It was a Monday, when my lover told me, "never pay the reaper with love only." What could I say to you, except, "I love you." And "I’d give my life for yours." I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones, dear. The first time we made love, I... I wasn't sober. (and you told me you loved me over and over!) How could I ever love another, when I miss you every day... Remember the time we made love in the roses? (and you took my picture in all sorts of poses!) How could I ever get over you, when I’d give my life for yours. I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones, dear. My dear, it’s time to say I thank god for you. I thank god for you in each and every single way. And, I know... I know... I know... I know... It's time to let you know. time to let you know. Time to let you know. time to sit here and say... I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones. I know we are... we are the lucky ones, dear. We are the lucky ones, dear.. "Lucky" Bif Naked.
В коридоре было темно. Кабина лифта застыла желтым световым пятном, давая возможность Пташке снять с шеи ключ и отпереть дверь. Казалось, после их диалога внизу девочка потеряла всю свою решимость – где-то по дороге с первого этажа на второй. Возле двери она отводила глаза и хлопала своими пушистыми ресницами, которые в плохо освещенном коридоре казались почти черными. Сандор, глядя на нее сейчас, продолжал думать, что он зря поддался на провокацию – а с другой стороны, она была неоспоримо права, и мир ни одному из них не мог предложить ничего лучшего, чем они были способны дать друг другу. По крайней мере, для него было однозначно так. В глубине души Сандор продолжал думать – или надеяться – что для Пташки все в дальнейшем устаканится: она уедет к матери, и вся эта абсурдная летняя история сотрется из ее памяти, как предутренний кошмар развеивается с первыми солнечными лучами. И ему было мучительно невыносимо от мысли, что наступит тот час, когда она пожалеет о своем сегодняшнем решении. "Какая тебе разница – ты все равно об этом не узнаешь!" Как бы ни сложилась его судьба – Пташка вылетит из ее страниц так же легко, как и впорхнула туда августовским летним вечером. Тогда у него хотя бы останется сегодняшняя ночь – чтобы помнить. Чтобы забывать. Дверь наконец была открыта. Пташка прошмыгнула внутрь, но свет зажигать не стала. Лишь отскочила на добрых пару шагов, словно боялась его. Да что ж такое? Не только предстоящее действие, но сам договор, казалось, уже что-то изменил между ними. Эта самая связь, о которой так много было сегодня сказано, теперь словно отпустила свои щупальца - оставляя их друг перед другом без всякой подсказки, как в первый день мироздания – нагими, не знающими ни кто они сами есть, ни кем станут, преодолев по два этих шага на брата – подойдя вплотную друг к другу, чтобы разрушить наконец этот последний барьер. Два чистых листа. Одно слово на двоих. Где бы теперь отыскать то перо, что сможет его написать? Пташка нервно села на краешек кровати. Боги, это чудовищное сооружение пугало даже самого Сандора. Она была столь необъятна, что, казалось, в ней можно заблудиться. И какого Иного кому-то приспичило делать такое огромное ложе? Видимо, тому, кому надоела собственная жена, – подумал Клиган – чтобы держаться от нее по возможности подальше. На этой постели это не составило бы труда. И это - их поле деятельности на эту ночь. Может, стоило сразу предложить Пташке перелезть на другую, более мелкую койку? Она сидела на краю своего ложа и смотрела на него так, словно скажи ей только слово «кровать», и она подпрыгнет от страха. Нет, что за детский сад! Сандор покачал головой и пошел на лоджию – перекурить и поразмыслить. Пойдет ли она за ним? Вроде, нет. Так и сидит, вцепившись в свой рюкзак. "Как на приеме у врача", - машинально подумалось ему. В предвкушении какого-нибудь мерзкого визита, вроде