Это было у моря

Воин ничем не гордится, Воин ничего не стыдится, Воин знает, где путь, потому что слушает силу, Воин ничего не решает, потому что всё решено. Вильгельм Телль всегда попадает в цель, Вильгельм Телль никогда не садится на мель, Вильгельм Телль один ложится в постель — Вильгельм Телль. Воин ни к чему не стремится, Воин ничего не избегает, Воин ничем не владеет, потому никогда не теряет, Воин вручил себя силе и всегда помнит о смерти. Ольга Арефьева (Ковчег) — Вильгельм Телль

      Ливень почти кончился, небо посветлело, и даже появился какой-то намек на то, где находилось солнце. Сандор, не спеша, завел Неведомого в стойло, где его забрал хлипкий служащий конюшен. Конь слегка подмок, но, похоже, был очень доволен, что его наконец вывели погулять. Что, в конце концов, значит дождь по сравнению с тоскливым стоянием в крохотном закутке день и ночь? Курить хотелось до невыносимости, поэтому Сандор вышел на улицу, потрепав на прощание жеребца по мокрой челке. Ему тотчас накапало за шиворот с почти плоской крыши, на которой, казалось, собралась половина дождя, выпавшего в последние полчаса — и вся эта вода решила пролиться именно в тот загребучий момент, когда он прикуривал. "Какая, впрочем, разница — и так весь мокрый", — уныло подумал Клиган.       Справа от конюшен Серсея наконец упихала детей в лимузин и теперь раздраженно оглядывалась в поисках кандидатуры в мальчики для битья. День был испорчен: прогулка длилась от силы двадцать минут, дети ныли. В особенности, был недоволен Томмен, что не успел даже выехать на берег и покрасоваться перед всеми в своем новом статусе «мужчины на большом коне». Джоффри, демонстративно отвернувшись от всех, что-то строчил в своем телефоне. Приятели его уже смылись — ну, еще бы, после такой-то сцены. Интересно, рассказал ли его подопечный матери, что именно произошло на дюне? Сандор полагал, вряд ли. Он и сам толком не видел, что произошло — до места происшествия он доскакал, только когда большинство участников покинуло сцену. Понимал лишь то, что Пташка вдруг расхрабрилась до ужаса — поцелуи ей, что ли, дали в голову? — и, похоже, наговорила Джоффу каких-то колкостей, а тот, сам питая неуправляемую страсть к издевкам, был патологически ранимым и обидчивым, что, в общем, было неудивительно. А затем — это Сандор видел уже отчетливо — девчонка каким-то образом подняла свою серую лошадку на дыбы, а у суперпородистого коня Джоффри была та же особенность, что и у хозяина — несмотря на горделивую осанку и внешний лоск, он был пугливым и дёрганым. Гнедой тотчас же рванул так, что Джоффри чуть не грохнулся мордой в мягкий песок. Выглядело это презабавно, и если бы Клигану не полагалось, вообще-то, следить за мальчишкой, он бы поаплодировал и Пташке, и ее маневру — и гнедому дурню, заодно. Впрочем, Джоффри чудом удержался в седле — бросив на девочку такой взгляд (который она, похоже, в своём триумфе амазонки даже не заметила), что Сандор призадумался, вспомнив о словах горничной.       Все-таки у Пташки были совершенно пичужьи мозги. Любой ее отпор неизбежно повлек бы за собой ответную реакцию — а униженный перед друзьями пакостный садист уж наверняка, как истинный змееныш, затаил злобу. Сандору хотелось самому треснуть вздорной девчонке по затылку. Ну почему ей именно сейчас приспичило устраивать тут бунт? Ему пришло в голову, что, вероятно, знай она то, что ему рассказала горничная, Санса бы поостереглась дразнить гаденыша, но и насчет этого он был отнюдь не уверен. Ей была важна ее победа: сейчас, здесь, а что будет дальше — наплевать. Сандор будто ощущал ее настроение — море по колено, горы по плечо. Он уже отведал его на себе в конюшне — и то, что он почувствовал, ему не понравилось. Она была сейчас, бесспорно, хороша — как молния в грозу — но на себя была