Это было у моря

Даром падают вода и снег с небес. Даром видим облака и вечный лес. Даром тени ходят по пятам моим. Даром греет солнце, одевая мир. Даром - пение дневных и мрачных птиц. Даром - море-океаны без границ. Даром вьюги заметают колеи. Даром мне даются ноченьки и дни. Даром не стучится счастье в нашу дверь. Даром не бранятся домовой и зверь. Даром не клубится пыль из-под колес. Даром не дается радости без слез. Даром не рассечь волну сухим веслом. Даром не скрутить судьбу тугим узлом. Даром не лететь не развернув крыла. Даром не настигнет цель стрела. Nautilus Pompilius - Даром

Они подъехали к усадьбе без пятнадцати семь. Санса мрачно посмотрела на телефон. - Вот тебе сейчас тетя устроит. Так поздно. - Не будет она скандалить, если гости уже пришли. Разве что потом... Сандор раздраженно убрал от изуродованной щеки мокрые волосы - после эскапады в номере они-таки решили помыться: назло всему миру - вместе. - Ну, и кому какое дело? Пусть себе ее плюется ядом. Это привычное дело. Не выгонит же она меня за опоздание. Что, оставит без сладкого? Ха-ха. Санса выдавила из себя неуверенный смешок: - Да, пожалуй… Сандор? - Что, Пташка? Ну, говори уже! - А ты... вы... ммм - Предвидя твой вопрос: нет. Седьмое пекло, зачем ты спрашиваешь! Неужели ты думаешь, что я - после тебя - пойду… - Ну, ведь тебя могут и не спросить… - Ну да, конечно. Знаешь ли, мое участие тут тоже требуется. Не до такой же степени. Нет, нет и не собираюсь. Выкинь это из головы. Теперь я принадлежу только тебе, знаешь же. Разве что, если будут насиловать - и то, обещаю, буду отбиваться... Ну все, все, шучу... - Я... Мне бы хотелось, чтобы мы и сегодня спали вместе... Теперь почти невозможно представить себя в одиночестве… - Ты сошла с ума? Как это - вместе? Где? - Ну, я могу прийти к тебе, например. - Ничего такого ты не сделаешь, обещай! - Нет. Обещать не могу. - Хорошо, я сам постараюсь прийти. Но ты - сиди у себя. Так договорились? - Ладно. Но если не появишься - я пойду тебя искать, запомни. - Что-то я и вправду разбудил монстра. Тебе не стыдно? - А тебе не стыдно меня стыдить? И уворачиваться? Я тебе уже надоела? Как все быстро... Правда, что девчонки в школе говорили… Как только, так сразу - и интерес теряется… - Какие еще девчонки, Иные их забери!? Ты что же, думаешь, что для меня это только постель? Хорошенького же ты обо мне мнения...Это, кстати, ты затеяла всю эту альковную игру, помнишь? До чего же у Пташек избирательная память... - Нет, я все помню. - Тогда не говори чушь. - Фу, какой ты… грубый… - Ну, извини. Грубый. Ты, по-моему, знала, с кем связываешься, нет? И вообще, ты уж выбери одну линию обвинения – а то получается то грубый, то нерешительный…Не стыкуется. - Да, но это ты. Грубый – и нерешительный. Сандор перестал смеяться и глянул на нее серьезно, приподняв здоровую бровь. - А что ты хотела, чтобы я сделал? Накинулся на тебя, как муха на мед, впервые обнаружив тебя голую на пляже? Мне все-таки не пятнадцать лет. Это и отличает, полагаю, взрослого от подростка – что иногда мозги включаются, а не только… ммм…животные инстинкты… А в вашем возрасте принято мыслить штампами – вот здоровенный злой Пес, сейчас он меня съест. Ты ведь так думала, признайся? - Хм. Что-то в этом роде. Ты пугал меня, правда. Но не похотью. У тебя были глаза такие… безнадежные и непроницаемые. Беспросветные… И мне стало тебя жаль… - Ааа, вот мы добираемся до интересных открытий. Ты меня пожалела? Как бездомную собаку, что ли? - Боги, что за вздор! Пожалела. Но не как бездомную собаку. Как человека, у которого что-то не так. После смерти отца я словно настроена на боль. Я перестала слышать счастливых людей – от них мне хотелось унести ноги. Я стала как камертон, что звенит только под минор. Поэтому среди всего этого паноптикума я услышала тебя. И ответила… - Все, перестань. Хватит. Это очень в Пташкином стиле. В этом вся ты. Поэтому и нарываешься все время. Пора бы уже научиться чуть-чуть закрываться. Остаётся только радоваться, что ты наткнулась на меня… - А что ты хотел, чтобы я влюбилась в Бейлиша? - Вот этого бы я никогда не хотел. Никому. А уж тебе – тем более. А вообще, кто вас, баб, знает. Кому-то, может, и Мизинец хорош. Меня он настораживает. Особенно своим интересом к