Это было у моря

Я открою тебе самый страшный секрет Я так долго молчал но теперь я готов Я — Создатель всего что ты видишь вокруг А ты, моя радость, ты — матерь богов Этот город убийц, город шлюх и воров Существует покуда мы верим в него А откроем глаза — и его уже нет И мы снова стоим у начала веков Матерь богов, матерь богов Мы гуляли весь день Под мелким дождем Твои мокрые джинсы Комком лежат на полу Так возьмемся скорее за дело Матерь богов Мы в который уж раз создаем этот мир Ищем вновь имена для зверей и цветов Несмотря ни на что побеждает любовь Так забьем и закурим, матерь богов Я рождался сто раз и сто раз умирал Я заглядывал в карты — у дьявола нет козырей Они входят в наш дом но что они сделают нам? Мы с тобою бессмертны — не так ли, матерь богов? Матерь богов, матерь богов Мы гуляли весь день Под мелким дождем Твои мокрые джинсы Комком лежат на полу Так возьмемся скорее за дело Матерь богов ​ Nautilus Pompilius - Матерь богов

​ 1. К тому времени, когда они наконец доехали до гостиницы, дождь перестал. Крышу они-таки закрыли, хотя оба были изрядно подмокшие. Санса смущенно поправляла прилипшее к груди платье - поцелуи поцелуями, но почему, ради всего святого, вся одежда, включая нижнее белье, куда-то сползла, или, наоборот, задралась? У Сандора рубашка оказалась почему-то выправленной из штанов, а пуговицы были почти наполовину расстегнуты. Это она сделала? Матерь всеблагая, а ведь Санса ничего такого не помнила. Как наваждение. Очень сладкое, надо заметить... Зато сонливость как рукой сняло. Во что превратились губы - сплошная катастрофа. Но надеяться на их выздоровление не приходилось - и слава небесам... Как вернется домой - все пройдет. Кроме души… - Так, Пташка, дуй в номер, и собирай свое барахло. Я подожду тебя в коридоре… - А ты почему не пойдешь? Что еще за шутки? Вообще, мог бы помочь… - Я тебе там так помогу, что мы до утра не вылезем наружу. Знаю я эти дела. Иди-иди. И не надо взглядов. Не поможет. Сказал - значит, не пойду. Вот закурю, наоборот. Чтобы невкусно было целоваться… - Не надейся. Мне с тобой всегда вкусно целоваться. Я даже к табаку уже привыкла. - И это очень скверно, надо заметить. Еще одна история из серии “дурных влияний” - Какой ты несешь вздор! Вообще, это я во всем виновата. Я тебя совратила. И использовала. - Ага. Если бы меня всегда так “использовали“... Ты понимаешь, глупая девчонка, что, несмотря на всю эту пакость вокруг, ты делаешь меня счастливым? Безмерно. Что меня до усрачки пугает. За такие вещи, как я привык, надо будет платить… - Тебе не кажется, что мы уже заплатили? Вперед? - Нет, седьмое пекло, оно не так работает. Ничего мы пока не заплатили. Но, боюсь, заплатим рано или поздно. Лучше, конечно, поздно. - Нет, лучше ехать без билета... Зайцем. Это щекочет нервы… - Вот ты какая, тебе уже подавай острых ощущений? - Ага. Это приятно. Как целоваться за сценой, пока Джоффри ноет свою хрень, ничего не подозревая… - Пташка, знаешь ли, это - опасная тропа. И весьма. Нет, что-то в этом есть, безусловно… Но такие штучки ставят тебя в зависимость – а зависимость - это всегда дерьмово. В итоге ты будешь гоняться именно за ними, за этими острыми ощущениями. А прочее тебя уже не удовлетворит. Понимаешь, что я имею в виду? - Понимаю. Но я гоняюсь не за острыми ощущениями. А за тобой. Тебя мне более чем хватает… - Это пока что… - Откуда такая бездна оптимизма? Он просто заразителен. Пойду, пожалуй, собирать вещи… Санса демонстративно вышла из машины, не оборачиваясь. И все же мог бы помочь…Как досадно, что он не идет, просто до слез… Это же последний шанс остаться вдвоём – а он решил поиграть в святошу. Вот упрямое чудовище… - Пташка! - Ну что тебе? - Не плачь! Еще есть обратный путь… - Иди в пекло! - Я уже давненько там… Санса зло шлепая ногами по мокрой поверхности асфальта и не менее промокшему ковру в предбаннике - и откуда тут-то берется вода? – проследовала в холл. Ей было слышно сквозь рев заводящегося мотора, как Сандор хохотал. Вот дурень, честное слово… Упрямый, как осел, дурень. Надо было бы его послать – но чемодан… И обратный путь… Санса облизнула пересохшие губы, на которых уже начинали образовываться корочки. Надо бы их все же чем-то помазать… Когда она пришла в номер, тут же навалилась тоска. Отсюда ей не хотелось уходить…Тут произошло так много важного - все, чем она сейчас жила. Их первое объяснение… Вот тут, у столика, они впервые поцеловались… И