы и тут же расхрумканная ноющими от холода зубами, тающая во рту привкусом приближающейся весны. Санса машинально отметила про себя — надо позвонить маме. Она продолжала глотать прохладную воду, с недовольством размышляя над тем, что горло почему-то саднило с каждым глотком все больше… И нос какой-то был неприятный. Боги, она что, простудилась? Похоже, это было именно так. Санса сдалась и открыла глаза. Солнечный свет тут же проскользнул к ней поближе и повис мотыльком, вечно устремленным вдаль, на ее склеившихся от сна ресницах. Санса недовольно пощупала себе лоб — вроде, не слишком горячий. День был солнечным, ярким, — один из тех августовских дней, когда мир просто кричит вокруг тебя до предела насыщенными красками — и даже тени, казалось, становились четче, жирнее — наливались материальностью. Санса села на кровати и огляделась вокруг. И что тут ночью происходило? Она помнила, что пила шампанское. Мало, но уплыла с него, похоже, быстро. От шампанского Сансе всегда сносило голову — и именно за это она его не любила, в отличие от всех ее подружек. Оставалось только надеяться, что ее отключка состояла в том, что она просто где-то заснула, а не буянила почем зря. Бывает ведь и такое. В комнате был относительный порядок. Сансин мешок наконец-то добрался до комнаты и стоял, прислоненный к одному из кресел. Никах следов дебоша видно не было. Даже поднос с остатками вчерашнего ужина исчез. Сансе стало неловко. Что за дурь! И она еще все время твердит, что уже, ах, вы подумайте, взрослая! А сама напилась, уснула, где придется, — и, похоже, ее опять отнесли в кровать, как ребенка, уснувшего на диване под родительский тихий разговор. Отлично потренировалась в самоконтроле! На душе стало тоскливо, и Санса шлепнулась обратно на кровать, плашмя на спину. Бок тут же взорвался болью. Ах, ты, проклятая дрянь! Когда же он пройдет, Иные его забери! Санса чихнула. Еще и это — реакция на пылинки, что изящно закручивались в маленькие вихри, порхая в солнечном луче, или более неприятные последствия ее мокрых ног? Санса чихнула еще раз. Видимо, все же простуда. Она сползла с кровати. Сходила в ванную — голова слегка кружилась, и как-то по-странному ныли ноги. Санса кое-как поплескалась водой— после душа ее тут же начало трясти, и она поспешила в кровать, напялив ту же самую рубашку, что ей дал Сандор. Историю с рубашкой Санса помнила довольно четко — ну да, сначала была рубашка, потом они ели — кстати, есть хочется здорово — а потом уже было шампанское… А потом она заснула. А потом? Сансе казалось, что было еще какое-то потом, но она была совершенно не уверена, что это был не сон. Ей приснился очередной кошмар — такой четкий и удивительно реалистичный, что стало воистину страшно. Она была на берегу. Море билось в шторме — его почти черная, блестящая, как мазут, поверхность кипела и закручивалась в водовороты. Она стояла и смотрела на все это немыслимое бурление, и еще было страшно — но, как обычно бывает в снах, она не могла даже двинуться с места — ноги словно застряли, затянутые зыбучими песками. Море казалось разумным — и враждебным. Оно знало, что Санса не может сдвинуться с места — и ждало своего часа. Когда настанет прилив. За спиной слышались крики чаек. Или это не чайки? Нет, это кричат и скрипуче смеются ее школьные приятели. «Прикрой срам, прикрой срам!» Какой срам? Санса в ужасе глянула на ноги: они и вправду по щиколотку ушли в песок — на ней было серебристое бальное платье, а сзади стоял тот рыжий мальчишка с теннисной ракеткой размером с хорошее копье. Нет, постойте... лицо мальчишки расплывалось, заменяясь на другие черты — теперь это был Джоффри — а вокруг него танцевали безликие тени. Своей чудовищной ракеткой он задрал ей юбку до самых плеч и зашелся в истерическом злобном хохоте. Тени вторили ему. Санса пыталась дергаться, пыталась вырваться из плена песка — но тщетно. «Прикрой срам», — продолжали скандировать дети-чайки. И тут нет никого, кто бы мог ее спасти, вытащить из песка, обнять за плечи и увести подальше от бурного