не похожа и, вероятно, казавшись себе безумно опасной, на самом деле была, как и всегда, слаба и уязвима. Даже больше, чем обычно, потому что в своём порыве вседозволенности скинула обычные доспехи, что до сей поры успешно ограждали ее от неприятностей: неразговорчивость, смущение, застенчивость, вежливость. Глупая, храбрая его Пташка…       Джоффри с приятелями уже доехали до кромки леса, когда их всех накрыло дождем. И тут началось что-то невообразимое. Откуда-то неожиданно вылезла вся эта история с планами злокозненной Серсеи — Пташка куда-то сунула свой нос и теперь знала, что ее собираются выдать замуж за поганца. Тут же стало ясно, почему ее так разбирает. Ситуация просто прижала ее к ногтю. Все это была одна сплошная истерика — Пташка отбивалась почти вслепую, не зная, от кого и от чего. В разговор каким-то образом попало то, что и он знал про готовящиеся каверзы Серсеи. Видимо, это самое женское чутье, Иные бы его забрали. Да и что говорить, местами Пташка читала его как книгу — когда доверялась инстинктам. Когда девочка пыталась анализировать его, исходя из собственного разума и опыта — почти всегда промахивалась. С кем она его сравнивала — с братом, с одноклассниками? По возрасту Сандор был ближе, скорее, к отцу, не говоря уже о багаже за спиной. Да и знала ли она своего отца? У девочек вечно какие-то иллюзии, сказки в голове. Рыцари, драконы… Ну, а он, похоже, прямо на глазах превращался из гребаного рыцаря в самое настоящее чудовище — вот он, меткий взор инстинкта!       Пташка что-то кричала про предательство, про обманы и все в таком роде… Она пыталась казаться взрослой, отчаянно старалась не заплакать — даже губу прокусила до крови — а Сандор смотрел на нее и думал о том, что когда она плачет, выглядит взрослее, а когда сдерживается — летит, как с ледяной горы, из своих почти шестнадцати в какие-нибудь треклятые двенадцать. Сейчас он толком не слушал ее слов. Лишь мрачно размышлял о том, что тогда, на пути из конюшен, он зря свернул к гостинице. Ему надо было ехать на шоссе, увезти ее из этого гадючьего гнезда, посадить в самолет, да, Седьмое пекло, до двери отвести ее за руку к маме, чтобы та захлопнула ему в нос дверь, и все бы избежали этой бесконечной душевной порнографии. Признаний, откровений, обвинений… И было бы проще — и ему, и, в особенности, ей. Ну, втюрилась бы в кого-нибудь в школе… Мама была бы рада…       Оправдываться Сандору не хотелось. Тем более, он продолжал считать, что вся эта пакость с женитьбой, в общем-то, не его дело. Ее семья старалась решить за нее — безусловно, козни Серсеи не распустились бы таким пышным папоротником, не будь поддержки со стороны пташкиной мамаши. Сандор часто наблюдал за всем этим так называемым элитным кругом и знал: там все странным образом застыло в веках — партнеров выбирала семья, как в каких-нибудь королевских семействах. Иначе было нельзя — слишком много стояло на кону. Деньги, связи, круговая порука… Там не было места безродным Псам и девчоночьим томлениям.       Нет, это было не его дело. Каждый день Сандор упорно себя в этом убеждал. Днем у него почти получалось. Круг Пташкиной жизни — расширенный вариант золотой клетки, в которой она росла, взрослела, училась — вел к тому, что готовила ей судьба, а также любящая мамочка и Серсея. С точки зрения убогой логики Джоффри бы не самым плохим вариантом. Судя по тому, как Серсея настаивает на браке, есть что-то из Пташкиных бумаг, на что она хочет наложить свои загребущие когтистые лапы. Из того, что Пес понял о завещании — чтобы войти в наследство, Сансе Старк нужно было, как минимум, вырасти, а по максимуму, встать на ноги. Что давало ей гарантию на ближайшие пять-шесть лет. А там…       С точки зрения этой логики, Санса будет кататься, как сыр в масле, после своей монашеской келейки — ходить, куда захочет, одеваться, как пристало жене звезды эстрады, кататься на дорогих машинах, мотаться по всяким бутикам-поездкам-театрам. Сандор не мыслил такими категориями. Он лишь наблюдал за всем этим, словно стоял перед прозрачной стенкой огромного аквариума, где в трех дюймах от него в прозрачной толщи воды крутились неведомые огромные рыбы. Можно было наблюдать за ними, казалось, можно было коснуться их мерцающей чешуи — вот, только протяни руку — но там было только холодное стекло.       