Это было у моря

All I know Is everything is not as itʼs sold but the more I grow the less I know And I have lived so many lives Though Iʼm not old And the more I see, the less I grow The fewer the seeds the more I sow Then I see you standing there Wanting more from me And all I can do is try Then I see you standing there Wanting more from me And all I can do is try I wish I hadnʼt seen all of the realness And all the real people are really not real at all The more I learn, the more I learn The more I cry, the more I cry As I say goodbye to the way of life I thought I had designed for me Then I see you standing there Wanting more from me And all I can do is try Then I see you standing there Iʼm all Iʼll ever be But all I can do is try Try All of the moments that already passed Weʼll try to go back and make them last All of the things we want each other to be We never will be And thatʼs wonderful, and thatʼs life And thatʼs you, baby This is me, baby And we are, we are, we are, we are Free In our love We are free in our love Nelly Furtado. «Try»

      И вот — его уже не было видно. Санса постояла еще с минутку, потом развернулась, пошла обратно к воде, лениво пенящейся вокруг мелких разноцветных камней, разбросанных там и тут вдоль кромки прибоя. Она села на влажный и прохладный еще берег — на шортах, наверняка, будет мокрое пятно, но сейчас Сансе было все равно, ей было слишком хорошо, слишком спокойно на душе, чтобы волноваться о таких вещах. Она сняла шлепки и зарыла ноги по щиколотку в песок. Ощущение было приятным, щекочущим, с одной стороны — будоражащим, с другой — море, что мерно накатывало, потихоньку смывая песчинки с ног, дарило ощущение удивительного умиротворения. Это как — Санса невольно усмехнулась, сама стыдясь своей улыбки, и вместе с тем радуясь ей — как обниматься с Сандором.       Его близость все еще пугала ее, настораживала — и все это было так непривычно: ощущать всей душой, разумом и телом эти рухнувшие навсегда барьеры и страшиться того, что это может за собой повлечь. Но в то же время, с каждым новым шагом становясь все ближе, преодолевая собственное постоянное смущение, свои комплексы, она шла ему навстречу, инстинктивно чувствуя, что его комплексы и его смущение на несколько порядков сильнее, больнее и горче, чем все ее страхи вместе взятые. Если всех этих усилий не сделает она, Санса, то они так и замрут, заморозятся — в трех шагах друг от друга — вечно вместе, вечно порознь.       Санса откинулась на спину — песок уже начал нагреваться, не защищенные слишком короткими рукавами майки плечи утонули в его мягкой влажной податливости. Санса раскинула руки — и сделала то, что не делала уже, наверное, лет восемь, а то и больше — двигая руками и ногами, нарисовала на пустынном берегу «ангела».       Когда-то, в одну из немногочисленных поездок с родителями на море (отец не любил жару и предпочитал горы) они с Арьей полдня проторчали у самой воды, перемазавшись по самые уши в песке (мать потом, смеясь и сокрушаясь, долго вычесывала все это безобразие из их волос), соревнуясь, кто сделает больше «ангелов». За ними ходил Робб и ехидно пририсовывал всем их творениям страшные рожи, уши и хвосты, и еще кое-что другое, пока на него не прикрикнул отец. Санса не помнила, кто победил. Зимой в создании таких же ангелов на снегу всегда побеждала Арья — Санса утомлялась от быстро промокающей одежды и снега, что неизбежно попадал за воротник, и сдавалась. В песке же то была совершенно другая история — было страшно приятно возить ногами и руками по горячей, иногда даже обжигающей сыпучей его поверхности, зарываться в нее пальцами, широко отводить за спину руки, как крылья — так у «ангелов» получались настоящие крылья в полете.       Арья упёрто твердила: «Это у тебя — ангелы, а у меня — призраки!». Санса, смеясь, возражала ей: «Ты — дурочка, призраки не выносят солнца, они всегда в тени». Но Арья и в пять лет была удивительно упряма, прямо как баран: «Много ты знаешь о призраках! Настоящие и самые коварные ходят и днем, только притворяются людьми. Но внутри них сидит чудовище!». «Это внутри тебя сидит чудовище!» — досадовала Санса, завидуя слишком уж хорошо и, главное, быстро работающему воображению сестры — ей всегда было что сказать, а Санса потом сидела и придумывала, что можно было еще возразить. В отличие от Арьи, она умела говорить людям приятное, то, что они хотели бы от нее услышать — но вот защищать себя