балкон… Сансе стало так тошно, что она, не выдержав, утерла мокрый нос и полезла за своими сигаретами. Одну, последнюю, на балконе. Как дань памяти. Как рюмку – на посошок. Это было очень странно: казалось, вся их история была в самом разгаре, а Сансе на душу уже лезла, как ночной сумрак, неслышно, крадучись, затопляя сознание и сводя душу судорогами, ностальгия по вчерашнему – буквально - дню. Вот тут она его ударила. Санса уже не помнила, за что. Ему было больно – а ей в десять раз больнее за этот жест. Словно она секла сама себя. Какое все же это странное чувство – такая любовь. Интересно – это так у всех или только у них? Все эти эмоции, противоречивые, захлестывающие одновременно, валом, похожие на те волны, что видны сейчас с балкона – быстрые, словно скользящие, серые гребни со странно розоватым отливом; издалека, с берега они казались незначительными, легкими - словно переливающийся шелк скользит по ветру, а попробуй поплавать в такой воде – сколько ты выдержишь против стихии? Пару минут от силы. Под поверхностью мутной воды тебя ждут невидимые водовороты, с дикой силой утаскивающие тебя на дно – только опусти ноги… И вот уже накатила усталость – хочется сдаться, расслабиться – и пусть уже тащит туда, в глубину, в темноту, в забвение… В небе все равно нет ни просвета – все серо, непроницаемо – а в глуби неожиданно отыщется тепло, загорится подводным солнцем неведомый призрачный свет… Надо только научиться дышать под водой в полную силу… Санса облокотилась на мокрую перегородку лоджии и заплакала. Дождь смешивался с ее слезами, смывая их с лица прочь, струясь по щекам своим собственным, нескончаемым горем. Дождь плакал о солнце. Он истощится, умрет – и только тогда солнце покажет свой лик. Через смерть – к жизни… Как грустно… Как верно… Есть ли другие варианты? Когда жизнь ведет жизнь – минуя смерть? Хотелось бы верить… Когда она окончательно промочила платье, и волосы уже начали плакать своим собственным потоком, неприятно щекоча и так замерзшую шею, Санса решила, что горевать уже хватит. Иначе она простоит тут весь вечер, простудится и только усложнит и так непростую ситуацию. Как бы было приятно залечь с простудой тут, в номере. И чтобы Сандор тоже заболел. Весь день валяться в кровати, заказывая еду в номер… Смотреть, как игра теней меняет лица и тела в зависимости от времени суток… Говорить ни о чем. Спать в неурочное время. И не спать тоже… Кто знает – что еще? Что они упускают в этой жизни, что для других легко и просто, а для них – под запретом? Принять душ вместе? Встретить рассвет? Стараться не будить друг друга – в любом случае, время есть и завтра будет другой день? А у них был только этот. И его уже не было… Санса рванула собираться, выгребла те немногочисленные вещи, что успела разобрать с момента переезда из старого номера… Опять эта дурацкая сумка с лекарствами. И разве паспорт лежал не там? Вот он, с другой стороны. Видимо, съехал, пока она его трясла в чемодане. Нет, этой сумке стоило сказать спасибо. Не будь ее – и сидела бы она себе сейчас в старом номере, болтая через загородку балкона с Оленной. Да, ее чудесная, язвительная «фея крестная». Надо к ней забежать, когда закончит с делами… Вот уже и все. И этот номер осиротел. Теперь ей предстояло войти побирушкой в теткин дом. Где Джоффри. Где были спрятаны все ее самые неприятные воспоминания этого лета… Где был Сандор – на расстоянии вытянутой руки, но недостижимый, неприкасаемый… Что за мерзкое мучение им предстоит? И тут Санса неожиданно для себя решила – плевать ей на Серсею. Плевать на Джоффри. И на весь свет. Если ей захочется – она не станет дрожать за закрытой дверью, ожидая визита кузена. Она сама отправится наносить визиты. Тому, кто ей нужен. Тому, кого она хочет, кого выбрала она – а не родственники, обстоятельства, финансы и прочее совершенно никчемное в данном контексте дерьмо. Как там Оленна сказала – она уже женщина. И пора думать своей головой. Или хотя бы доказать себе – и ему - что она у нее есть, как и свободная воля. Пора перестать плакать – коли мир только и ждет от нее этого, она - назло - будет смеяться… Санса взяла с постели ту самую сорочку Сандора, что он ей одолжил. Или подарил? Нет, теперь она ее не вернет, это уж точно. Должно же ей что-то остаться на память…Когда его не будет рядом, дома. Когда взлетит этот треклятый самолет – все, что у нее останется – этот кусок ткани. Пахнущий им. Пахнущий