Как это — очутиться внутри этого аквариума — он не знал. Да его туда и не приглашали. Как это сказал Мизинец: «Я бы не пустил тебя дальше столовой». Ага. И не пускали. Объедки изредка оставляли на пороге. До сей поры Пес туда и не рвался — тем паче, там было как-то невесело и тяжело. Из взрослых членов семейства контакт у него был, пожалуй, лишь с Робертом. Но Роберт и сам был сплошным недоразумением. Пес сочувствовал ему, но уважения к хозяину не испытывал. Все поведение Роберта сильно смахивало на известное изречение о тараканах, назло которым стоило сжечь весь дом.       Не проще ли было оттуда уйти? Или, в конце концов, приструнить Серсею? Хотя это, конечно, не столь простая задача… К Пташке Серсея вынуждена была относиться любезно — и будет продолжать в том же духе, пока наследство наконец не пойдет в расход. Да и потом, наверное, тоже… Может, внуки пойдут…       Мысль о том, что Пташке придется рожать от Джоффри детей, неожиданно застала его врасплох, и на душе стало отвратительно скверно, до гадливости. Все это время Сандор старательно гнал от себя наползающие образы того, что будет с ними всеми происходить после этой треклятой свадьбы. Как и возможные другие варианты. После пташкиного трогательного признания той ночью, он с каждым ее шагом старался ставить новый барьер — кто-то же должен — а она одним движением этих своих рыжих ресниц их пробивала. Он надеялся продержаться до отъезда треклятого Бейлиша — поскорей бы он убрался со своими плоскоголовыми недобитками к Иным. А там все встанет на круги своя. Она будет спать в гостевой напротив спальни хозяйки, а он вернется в свою конуру на первый этаж — и больше никаких контактов. Никаких объятий. Никаких поцелуев…       Это было тоже логично, но боги, отчего ему тогда так скверно, что хочется залпом выпить бутылку чего-нибудь очень крепкого? Тогда он сможет абстрагироваться. Не помнить. Того, что было в номере этой ночью. Того, как она смотрела на него на берегу утром. Блеска ее глаз в спальне. Того сияния, что он уже не видел, когда она валькирией гарцевала на этой своей странной лошади с металлическим оттенком, бросая ему в лицо свои гневные речи.       По логике, он ее не предавал. Но согласно другой, их собственной логике, которая родилась в один из тех моментов, что предшествовали их объяснению — она была права, и он — чудовище. Дурное, жалкое и трусливое, что было особенно досадно. Потому что причиной тому, что он смолчал, был именно страх. Страх перейти барьер. Непонятность того, что там — за этим барьером. Неопределенность — она так его заколебала в течение его предыдущей жизни, что даже порог баратеоновской столовой не казался Сандору уж настолько ужасной альтернативой. И безнадежность. Он не мог ей ничего предложить, кроме себя самого — сомнительнейшее приобретение.       