моря и этих полулюдей-получудовищ. Никого, кто бы сказал пару грубых слов паршивцу с ракеткой… Она была совершенно одна — да и бежать было некуда. Позади — толпа недочеловеков, впереди — черная бездна бушующего моря. Она не могла определить себе, что же страшнее… А потом — потом ее выдернуло из песка, потащило по можжевеловым кустам, что вдруг выросли на берегу, переходящем в школьный двор, где в чудовищном танце переплетались дети-птицы, тени и еще какая-то нечисть. Страх отпустил Сансу. Но надо было сказать. Надо было предупредить. Прилив отрежет им путь отступления. Неровная линия берега загибалась полумесяцем слева. Он дойдет до того места, где они стоят. Стоят с кем? С братом? Было что-то до боли знакомое в этом запахе. Не то, не то. Ее уже так обнимали раньше… Но времени так мало. Его почти нет. Прилив уже начал подбираться к их ногам. Санса боялась за себя, боялась за своего спасителя, которого она так и не успела разгадать. Она плакала, что-то кричала — если бы она не надела юбку, все бы было иначе. Потому что она нарушила обещание. Какое? И этого она не могла вспомнить. Какой мерзкий сон… А потом вдруг стало спокойнее, и сон ушел, и все вокруг нее тоже рухнуло в смутное серое небытие. «Спи, у тебя есть все время этого мира. А я буду тут…» Видимо, все это тоже было частью сна. Никаких доказательств того, что это могло быть и реальностью, Санса не нашла. А если? Нет. Этого быть не могло. И потом был договор. Был самоконтроль. Санса чихнула еще раз. Как бы то ни было, спросить напрямую у единственного свидетеля, что мог знать правду, она не решится. Это было слишком неловко. «Я, случайно, не просыпалась от ночного кошмара, сэр? Вы, случайно, не обнимали меня этой ночью? Я, право, так вам обязана…» Фу! Нет, не будет она спрашивать. А сам он тоже не скажет… Обдумывая все это, Санса попутно решила для себя, что уж раз ей сегодня нездоровится, то и будет она лежать в кровати. Хватит бегать. Ну кому она нужна? Только неприятности сплошные. Она взяла трубку и набрала номер тетки. Серсея подошла не сразу. Она была в городе, вспомнила Санса. — Да, здравствуй, голубка! Как твои дела? — Доброе утро, тетя. Все хорошо. А у вас? — Отлично, спасибо. Вырвалась вот ненадолго — зашла в салон, а то волосы стали, как воронье гнездо. Этот парикмахер Джоффри совершенно не умеет работать с длинными волосами. Вот и пришлось искать помощи на стороне… И как я не подумала, надо было тебя взять с собой! Поразвлеклись бы, поболтали бы по-женски… Джоффри дома нет, у него утренний концерт в сорока пяти милях езды, в соседнем городке. И Бейлиш с ним поехал. — А… а Пес? — Тоже там. Он-то куда денется. Это же его песья работа. Кстати, не докучал он тебе? — Нет, нисколько. Мы поужинали, а потом я спать легла. Очень устала. — Ну и хорошо. Послушай, может, мне за тобой все же заехать к обеду? Ну, сходим в какой-нибудь ресторан… Я тебя совсем не знаю, хотелось поближе с тобой познакомиться, просто по-человечески поболтать… Ну, что? — Я… я, собственно, поэтому и звоню. Я простудилась вчера, ноги промочила. Тут дверь в гостинице заело, ну, и я простояла на улице. Не очень хорошо себя чувствую, хочу сегодня полежать в кровати. Простите, тетя. Мы можем как-нибудь в другой раз поболтать. — Да, конечно. Ни о чем не беспокойся. Отдыхай. Увидимся завтра. У тебя есть лекарства? — Да, от простуды у меня все есть, спасибо! — Вот и замечательно! Отдыхай, лечись. Передам тебе вечером с Псом баночку меду. Старый дурак, что держит винную лавочку возле этого самолетного притона, делает отличный мед… — Спасибо! — Ну, пока! И Серсея повесила трубку. Санса облегченно вздохнула, позвонила вниз в буфет и заказала себе завтрак в номер. Потом набрала номер матери. Мать тоже подошла не сразу. Было ощущение, что она только что проснулась. Голос был сонный и какой-то протяжный. — Мама, привет! — Санса? Что ты так рано звонишь? Что-то случилось, детка? — Мама, сейчас уже десять утра. Нет, все хорошо. А у тебя? — И у меня. Только вот голова опять болит. — Я тебя разбудила, что