не умела. Видимо, и над этим придется поработать, хотя бы для того, чтобы отстаивать вот эти все чувства, теперь проснувшиеся в ней — защищать их от всего мира…       Санса даже минимально не представляла себе, что же будет дальше. Она уже упала в пропасть — прыгнула сама, в общем-то, по доброй воле — и теперь наслаждалась полетом, еще не понимая, полет это — или падение. Все эти новые ощущения — те, что она уже пригубила, и те, что еще ждали впереди, пугая и привлекая ее — были слишком велики, необъятны, слишком пьянили, чтобы сейчас тратить время на планирование будущего. В последний период времени Санса либо жила прошлым, либо отгораживала себе крошечный отрезок времени в настоящем — и методично, шаг за шагом, проходила его с тем ощущением, какое бывает у ребенка, что ест ненавистную кашу в надежде, что завтра получит более вкусное блюдо.       И вот оно наконец — тут Санса, неожиданно для себя, поняла, про что говорят «Carpe Diem» — что раньше ей казалось весьма сомнительным лозунгом. Но впервые за небольшой кусок ее жизни, с того момента, как она начала ощущать себя принадлежащей миру взрослых, Санса жила настоящим, пыталась распробовать каждый миг до дна, до финального послевкусия, до последнего неуловимого аромата губ, шороха волос на подушке, тепла дыхания на щеке, дрожи ресниц, летящих вверх, открывая ее изумленному взгляду все это невыносимое смущенье и недоверие, и надежду, и пламень, что она видела в глазах этого непостижимого человека — ее мужчины. В такие моменты проще было довериться инстинктам, что просыпались в ней, каждый день — новым волшебным откровением, и плыть по течению, по волнам стихии, что несла их — прохладной водой, горячим воздухом, будоражащим кровь пламенем — все дальше, все глубже, все ближе друг к другу.       Санса встала, начала медленно раздеваться — она вся горела от солнца, от крупинок песка на коже, от собственных мыслей. Ей захотелось зайти в воду, что уже не отливала утренним нежным перламутром, но искрилась в почти невыносимом, ярком торжестве, отражая такое же сияющее, ослепляющее голубизной небо. На этот раз Санса была в купальнике — надеть его тоже подсказал ей инстинкт, и она радостно ему повиновалась.       Море было еще холодным и бодрило лучше любого, самого крепкого, кофе. Туда, в глубину, — лицом в прозрачную колышущуюся воду, что переливалась золотом и серебром, словно в ней плавали мириады крошечных кружащихся рыбок. И еще ниже — достать до дна, провести пальцами по скользким камням, на которые так страшно вставать, когда хочешь упереться ногам в надежное дно. И потом наверх — подставлять лицо солнцу, что плыло навстречу сквозь зеленоватую воду, зажигая лампадами прозрачные тела медуз, разрезая лучами ленивый полумрак…       Санса вынырнула, вытерла ладонями капли, что ручьем лили с волос, затекая в глаза, туманя взгляд.       — Браво, девочка, ты просто воплощение русалочьего духа! Прекрасная, манящая, сама не осознающая собственной красоты. И опасная, как бездонный омут. У тебя еще не отрос хвост? Если так, то это страшно расстроит Джоффри, я полагаю.       Санса обернулась лицом к берегу. Оттуда на нее взирал со своей вечной улыбкой Петир Бейлиш. Какой контраст — с тем, с другим, с ее — тогда, на берегу Сандор сделал все, чтобы не смотреть, смущаясь и смущая ее. Бейлиш спокойно и с интересом, как изучают какой-то редкий, незнакомый вид растения, рассматривал ее, без спешки скользя взглядом по всему ее телу. Санса вспыхнула, ее пробрала дрожь — стало вдруг холодно, словно подул прохладный ветер. Этот взгляд вызывал у нее странную смесь отвращения, брезгливости, страха, и только где-то в глубине души она вдруг поняла, что ей все же лестно, что на нее так смотрят. От всего этого хотелось спрятаться, зарыться в нору, как заблудшей зверушке, почуявшей на себе взгляд охотника.       Но Санса ничего такого делать не стала. Она, превозмогая себя, выпрямилась, отважно, не опуская глаз, встретила его взгляд, насмешливый и восхищенный, и медленно, раздвигая бедрами тяжелую гладь встречной воды, вышла на берег. Петир приподнял одну бровь, усмехнулся еще более лукаво и отвел взгляд, занявшись своей пахитоской. Санса, не спеша, отряхнула волосы, натянула шорты и майку — промокнут, ну, и ладно! — и обернулась к Петиру. Тот уже закончил прилаживать фильтр и теперь с наслаждением затягивался, выпуская краем рта ароматный дымок.       — Доброе и вам утро, Петир! Как поживаете? Что привело вас сюда, на берег?       — О, и вправду чудесное утро, дорогая! Говорят, погода скоро переменится, и начнутся дожди. Вот я и решил прогуляться, напоследок подышать морским воздухом в этом нетронутом уголке рая. И вот, наткнулся, похоже, на ангела. Или на демоническое существо? Вот смотрю на тебя, и никак не могу решить. Впрочем, в нас всех прячется и то, и другое. Нужно только давать им правильные посылы, пользоваться имеющимися ресурсами. Все это присказка, впрочем, а сказка вот какая: твоя тетя опять организовала конный выезд и ждет тебя. Ее верный Пес, похоже, где-то посеял свой телефон — не в том ли месте, где ты оставила свой, кстати? В общем, она не смогла никому дозвониться и сообщить эту приятную новость лично. Вот я и решил совместить приятное с полезным: прогуляться и сообщить тебе о приглашении. Предвидя твой вопрос — да, твоя тетка позвонила врачу, и тот подтвердил, что ты можешь выезжать, с условием, что не станешь снова падать, конечно… Вот, собственно, и все. Я надеюсь, я ответил на твой вопрос…       — Да, спасибо, теперь все понятно. Вы очень любезны. Хорошо, я дойду до гостиницы, позавтракаю и пойду к тете. Мне очень не хочется портить вам прогулку…       — Ты ничем ее не портишь, скорее наоборот. И уж, конечно, я тебя провожу до усадьбы — иначе Серсея снимет с меня шкуру, не дай боги, с тобой что-нибудь случится. Ты, моя дорогая, вечно находишь на свою голову неприятности, и я просто обязан, как истинный рыцарь, служитель света и красоты, защитить тебя от опасностей. Хотя бы ради твоей матери. Я словно вижу ее, глядя на тебя. Мы с ней тоже ходили купаться в детстве — и она была так же прекрасна, так же непосредственна, как ты сейчас. Только вот волосы другие — но ведь это дело наживное, верно. Когда-нибудь твои роскошные локоны опять отрастут — и ты станешь неотразимой.       Санса бросила на него холодный взгляд.       — Я не собираюсь менять прическу. Мне нравится ходить с короткой стрижкой.       Петир притворно тяжело вздохнул и театральным жестом воздел руки к небу.       — Dum spiro, spero.       — Что?       — Никогда не теряй надежды. Я буду мечтать о моменте, когда ты изменишь мнение. Пойдем, а то твоя тетка съест меня на завтрак. А у меня нет физических ресурсов Клигана, поэтому я опасаюсь за свою жизнь. Переодеваться не надо. Это Серсея отметила отдельным пунктом. Что-то она там нашла для тебя, а сапоги, насколько я понимаю, ты уже отнесла в усадьбу. Позавтракать ты можешь у них. Когда я выходил из дому, все семейство как раз садилось за стол…       Санса вздохнула: вот ведь обложил, не отвертишься. Она обулась и потащилась к дороге. Песок и камни залезали в шлепки и кололи ноги. Настроение внезапно испортилось. Особенно раздражало то, что, как она ни пыталась отстать и поравняться с Бейлишем, он неизменно оказывался у нее за спиной. От этого Сансе становилось не по себе.       Наконец они дошли до дороги. Солнце уже долезло до верхушек самых дальних деревьев и неуклонно пролагало свой путь наверх. «Сегодня будет дико жарко», — машинально отметила про себя Санса. Она повернулась к стоящему за ее спиной Бейлишу.       — Можно, я облокочусь на вашу руку, Петир? Эта обувь такая неудобная, что я боюсь подвернуть ногу. Я не предполагала дальней прогулки, иначе бы оделась по-другому.       — О да, я буду счастлив поддержать — для тебя, дорогая, все, что угодно. Вероятно, стоило приехать за тобой на машине. Но искушение прогулки было так велико… Да и разве смог бы я на этом ревущем чудовище подобраться так тихо, чтобы застать твой русалочий заплыв? Это разбило бы мне сердце… Сцена на берегу сделала мой день. С ее помощью я надеюсь даже выдержать этот Серсеин конный заезд. Боги, ну почему именно лошади? Почему не яхта, например? Веселее, и никаких животных, никаких запахов — только море, бриз, чайки… Ты когда-нибудь была на яхте, дорогая?       — Да, у нас была яхта. Отец никогда не любил ездить на юг, поэтому она обычно спускалась на воду летом, на северном побережье. Мы ездили на ней всей семьёй, если у отца было время, — удили рыбу, у нас были свои заповедные места…       — Боги, рыба, — по-моему, это еще хуже, чем лошади. По мне, так пусть себе остается в воде — там, где ей и место. Я думал о теплых морях — где можно сидеть на яхте, смотреть за горизонт, как садится солнце, как восходит луна… И вести свой корабль туда, куда хочешь ты — против стихии, а в руках — послушный тебе инструмент…       — А вы умеете управлять яхтой? Наш отец умел…       — Нет, я не умею — но зато знаю правильных людей, которые могут управлять ею так, как хочется мне. Люди — это тоже инструмент, в умелых руках. Вопрос в том, умеешь ли ты пользоваться этим инструментом…       — Мне не нравится мысль о том, что люди — это инструмент. Люди — это люди. И каждый делает то, что считает нужным…       — Э, дорогая, это только видимость. Иной раз человек считает, что делает то, что считает нужным ему — не понимая, что на самом деле он делает то, что нужно кому-то совершенно другому. Главное — создать людям иллюзию, что они творят свою судьбу сами. Иллюзии дорого стоят по нынешним меркам. А людям так нравится заблуждаться…       — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Петир. Я слегка запуталась…       — Не забивай себе всем этим свою чудную рыжую головку — это всего лишь философия, моя вечная слабость. Люблю, знаешь ли, поболтать на отвлеченные темы… С тобой это очень приятно делать. По секрету скажу тебе, что сейчас я отдыхаю от Серсеи — она так патологически конкретна…       — Рада, что вам нравится со мной разговаривать…       — Что ты! Это незабываемое ощущение. Потом, и разговорами ты тоже очень напоминаешь Кет — та тоже всегда была вежлива, прямолинейна и наивна. Верила во всякие сказки…       — Я не верю в сказки!       — Значит, ты уже впереди нее. И это понятно: задача детей — все же обогнать родителей. И у тебя это получится, я уверен…       — Мне это совсем не нужно.       — Это пока. Ты же еще растешь…       — Вряд ли я когда-нибудь поменяю мнение на этот счет.       — Не сердись, дорогая, я не хотел тебя обидеть… Сердишься ты тоже, как твоя мать — та всегда закипала, хоть и пыталась это скрывать. За утончённой внешностью — бурный темперамент. Твоему будущему мужу необыкновенно повезет, я полагаю…       — Я не собираюсь… Мне еще рано о таком думать.       — О, не сомневаюсь. Но когда-то придется. Или захочется… Ты уже не ребенок — и это ты и сама понимаешь. И другие, кстати, тоже. Обрати внимание, что не только товарищи вроде Пса Клигана засматриваются на тебя. Даже твой милейший троюродный брат, кажется, начал осознавать, какой ты шедевр… У него ушло на это какое-то время — но теперь он на правильном пути…       — Что?.. Я не поняла, честно говоря, о чем вы вообще толкуете. На меня никто не засматривается. Ни Клиган, ни Джоффри. Джофф так меня вообще не любит — я его раздражаю. А Сандор…       — До Пса мне вообще нет дела — вот уж воистину, слишком грубый инструмент! Даже не меч — топор, дрова рубить… А насчет Джоффри ты не права. Ты же наблюдательная девочка — вот и посмотри сама… И на этой конной прогулке он опять настоял, равно как и на твоем присутствии. А ты говоришь…       Они дошли до последнего поворота перед калиткой. Санса мысленно поблагодарила небо, за то, что идти было совсем недалеко. Чем больше она узнавала Бейлиша, тем меньше ей хотелось узнавать его дальше… Он пугал ее — на том уровне, как птицу пугает змея, — пугал и завораживал. Все эти разговоры про инструменты неприятно напомнили ей о давнишних ощущениях своей впутанности в какую-то неведомую ей игру, опасную и неприятную. Со всеми переживаниями и взрывами последних дней Санса совершенно забыла о своих тревогах. Теперь же они вернулись с новой силой.       — Ну, вот мы и пришли! Спасибо за оказанное доверие и за приятную беседу. Ты оказала мне честь, дорогая. Надеюсь, то была не последняя наша беседа. Я скоро уеду — но собирался вернуться к твоему дню рождения, заскочить на денек и воспользоваться еще раз гостеприимством твоей любезной тетушки. И, как ты помнишь, с меня — подарок.       — Что вы, Петир! Мне тоже было приятно поговорить с вами. И не стоит — про подарок.       — Как это не стоит? Тебе раз в жизни исполняется шестнадцать лет. Нет, без подарка не обойтись! И не спорь, пожалуйста…       — Хорошо. Но, пожалуйста, не тратьтесь. У меня есть все, что мне нужно.       — О, моя милая девочка. Для того, чтобы сделать хороший подарок, совсем не всегда надо тратиться… Даже наоборот. Тут важен, скорее, жест.        — Да, конечно. Разумеется.       — Ну, все, я оставляю вашу руку, прекрасная дама. Иначе ваш троюродный брат — уже слышу его артистический голос через забор — не дай боги, приревнует. Ваша русалочья сущность же, обещаю, останется между нами — только нашим секретом. Прошу!       И Петир отворил перед обескураженной Сансой калитку.