У него не было дома, не было корней — по жизни Пес тащился кочевником, и пока его это не особо напрягало. Из корней у него был только Григор — и это, безусловно, шло в минус. А ее семья… Сандор хорошо помнил тот год, когда чету Баратеонов под загребучее Рождество навестила чета Старков. Они остановились в особняке Серсеи, которая только недавно обустроилась там после смерти отца и вхождения в наследство и еще не наигралась в любезную хозяйку. От Старков веяло холодом — как будто они прятали за шиворотом весь свой треклятый север. Особенно это ощущалось рядом с женой, матерью еще незнакомой ему тогда Пташки. Хорошо сохранившаяся, еще красивая добродетельная дама и почтенная мать семейства разве что не подбирала юбок, проходя рядом с Псом — возможно, потому что была в брюках. Сам Старк его просто не замечал — ровно, без эмоций — как и большинство ему подобных из этого круга. Пес к этому привык, и такое отношение его не задевало — он бы удивился и насторожился, будь оно каким-то другим.       Неожиданно обнаружилось, что его нынешнее отношение сильно отличается от того, давнишнего. Теперь вспоминать об этом было на несколько порядков обиднее. И это тоже из-за Пташки. Стоило увезти ее им назло. Кому назло? Покойнику Старку, чтобы он поворочался в своей холодной могиле? Истеричной матери, что хочет выдать замуж девчонку за придурка-садиста, о котором ничего не знает?       Его она, однако, меряет совершенно другой меркой… Джоффри Баратеон по определению не мог быть плохим. Пес Клиган по определению был мерзавцем. Это была их убогая, недалекая логика. Сандору меньше всего на свете хотелось, чтобы Пташка оправдывалась за него перед своей матерью. Чтобы унижалась, пытаясь объяснить, что именно между ними произошло — она правдивая и наивная — и обязательно попробует… Чтобы мать терпеливым голосом объясняла его девочке, что нет, так нельзя — в уютном пространстве страны золотых клеток Пташки не влюбляются в Псов — это не хорошо, не по правилам… Он и сам себе это все время талдычит. Вероятно, потому что это и есть правда. А все остальное — иллюзия, красивая и сладкая, и как все красивое и сладкое — по крайней мере, в жизни Пса — должно было неминуемо кончиться и скоро. Тогда уж лучше скорей — пока про все это знают лишь они двое.       А что надо было делать — довести эту Пташкину грезу про красавицу и чудовище до реальности? До грязных придорожных мотелей, где им бы пришлось останавливаться в процессе бегства от негодующих родственников? Врезать по этой сказке столом и кроватью — да так, чтобы уж наверняка — до отвращения, тоски, неминуемой скуки? Чтобы через пару месяцев она бы сама от него сбежала под покровом ночи — обратно в тоскующие объятья мамочки?       Возможно, Пташке и нужно было столкновение с настоящим миром — но Пес не готов был стать ее проводником. Пусть лучше будет, как есть, — гневные речи, обвинения, эти неожиданно бьющие холодом глаза, словно зелень моря неожиданно заволокло ранней зимней вьюгой. Пусть летит себе на свой север. Пусть выходит за Джоффри, если она, как покорная дочь, согласится на этот нелепый вариант.       Если она выйдет за поганца — Пес просто может уволиться, когда все это станет невыносимо. Не настолько, как она сказала, глубоко ему в мозг пустили корни эти цепи — может и обойтись без хозяев. Возможно, стоило вообще уехать прямо сейчас? В пекло всю эту их усадьбу, Серсею с ее лилиями, Джоффри — с ракетками. И Пташку… Пусть разбираются сами, хозяйничают в своем аквариуме. А он посмотрел — и, в общем, ему хватит. Зарплаты было, конечно, жалко — но иногда лучше потерять деньги, чем то, что у него еще осталось — свою жалкую гордость, Песье самолюбие…       Можно доехать до Роберта — он назло Серсее выплатит Псу выходное пособие. Эта мысль позабавила Сандора, и он отвлекся от своих унылых рассуждений, оглядываясь вокруг.       