ей. На нем, как на подобии папируса, была записана их песня. Та, что, он полагал, не должна была родиться. Зачатая в тайне, песня-бастард. Все эти названия ничего не стоили. У нее было только это. Это – и обратный путь… Последним предосенним крылом – боль и радость на лезвии взлета… 2. Сандор поставил машину, вылез и побрел к гостинице. Чего ради ему туда тащиться? Чемодан поднести? Повыть под дверью? Попрощаться с цветочными горшками, Иные их забери? Дойти до номера – она, наверное, уж задержится – поплакать там и сям, покайфовать от воспоминаний. Открыть эту гребаную дверь – и будь что будет? У них так мало осталось… Считай, совсем ничего. Одна микроскопическая миля – что это по сравнению с бесконечными пустынями расставания, что им предстоят? И первой вехой на пути – его мерзкий подопечный. Если бы Пес держал бы язык за зубами и не побежал бы жаловаться дуре Серсее, Пташка бы осталась бы гостинице до конца – а он бы… Что, охранял бы ее? От всех, кроме себя? Запер бы ее в комнате до вечера, как немыслимое, неповторимое сокровище – положил бы ключ в карман и целыми днями упивался бы мыслью о том, что она – там - есть. Его. И что скоро наступит вечер, и его ждет заслуженный - о да, его горести велики – приз? Пташка пьянила лучше любого вина, заполняла голову эйфорией круче любой папиросы. Ему уже не нужен был другой допинг – он нашел свою собственную дурь, персональную. Сандор невесело подумал, что и пить ему в последние дни не хочется. Незачем. Боги, что же будет, когда она – если она - уедет? Сколько же ему понадобится принимать на грудь тогда, чтобы позабыться? Или лучше вообще не стоит - а то и даже воспоминания отдалятся, спустятся и упадут жеваной тряпкой на пол, как сдувается шарик, накачанный гелием: потихоньку, день за днем, незаметно - однажды ты смотришь на него и не находишь ничего, кроме невзрачной оболочки, где когда-то жила чистая радость и волшебство… Но поздно – газ уже улетел, а тебе - обертка, как издевка. Качай ее на руках, коли упустил все остальное… Видимо, и не заслужил… Сандор поднялся на второй этаж. От лифта привычно стало мерзко в голове и захотелось курить. Выйдя из коридора, он наткнулся на темноволосую секс-бомбу, мучительницу младенцев. Она шла, украшенная гигантским, уже начавшим желтеть, черным фингалом под глазом, в сопровождении сумрачного рыхлого мужика и их мальчишки, что заговорщически помахал Сандору ручонкой. Клиган уныло ответил ему: перед глазами словно проплыли призраки. У него не было матери. Но была сестра - с вечно разбитыми скулами, синяками на ногах и бедрах, распухшими губами… Рядом с ней хвостом – сам Сандор, а над ними – черной густой тенью – Григор. Отца можно было и не учитывать, Григор больше уважал драного черного кота покойной матери, чем мнение собственного родителя. «И в общем, заслуженно», - подумал младший отпрыск честного имени Клиганов. В кои-то веки он заодно с Григором. Нет, все же не заодно. Он, Сандор не убивал отца. Равно как и не насиловал сестру, не разбивал ей голову о дерево. Нет, на это он не способен. А вот на то, чтобы при лучшем раскладе изобразить подобное семейство – запросто. Пьяный похмельный муженек, молодая красавица жена, уже гуляющая налево – Сандор помнил, какие взгляды кидала на него дамочка в буфете, словно у нее случился приступ бедренной горячки - и вишенкой на торте несчастный, задерганный шлюхой-матерью и полным отсутствием отца мальчуган. Боги, это мерзко – и правдиво. Так что оставалось радоваться, что ничего у них не выйдет. Пташка должна иметь все самое лучшее, а не такую жалкую подделку. Она того не заслужила... Первая часть представления была полна грусти – не стоит превращать вторую в фарс. Клиган подумал, развернулся и потащился опять к лифту – на первый этаж. Посидит в холле на диване. Подумает о том вечере, когда Пташка прождала его на этом долбаном сиденье. А потом – потом, боги! Держи себя в руках, псина. Чай тебе тут нет ванной… - А вот и он! Здравствуйте, молодой человек! Вот уж не чаяла снова с вами повидаться. Радости от этого, конечно, никакой – как от той грозовой тучи с дождем - только в первые две минуты, пока не налюбуешься вдоволь молниями и не подмочишь себе зад. И как она вам? - Кто? - Ирония судьбы, кто же. Вот она есть – а ускользает – а столько времени было просрано зазря. Вернуться бы – на пять пачек сигарет назад - и не выть на старуху-луну, а пойти в эту темную спальню, и… Ну, вам