зубного. Или гинеколога. Вот еще тоже: «Доктор, мне совершенно необходимо избавиться от моей девственности, не возьмёте ли на себя труд…» И он взял, как дурак. Воистину, нет большего осла, чем осел со слабостями. Пташка умело сыграла на его - а теперь вот сидит, как теленок, которого привели на заклание – и он уже заприметил за спиной у любимого хозяина беспощадный холодный блеск ножа. А он был как раз этим ножом. А хозяином была судьба – в этот момент одна на них двоих… Он докурил. Ну не начинать же еще одну. А то выходит, что боится не только жертва, но и само орудие убийства. Где это видано, впрочем, чтобы нож любил то, что через минуту ему предстояло разрезать? Какой-то абсурдный бред. Была бы там, в комнате любая из Джоффриных поклонниц, Пес бы не сомневался – все было бы понятно – в наличии имеются мужчина, женщина, кровать – что может быть проще? Но чем ближе была эта женщина в комнате, чем больше их связывало – тем труднее было войти обратно в это полутемное пространство и начать как-то действовать. Оттого Пес вчера прогнал девчонку горничную – хотя мысли о ней у него возникали и раньше. Но после ее откровения, страха и неуверенности, что она не постеснялась продемонстрировать именно ему, Клигану, он просто не мог как-то нарушить это оказанное доверие. Получается, любую шлюху отыметь проще и спокойнее, чем приблизиться к такой желанной, так сильно любимой женщине? Кто бы там ни был – внизу, наверху – ему явно нравятся злые шутки. А может, это просто их проклятые головы мешают им делать нужные шаги – вечным препятствием к моменту достижения какой-то цели? Чтобы уж на всякий случай все осложнить – чтобы жизнь медом не казалась. Он-то это точно заслужил – нельзя выбирать в возлюбленные пятнадцатилетнюю девочку. Впрочем, и ему тоже выбор не слишком-то предоставлялся… Сандор заставил себя не брать следующую сигарету и вернуться-таки в комнату. Тоже мне, герой-любовник, от которого разит перегаром и табаком. Вот, кстати, хорошая мысль… - Пташка, послушай… Она словно дернулась от звука его голоса, почти подпрыгнула. Нет, это невозможно… Она – ребенок. Надо валить отсюда поскорее. Или лучше нажраться? Чтобы уж наверняка обеспечить полное отсутствие присутствия. С горничной это сработало. Беда в том, что Пташка – дитя она или нет - знает его, как облупленного, и сразу поймет, что это уловка, обман. А они сегодня играют по-честному… - Я подумал, после твоих винных обливаний и вообще. Надо бы, что ли, в душ… Не могу сказать, что я большой поборник чистоты, но когда-то слышал, что все постельные развлечения лучше все же начинать помытыми… - Помыться… Да, конечно. Как я не подумала. Спасибо. Я сейчас… Она, как ужаленная, сорвалась с места, да так и убежала в ванную, вцепившись в свой плюгавенький рюкзачок. Сандор покачал головой. Детский сад. Все же слегка выпить можно. Он нащупал на столе свою бутылку с коньяком, щедро глотнул из горла – была охота ковыряться со стаканом – и пошел во вторую ванную… Клиган быстро закончил с помывкой - смотреться в зеркало даже не стал, чтобы не расстраиваться – и это чудовище девчонка захотела в качестве первого партнера – что-то у нее вкус так себе…Выходить из ванной без ничего ему совершенно не грело душу – было как-то нарочито и неприятно, поэтому Сандор пошел на компромисс – влез в брюки, а рубашку надевать не стал. В конце концов, без рубашки она его уже видела… Неплохо было бы побриться, раз пошла такая пьянка, но бритва, увы осталась в особняке, охраняемая злой львицей Серсеей Ланнистер. Придется так, с суточной щетиной… Когда он вышел из ванной – в тот же момент Пташка вышла из своей. Туго укутанная в длинное голубое полотенце, она показалась ему еще младше. Махровая ткань спеленала ее уже совсем женскую фигурку, делая более угловатой и подростковой. У Сандора опять заныло под ложечкой – но не от желания, а от жалости, и снова захотелось побыстрее одеться