Серсея разговаривала с только что притрусившим на своей рыжей кобыле Бейлишем. Пока Пес предавался приятным воспоминаниям, она уже успела распушить ноющего Томмена, вздрючить шофёра за какую-то там крошечную царапину на двери лимузина и как раз начала изучать свой кабриолет, который не полностью отмылся от пыли дождем и представлял из себя весьма печальную картину, тем паче, что Пес криво завел его под навес, и водительское сиденье основательно намокло. «Вот пусть сядет своей высокопоставленной дряблой задницей в лужу, — подумалось Псу, — ради этого и ругань стоило потерпеть…»       Однако приезд Бейлиша отвлек Серсею от ее намерений. А где, кстати, пропадал Бейлиш? На берегу его Сандор не видел. В лесу и на поле тоже, вроде, его не было. Разве что он где-то слез с коня и змеей прополз между коряг и пней? Все это было, на самом деле, совсем невесело. Сандор, возможно, и вправду уехал бы — не околачивайся тут этот прохвост. Что-то подсказывало Клигану, что Мизинец ведет совсем не серсеину, а свою собственную игру, и, возможно, туда замешана и Пташка.       Так что придется терпеть, сжать зубы в привычном песьем оскале и сесть у осточертевшего порога. С этого места ему хотя бы видно, кто нынче приглашен к столу… И заодно можно было краем глаза приглядеть за Джоффри и его отмщением — а в том, что оно, однозначно, последует, Сандор не сомневался… Глупая Пташка — можно подумать, было мало других проблем. После устроенной ей бузы, Джоффри, возможно, начнет действовать иначе — по крайней мере, придирками точно не ограничится. Плюс, с завтрашнего дня Пташка обоснуется в усадьбе. Тут навредить ей было и проще — и сложнее…       Так что, пожалуй, ему и впрямь придется спать у ее порога… «Ей бы понравилось, — горько подумал Сандор, — прямо как в идиотских сказках… Принцесса в башне и верный рыцарь под дверью…» Да, он и забыл: она не хочет его даже под дверью — он же предатель. Ну что ж, придется сидеть тише. Что она там ему сказала на прощание — что ей его жаль? Сандору и самому, отчасти, себя было жаль. Правда в том, что ее было жальче…       Он закурил следующую и направился к лимузину — Серсея уже била копытом, торопя всех ехать. Мимо прошелестел Бейлиш, заводя кобылу в стойло.       — Чудесный денек выдался, а, милейший Пес?       — Не вижу ничего чудесного. Лило, как из ведра. Даже лошади промокли.       — Да, это верно, но промокшие разгоряченные амазонки мне всегда были исключительно симпатичны. Чего не скажешь, похоже, о твоем подопечном. Он, наверное, решил, что малютка заколдовала его боевого коня. Как бы он теперь не начал задумываться об инквизиторских кострах… Стоит приглядеть за этим беспокойным эльфом. Что-то она, кстати, пропала в этих своих лесах. Видимо, устала от праведной битвы. И расстроилась. Ты, случайно, не знаешь, отчего?       — Откуда мне знать? Я ее не видел.       — Ну-ну. А она так громко и гневно кричала на берегу! Я не удивлюсь, если даже Джоффри, несмотря на расстроенные чувства, слышал эти восклицания. Интересно, с кем же она так повздорила? Наверное, с ветром, что так разгорячил ее прелестные щечки и растрепал ей рубашку. Сегодня был сильный ветер…       — Наверное. Я не заметил.       — Это потому, что ты закован в броню, милейший. В броню собственной ненаблюдательности и жалости к себе. Как же, наверное, скучно быть Псом! Не завидую тебе, дружок, даже несмотря на то, что ты на две головы выше меня. Что от этого толку, если все равно ничего не замечаешь? Только чайкам гадить удобнее — прицел ближе… Ну, прощай, беги — хозяйка дала приказ «к ноге». Иначе не выслужишься…       Серсея и впрямь взглядом метала молнии. Сандор уселся в лимузин — Джоффри пожелал ехать с матерью. Хозяйка дала указания служащим насчет Пташки. «Должна же она когда-то вернуться из своих лесов», — тоскливо подумал Пес. Лимузин тронулся, по стеклу прямо рядом с обожжённой щекой Пса змейками пробежали струйки воды — снаружи, струясь с крыши автомобиля.       И тут впервые Пес почувствовал, что и он — как эти рыбы в аквариуме — видит окружающий мир только через непреодолимый барьер холодного мертвого стекла. За окном, разгоняясь, с каждой минутой все сильнее, бежала мимо неведомая ему, таинственная жизнь…