тебе. Поэтому, хотел тебе сказать – не стоит его недооценивать. И не играй с ним – как бы не заиграться… Это тот самый случай, когда уместна фраза: «Не стоит вглядываться в бездну, иначе она начнет вглядываться в тебя.» Он, похоже, уже в тебя вгляделся. В Пекло его. Пусть сам сидит в своей мизинцевой бездонной пропасти… Даже со мной ты будешь целее… - Ага, с Бейлишем нельзя заигрывать, а с Джоффри нужно? Зачем ты мне сказал, что я должна прикидываться влюбленной? - А, это. Просто доверься мне. - Ну нет. Скажи, или я сейчас пойду и поведаю ему во всех подробностях, как я его ненавижу. Что, кстати, правда… Мы уже тут рядом… - Хорошо. Ты пташка или бульдог? Въедливая ты до невозможности… Ладно. Это тоже придумал Бейлиш. Он сказал Джоффу, что ты в него влюблена. Хрен знает, зачем. Но сказал. А я подумал, что стоит перевернуть ситуацию с ног на голову. Решил, что если его к тебе повлечет что-то чистое – то он, возможно, откажется от своих намерений, заметит тебя как человека, а не как ресурс для развлечений. - Как ресурс? В каком еще смысле? Что ты имеешь в виду? - Вот, бульдог же. Не хотел говорить, а ты… Его этот теннис – кстати, Петир все и отдирижировал - куда они там ездили, точно сказать не могу. Но, по-видимому, в бордель. И что-то они там гадкое делали. Необычное. А еще мне тут один друг напел: третьего дня нашли в городе девочку. Искалеченную, избитую. Ну, я и подумал… Не две ли это стороны одной медали? Сансе стало жутко. Боги, что за монстры ее окружают? Неужели все это происходит в реальности, а не сошло со страниц каких-нибудь газетных хроник? До этого она полагала что Джоффри просто мерзкий мальчишка, из тех «дедов», которым досталяет удовольствие мучить слабых на игровой площадке, подставляя подножки и задирая юбки. Но все, пожалуй, было куда более запущенно. И куда менее невинно… А может, просто возможностей и денег больше… Мороз по коже просто… - А тетя про все это знает? Сандор внимательно посмотрел на Сансу, словно задумался о чем-то: - Хороший вопрос, Иные ее разбери. Что-то, безусловно, знает – не могла же она отпустить Джоффа просто так неизвестно куда. Но, думаю, информации она имеет куда меньше, чем даже мы, а то, о чем догадывается, предпочитает не замечать. Он ей все же сын – любимый. У Серсеи только одна слабость – Джоффри. Ради него она нам всем глотки перегрызёт, не раздумывая. Поэтому, даже если бы знала все – не остановилась бы. - И что ты прикажешь делать мне? Продолжать играть с ним? К чему это приведет? - Послушай, ну тяни время. Он же явно поддается. Он тронут – если вообще можно так о нем сказать. Мальчишка - чудовище, но очень одинокое, думаю. Я так же, как и ты, чувствую чудовищ поблизости. Он, безусловно, один из них. Мне его даже местами жаль. Поэтому с поправкой на извращённое мышление Джоффри, можно сказать, ты его заинтриговала, что бы ты там ни сделала, не хочу знать. - Ничего особенного. Похлопала ресницами. Понадувала губки, как дурочка. - Ну эти твои ресницы кого угодно заворожат. Продолжай в том же духе. Но держись на расстоянии. Дотяни до своего отъезда. Наври. Скажи, что у тебя… ммм… ну, месячные, что ли. - А я так и сказала. - А он, что, уже спрашивал? Седьмое пекло… - Ты же не хотел знать. - Не хотел. Но приходится. Держи ухо востро. И дверь – на запоре. - Если я запрусь, как же ты придешь? - Хм. Ну, может, и не стоит… Правда, не стоит… Пташка… - Тогда я вообще оставлю дверь нараспашку. - Боги, какая же ты дурочка. Это опасно, а ты играешь во влюбленную девчонку. Ну что с тобой делать-то? - А ты не знаешь? - Опять за свое. Ты - сексуальный маньяк. У тебя вон все губы уже потрескались от этих наших обжиманий. А у меня… ммм… тьфу на тебя, всё. Ты невыносимое создание. Один скромный поцелуй – без рук, и вообще – усадьба вон, за поворотом. А то Серсея высоко сидит, далеко глядит. Потом. Вечером. Если доберемся. А теперь – ты выключишь эту свою влюбленную томность и включишь прежнюю Пташку – с обгрызенными ногтями и диким взглядом. А то с этакими сияющими глазищами тебе никто не поверит… Без рук не получилось. И со скромностью тоже они погорячились. Санса поймала себя на том, что тщетно пыталась отодвинуть ремень безопасности с груди Сандора, чтобы залезть ему ладонью под рубашку. Боги, как тяжело… Его рука гладила