и свалить отсюда к Иным, пока не поздно… Пташка кинула на него виноватый взгляд – ни дать, ни взять, испуганная лань – и опять села на кровать в прежнюю позу. Потом опять вскочила, как солдатик по команде. Такой маленький, храбрый глупый солдатик, вбивший себе в голову, что он что-то кому-то должен. Или еще хуже – себе самому… - Вы, наверное, хотите, чтобы я… - Седьмое пекло, Пташка, ты лишилась ума? Совсем решила меня добить, еще и на «вы» называешь? Что это, шутка все? - Ой, я забыла. У меня в голове все так перепуталось… Я не буду. Я хотела сказать, ты, наверное, хочешь на меня… увидеть меня без этого, - она еще крепче вцепилась в свое полотенце. - Помнишь – ты заказываешь музыку сегодня? Как захочешь, так и делай. - Но вы разве… Разве ты не хочешь? - Я хочу того, чего хочешь ты. Если тебе это не будет неприятно – пожалуй… Пташка, словно сама себя принуждая – ну не мог же он сказать «нет» – так вышло бы еще хуже – опустила скрещенные руки, они безвольно упали по бокам и там и остались, как будто сдерживаемые каким-то отчаянным внутренним порывом. Полотенце через некоторое время упало. Сандор смотрел на ее ступни, явно замерзающие – ноги у нее дрожали, как от холодного ветра. Как заяц трясется, заслышав шаги охотника. Чем дальше, тем больше он ощущал себя чудовищем, людоедом. Он увидел, как полотенце совсем будничным, не картинным жестом медленно сползло по Пташкиным ногам. Он принудил себя поднять взгляд – если она проделала такое ради него, по крайней мере, он мог заставить себя посмотреть. Он не видел ее тела – хоть и мечтал о нем весь этот месяц, он видел только ее лицо – только глаза – огромные, как две обезумевшие луны, заполонившие его до макушки до паха, где никакой жизни даже и не намечалось. Наверное, он мог заставить себя сделать то, о чем она так слезно просила час назад. Но они обещали быть честными – и он просто не был в состоянии ей лгать – и так уже за их спинами было слишком много обмана и недоговорок. - Послушай, тебе не стоит… Ты – прекрасна, и мне не нужны тому доказательства. Я уже видел тебя на берегу, помнишь? И вчера тоже… Не надо, прошу тебя… "Лучше десять раз мордой об костер – но не это, почему, седьмое пекло?!" Я подумал, вот что мы сделаем: нам обоим надо успокоиться. Так – я не хочу. И ты тоже. Я понимаю, ты хочешь быть готова. Но не готов я. Вообще. Слишком много выпивки – на мужчин это действует определенным образом… Короче я просто не в состоянии – сейчас. Думаю, нам стоит лечь спать. Если хочешь – можем лечь вместе… Если нет – по старому варианту. И подумаем об этом утром, ладно? "Ну вот и сказалось, вовсе не страшно". Пташку, казалось, заворожили его слова. Еще с минуту она стояла неподвижно, а Сандор смотрел на то, как падает луч из ванной на нежную линию ее скулы, очерчивая маленькую мочку уха и торчащие там и сям влажные вихры. Потом молниеносно подхватила полотенце – невыразимо лёгким и изящным жестом испуганной нимфы – и тут у него застучала в мозгу мысль – Боги, что за дурак, он только что отказался от нее – чего ради? Где теперь выпадет им шанс? В ответ на эту мысль ожило все тело – собственные несказанные слова отдавались, казалось, в каждой клеточке, и Сандор понял, что и тут он опять ей солгал. Да и выпил он совсем немного по его меркам. Однако, слово не воробей… А Пташка меж тем закуталась в свое полотенце и как-то расслабилась. Все же, оно того стоило. По крайней мере, из ее глаз исчезло это выражение загнанного зверя. Ну вот, почти все. - Ну, ложись. А я тоже пойду… - Нет, ты же сказал. Ляжем вместе. - Хорошо. Как скажешь. "Седьмое пекло, что же теперь, спать в штанах? На другом конце постели? Благо, она большая - кровать..." - Ой, я забыла почистить зубы. Сейчас вернусь. Сандор воспользовался ситуацией – похоже, зубы были выдумкой – когда она вышла первый раз из ванной, от нее пахло зубной пастой – так что это была ее уступка – ему, - разделся, стащил