образ, наверное, ясен, коли вы не тугодум. Я, конечно, в этом сомневаюсь. Судя по вашим действиям, юноша, вы порядочный дундук, простите меня за резкость. Какого Иного вы еще здесь? - В смысле? Санса собирает вещи, а я ее жду… - Ну ждите, ждите – дождетесь брошенной вам ее подвязки – снятой другим, что отволочет, как положено, малютку за волосья в супружеское ложе. Там он, конечно, припозднится – что совершенно не помешает ему в дальнейшем на ней отыграться. И отомстить. Чтобы уж медом жизнь не казалась. Она же будет его. А вам что останется? Сигареты? Луна? Чуток вина? И целая бочка переживаний: на всю жизнь хватит потом сокрушаться и запивать неиссякаемую жалость к себе? Да, я знаю – случайно, но информация от этого не меняет своей валентности – за кого малютку Старк выдают замуж. Знаю также и почему. Всем я с вами делиться не стану, уж извините. Примите только вот этот совет. Везите ее подальше отсюда. Куда – это уж на вашей совести. К маме – хотя от этой, похоже, мало толку – мозги схоронила вместе с усопшим супругом, к тетке – к настоящей тетке, а не этой псевдольвице с бутафорскими когтями, или Иные вас знают – в какой-нибудь мотель, домик с видом – на что у вас хватит фантазии и средств – чтобы там молиться на ее вихры и ресницы, как на лампаду в красном углу, но подальше отсюда. И побыстрее. Те, кто в игре, не перед чем не остановятся… - Но зачем, Седьмое пекло. Что за игра? - Игра всегда одна. Цель – контроль. На микро, на макро, на мегакосмическом уровне контроль - это всегда самый сильный наркотик. Кто контролирует собаку, когда она идет валяться в дерьме – ее собственный посыл? Ее гены, что говорят, что для того, чтобы стать незаметной для дичи, надо отбить свой запах? Блохи, что жрут ее правый бок? Хозяин, что запретил ей валяться, а она делает назло? Дерьмо, что оставил досужий сурок, или же сам сурок? Или олень, что спугнул мерзкого грызуна – а то тот бы облегчился за забором, куда у собаки нет доступа? Комбинаций всегда дикое множество, мой юный друг, и опытный игрок может их разглядеть – и повернуть, и перестроить по-своему – просто из желания попробовать свою силу. Вам и не снилось, что приходит в головы иным товарищам. И не стоит, а то совсем спать перестанете, а у вас и так под глазами синяки – надо полагать, от излишеств… Кстати, об излишествах: вы уж не обижайте девочку. Таких, как она, везде будут вечно дрючить – уж очень располагает. А ей меж тем нужна забота и ласка, а не ханжеские сентенции и поучения в отеческом стиле. Вы ей не отец - не стоит зарываться. Все, что можете ей дать – дайте сейчас. А времени у вас, я повторюсь, всегда будет мало. Вам не хватит. А ей - тем более. Вы тут из себя строите взрослого дядю – а в душе вы еще младше и испуганнее этой малышки. Как тот маленький мальчик в шкафу – решится ли наконец открыть долбаную дверь и перестать бояться призраков? Нет никаких привидений. Мы делаем их себе сами. Есть только сегодня – пока оно не превратилось в очередную грезу, химеру, в пыльный скелет в гардеробе. А ведь потом будет поздно. Да и сейчас уже поздно. На кой хрен вам этот диван с пятнами от чужого пота, если она там, наверху, вечно ждет вас, пока вы тратите время на поучения старухи вроде меня. Ступайте же, юноша. У вас есть мое благословение. И благословение всего мира – если вы спасете хоть одну душу – возможно, спасетесь и сами… Дерзайте! Ее дверь была приоткрыта. Пташка была в ванной – застирывала простыню. На ткани осталось лишь бледное, цвета высушенной розы пятнышко… Естественно, она плакала. Не девочка, а целый фонтан неиссякающих слез. И опять плачет, из-за него… - Сандор, ты откуда? Ты все же пришел… Он закрыл ей рот поцелуем. Вода так и продолжала литься, внутри, снаружи, за окном – в ней – и в нем. И как всегда, время щёлкнуло – и остановилось. Где-то начинало раскручиваться колесо, включив отсчет своего собственного времени. А двоим на слишком большой кровати – они-таки успели до нее добраться - не было никакого дела. Все, что они могли – красть кусочки времени, делая их незаметными для мира, довольствуясь малым. Но было ли это так уж мало – как в последний раз, найти друг друга – музыка и слова – запрещенной песней, и оттого еще более манящей – взлететь в небо? Упасть осколком звезды, теплым еще камнем, несущим в себе весь восторг полета – одним целым в море, погружаясь, как в никем еще не познанную бархатную глубину, в сон – один на двоих…