ей спину, и от этого хотелось изгибаться и потягиваться, как кошке… Как Санса и подозревала: машина – это неудобно… - Ну все, хватит. Хватит, сказал! А то сейчас открою эту долбанную крышу, чтобы и тебя, и меня охладило дождем. - В прошлый раз, как ты помнишь, это нам не особо помешало… Сандор невольно рассмеялся, и это как-то сняло напряжение. - Да, и вправду. Ты – маленькое чудовище. И Пташкой ты только прикидываешься. Зловредная рыжая ведьма. Ты, случайно, по ночам на метле не летаешь на шабаш? - Про мои ночи ты все знаешь. Ты же все время за мной следил… - Почему это все время? Иногда я тоже сплю. Особенно это приятно делать рядом с тобой, ведьмочка. Санса почти застонала: - Я потому и говорю, что нам совершенно необходимо спать в одной кровати. А не то улечу на шабаш. Если не будет тебя – ты как мой якорь… - Ну, спасибо, что хоть не тихая гавань. Я даже как-то обескуражен. Это бросает вызов общественному мнению и с таким трудом созданному мной образу. Тебе стоит спросить обо мне у Джоффриных поклонниц. Они тебе живо расскажут, кто я, да что. Или, пожалуй, лучше не надо… - Ну их в пекло, поклонниц. Я знаю больше них. Я счастливее их – за моей спиной стоит настоящий мужчина. Мой собственный рыцарь… А они влюблены в чудовище. - Боги, Пташка, ты безнадежно патетична. Ну какой еще рыцарь? Скорее тебя надо поздравить с приобретением – за тобой увязался приблудный Пес. Страшный, дикий, наводящий тоску, да еще и уродливый. Но может временами побрехать. Или цапнуть… - Прекрати говорить, что ты уродливый – мне это неприятно слышать. Это, в конце концов, заставляет сомневаться в моем вкусе… - Нет, это все заставляет сомневаться в твоём рассудке. И совершенно правильно, заметь… - Дурак. - Сама такого выбрала, теперь не жалуйся. - А я и не жалуюсь. Я собой горжусь – в кои-то веки меня потянуло не на мишуру. А на суть… Санса было опять потянулась к Сандору, а тот, вместо того, чтобы принять ее в объятья, вдруг неожиданно завел мотор, дернув ручку переключения передач с такой силой, что бедный Астон Мартин скакнул, как взбесившийся кролик, которого блоха укусила за брюхо, и, рыча, рванул вперед, с трудом вписываясь в узкий поворот. Через залитое нескончаемым дождем стекло (пока они стояли, машину словно окатило из ведра прозрачной водой - Сандор забыл включить «дворники», и теперь капли на гладкой поверхности собирались в потоки по бокам, летя легкими струями назад, к лесу) была уже видна усадьба, унылым торчком выглядывающая из-за зеленого высокого забора. Сам дом был выкрашен в белый с желтыми элементами и все это сейчас, под серыми низкими облаками, приобрело странно неприкаянный и потерянный вид. Как одуванчик, растущий из трещины асфальта, вокруг которого едут машины и деловито топают сотни неуклюжих ног. Как же Сансе туда не хотелось... Она вздохнула и покосилась на Клигана, чье лицо было сама решимость. Теперь он, пока не въедет в ворота, точно не остановится. Какой все же проклятый зануда! В такие моменты Сансе особенно было приятно осознавать, что эта непробиваемая в своем закоренелом упрямстве башка теперь принадлежит ей. Его волосы. Его плечи. Эти руки, так небрежно-уверенно сжимающие руль дурацкой Серсеиной тачки (почему-то весь салон тетка отделала черным с красными вкраплениями, а руль был неожиданно бело-серебристым) – ладони были в два раза больше слабых рук Сансы. И все же теперь у нее появилось такое право – протягивать руку, легко касаться – без опаски, что ее сейчас укусят. Разве что слегка зарычат, вот как сейчас... Его еще надо было приручать – но нить доверия уже связала их вместе. Санса откинулась на глубокую спинку сиденья. Возможно, и не стоило так на него давить про эту ночь. Если она начинала настаивать - он сопротивлялся до последнего. Если же отступала – чаще шел сам ей навстречу. Потому что независимо от условностей, чувства долга, ответственности друг за друга и всех этих местами только мешающих глупостей была бурная, как поток, карнальная связь. И она не меняла своей длины. Двигался кто-то из них двоих – и второй вынужден был подчиниться. Потому что, если начать упрямиться, разрыв будет настолько сильным, что от них обоих останутся лишь кровоточащие лохмотья. С этими мыслями Санса Старк въезжала в ворота своего нового жилища.