ли? Прости, пожалуйста. — Ну, да. Это ничего. Если уже десять, то давно надо было встать… Хорошо, что разбудила. — Ну, тогда расскажи, что у тебя и как. — У меня? Да все у меня прекрасно. Как обычно. Вот только спится что-то. Это, наверное, таблетки… — Таблетки? Какие еще таблетки, мам? — А, эти, ну, успокоительные. Это мне психолог насоветовал. Чтобы кошмары не снились. — Мам, ну зачем это еще? — Потому что по ночам надо спать. А не рыдать. И не смотреть каждый день один и тот же кошмар. Как ты не понимаешь? — Я понимаю. Очень даже, уверяю тебя. Но все же таблетки… — Я их редко пью. Не каждый день. Когда особенно тошно. «Я прожила чертовски долгую жизнь. Даже самой противно. Так что, если мне становится особо тошно — я все же курю…» — вспомнилась Сансе. — Мам, пожалуйста, давай я приеду, а? Отпразднуем вместе день рождения. И никаких там таблеток! Будем друг друга утешать. И вместе не спать. — Нет, не надо билет из-за меня менять. Я не разрешаю! В конце концов, я — мама. Вот и слушайся! — Ну, мам... — Нет. Осталось и так полторы недели. Гуляй пока. Кстати, как там твой визит к врачу прошел? — Ой, не напоминай! Меня осмотрели. Всю. Ну и меня опять стошнило… — Бедный мой зайчик… — Мам, я уже не зайчик. — Прости, очень большая барышня. И вправду, большая… Ну, и что врач? — Да ничего. Сказал, синяк заживет через неделю, примерно. Дал мазь и таблетки. Вроде твоих. Обезболивающее и успокаивающее. Я одну выпила, а все равно кошмары снились. А бок болит, но не так сильно. — Ну, лечись. И не налегай на таблетки. А то с твоим-то желудком не стало бы хуже. — Не буду, если ты не будешь. — Договорились. А еще что происходит? — Да ничего. Вчера был дождь, я промокла и теперь у меня нос течет. Дома сегодня буду. Джоффри увлекся теннисом. Его возит на игры твой старый приятель, Петир Бейлиш. — Петир там? Как интересно… — Что интересно, мама? — Это же… Нет, ничего. Просто давно не виделись с ним. — Он милый. Говорит, я на тебя похожа. А еще меня переселили в другой номер. Из-за всех этих падений, ночных кошмаров и прочего я нервничаю, когда остаюсь одна. Ну, помнишь, как было, когда мне семь стукнуло, а Арья болела ветрянкой и спала с вами. Короче, тетя меня с понедельника заберет к себе, когда Бейлиш уедет. А пока ко мне приставили телохранителя Джоффри, чтобы он за мной следил. Он живет в смежной со мной комнате… У меня теперь такая громадная постель, что я могу спать на ней по диагонали. Или поперек. — Постой-постой, какой телохранитель Джоффри? Клиган? Тот, что с обожженным лицом? — Да, он. А что? — Нет, так. Он мне очень не понравился, этот тип. Я видела его однажды, когда мы три года назад ездили в столицу. Помнишь, когда ваша тетя Лианна с вами оставалась? — Ага, помню. Когда Джон Роббу нос разбил на Рождество. Хорошие были каникулы… — Да, у нас несколько хуже. Мы останавливались у Баратеонов. Роберт тогда рассказал нам про свое новое приобретение. Кстати, не знаю, чего ради его Роберту насоветовал как раз Петир. Очень неприятный индивидуум этот Пес, соответствует как раз данной ему кличке. Было ощущение, что находишься рядом с диким зверем. Да и история его, скажем так, не очень-то хороша. — История? Какая история? — Ну вот, я тебе и рассказываю. Погоди. Он воспитывался в приюте. В закрытом пансионе для мальчиков. А попал он туда, потому что отец совсем спился. И еще была эта история с их сестрой… — У Сандора есть сестра? — Была. Она умерла. Совсем девочкой. Наверное, нехорошо, что я рассказываю тебе такие ужасы, но это реальный мир, моя дорогая. Ее изнасиловали, очень жестоко, прямо рядом с их домом. И убили. От лица вообще ничего не осталось. Ей было пятнадцать, как тебе. Это как раз то, про что мы тебя всегда предупреждали… — И что было дальше? — У этого самого Пса есть старший брат. Его, кажется, зовут Григор. Он его старше лет на десять. Он полицейский, кажется, следователь. Нед его видел однажды, по одному делу, когда был в столице. Сказал, что такого раньше не встречал. Он огромный, очень сильный. В его управлении его прозвали