с другой койки одеяло и устроился как можно ближе к краю кровати. Ну вот – теперь между ними была такая приличная пропасть – разве что меча посредине не хватало. "Можно было положить пистолет", – пришла в голову нелепая мысль. Он отвернулся к окну. Не стоит больше смущать девчонку – и так сегодня адов день. Может, и вправду удастся заснуть? Сандор слышал, как Пташка прошлепала босыми ногами по кафелю, выходя из ванной, вот щелкнул последний выключатель, шаги прошуршали по ковру. Она залезла в кровать и что-то там копошилась с одеялом и своими многочисленными подушками и подушечками. Потом затихла. Все. Неужели этот дикий вечер закончится вот так - мирно и холодно? Сандор вздохнул. А потом почувствовал, как сзади его обняли две прохладные тонкие руки, как нежная щека – как в тот первый раз – прижалась к позвоночнику. Все страхи ушли – и под ногами хрустели последние камни рухнувших уже навсегда барьеров… Они пролежали так несколько минут, потом Сандор осторожно перевернулся на спину, притянув Пташку к себе на грудь, обнял за плечи. - Иди сюда. Она уткнулась ему носом в шею и, похоже, мгновенно заснула. Через некоторое время задремал и он сам. В предутреннем свете все вокруг казалось серым. Занавеска на приоткрытом окне легко колебалась от влажного, пропитанного дождем воздуха. Сандор проснулся, не понимая, где он, и тут же все вспомнил - сердце тут же пустилось бешеным галопом. Они так и проспали всю ночь вместе – и проснулись тоже вдвоём - он оказался сзади, одна его рука была у Пташки под лохматой головой, второй он обнимал ее грудь. Спиной она накрепко прижалась к его животу. Это было волшебно, невыносимо и вместе с тем абсолютно естественно. Правильно. Пташка заворочалась, легко вздохнула, словно ветерок пролетел по подушке, и оглянулась назад, вцепившись ладонью в его руку на ее груди. - Так хорошо… Привет… - Привет… Целовать ее в сомкнутые, пересохшие со сна губы было так же натурально, как держать ее в объятьях всю ночь. Пташка развернулась к нему вся, обнимая его одной рукой за шею, другой – гладя спину. - Послушай. Ты все еще хочешь этого? - Да… - Тогда давай попробуем. Когда он вошел в нее – он ожидал чего угодно - она была непривычно влажной даже для его опыта – Пташка дернулась и изогнулась, словно хотела переломиться пополам – или расправить крылья. Он страшно боялся причинить ей боль – но остановиться тоже уже не мог. Время потеряло всякое значение, он его больше не ощущал – впервые за много лет – но, судя по их дыханию и стуку сердца, все длилось недолго – немыслимую прекрасную краткую вечность. На последней секунде взлета он открыл глаза, встретился с ее широко распахнутыми, невидящими глазами - море и зеленый крыжовник - и кончил, ощутив, что вместе с ним кончила и она – абсолютной симфонией жизни, что теперь у них была одна на двоих. Он уткнулся лицом в ее волосы, касаясь губами мочки ее уха, а она легко водила кончиками пальцев по его позвоночнику. - Не уходи, ладно? Вот так, просто. Останься. - Да. И они так и лежали, уже не двумя даже половинами, но единым целым – каждый ощущал то же самое – совершенство и законченную гармонию момента, в котором, по определению, не могло быть ничего неправильного. Даже их первое свершение не принесло с собой ни опустошения, ни отчуждения, но напротив, притянуло их еще ближе друг к другу – хотя, казалось, ближе уже некуда. - Мы - как два куска мозаики, ты чувствуешь? - Да. Как же мне теперь от тебя оторваться? - Никак. Просто будь со мной… И он был. Недоумевая, как могло вообще прийти в голову упираться и пытаться сбежать еще ночь назад. Утопая в ней, как в каком-то персональном море, которое теперь затопило ощущением нелепого, несбыточного счастья все его существо. Пташка шепнула ему на ухо, от чего по спине опять побежали жаркие волны: - Я тебя все-таки нашла. - А что, ты меня теряла? - Да. Но смогла отыскать…Конец четвертой части