Горой, за размеры. Ему даже машину делали на заказ — в обычной он не помещается… — И? — Короче, девочку нашел этот самый старший брат. Он уже тогда был стажером в полиции. Начал расследование. Но дело как-то замяли, вроде, сначала ничего не нашли. А потом этот Гора вместе с несколькими своими коллегами расстрелял какой-то лагерь бродяг в лесу. Уничтожили порядка двадцати человек, в том числе женщины там были, и даже дети. Якобы, след вел туда, нашли какие-то вещи погибшей девочки. Но все это было не доказано. Гора попал под следствие и был отстранён на какое-то время. Дело закрыли. Потом его перевели в столицу. Но все бы полбеды, да… — А, что-то еще? — Да. Ходили слухи, что девочку в последний раз видели именно со старшим братом. — А Сандор? — Ему было, наверное, лет восемь тогда. Я так поняла из рассказа Роберта, что о нем заботилась как раз сестра. Мать умерла от какой-то болезни, когда он был совсем мал. После смерти сестры старший брат выхлопотал ему место в пансионе — какое-то полузакрытое военное заведение. Для детей военных, или что-то в этом духе. Он там рос до совершеннолетия. Несколько раз сбегал. Бродяжничал. Брат его находил и возвращал назад. Потом, когда Клиган-младший вышел из пансиона, уехал подальше от брата. — А отец? — Отец, кажется, умер, когда мальчику было лет двенадцать. От алкоголизма. В общем, та еще семейка… Так что, Санса, я тебя прошу, пожалуйста, будь с ним очень осторожна. Предельно. С таким наследием по части жестокости... Твой отец мне еще тогда сказал, что этот Гора, похоже, вообще не человек, а какое-то чудище из детских сказок, и младший, вполне возможно, пошел по той же дорожке. Плюс, он пьет. Роберт говорил, что он нашел себе в одном лице и собутыльника, и телохранителя для сына. Ума не приложу, зачем Роберту вообще понадобился телохранитель. Мы с отцом всегда были против подобных вещей. Ну, ты в чужом доме — там чужие правила. Но будь все же осторожна. — Мам, я ничего такого не заметила. Он очень профессионально себя ведет. Никогда, ничего… — Хорошо. Я знаю, малышка, ты обычно трезво оцениваешь людей, инстинктивно, но правильно. Но все же, ты еще очень молода. Держи всю эту историю в голове. И будь настороже. — Хорошо, мама. Я постараюсь. Послушай, а дядя Роберт тебе не говорил про… Ну, про ожог на лице Клигана? — Про ожог? Да, что-то, кажется, говорил. Это бы какой-то домашний несчастный случай. Кажется, в детстве он споткнулся и упал лицом не то на жаровню, не то на шашлычницу. Что-то такое. И это, конечно, наложило на него отпечаток. Как внешний, так и внутренний. Он такой злющий, просто в дрожь меня от него бросало… Ты его не боишься? — Боялась поначалу. Но он совсем не такой. Он лучше. — Лучше, чем что? Малышка, у тебя такое доброе сердце, что порой ты принимаешь желаемое за действительное. Девочкам в этом возрасте свойственно жалеть всех несчастных и обиженных. Но, мне кажется, это не тот случай. И внешность мистера Клигана вполне отражает его сущность. — Мама, перестань! Ты так поверхностно судишь! Ты же почти ничего о нем не знаешь! — Но ты, похоже, знаешь о нем и того меньше. Ну и хорошо. Зачем он тебе? Скорее бы ты переехала к тете… — Да, мама. Мам, мне принесли завтрак. Мне надо открыть дверь. Пойду поем. — Хорошо, малышка. Береги себя. И лечи нос. — Спасибо, мам. Скучаю по тебе. Пока! — А я по тебе больше. Пока! Санса бросила на кровать телефон, забрала у горничной поднос с завтраком, машинально поставила его на стол. В глаза ей бросилась записка, которую кто-то оставил на столе — она заметила ее только сейчас. Четким, с косым уклоном вправо, незнакомым почерком было написано: «Пташка, держи это треклятое окно закрытым — с утра поймал в комнате четырех комаров. Наслаждайся своим мешком. И не бойся ракеток… Вечером будем знакомиться с твоими скелетами, если нет других планов. Могу притащить парочку своих, для веселья. И никакого шампанского…» Подписи не было. Санса упала в кресло и разрыдалась. Кажется, скелетов на сегодня ей было более чем достаточно…X
27 сентября 2016 г. в 22:27