Это было у моря

Ты говоришь, что небо - это стена, - Я говорю, что небо - это окно. Ты говоришь, что небо - это вода. Ты говоришь, что ныряла и видела дно. Может быть это и так, Может быть ты права. Но я видел своими глазами Как тянется к небу трава Ты говоришь, что нет любви Есть только пряник и плеть Я говорю, что цветы цветут Потому что не верят в смерть Ты говоришь, что не хочешь быть Никому никогда рабой Я говорю: значит будет рабом Тот, кто будет с тобой Может быть, я не прав Может быть, ты права Но я видел своими глазами Как тянется к небу трава. Стоит ли спорить с тобою всю ночь И не спать до утра Может быть, я не прав. Может быть, ты права. К чему эти споры - настанет день И ты убедишься сама Есть ли у неба дно, и зачем Тянется к небу трава Может быть я не прав. Может быть ты права. Но я видел своими глазами Как тянется к небу трава Nautilus Pompilius - Небо и трава

Интермедия 5. Серсея села наконец за стол – тут, в отличие от дома, она занимала председательское место. Гости были рассажены: так, чтобы всем было интересно, чтобы всем было вкусно. Она умела тасовать людей, как бывалый игрок для полноты картины сортирует по группам имеющиеся на руках карты. Джоффри на этот раз сидел между двумя пожилыми джентльменами – если можно их, конечно, так назвать, все равно вылезли-то из грязи. Один был владельцем того самого глупого частного клуба, где в начале августа сорвалась вечеринка. Серсея до сих пор смотрела на него, слегка прищурив глаза, словно с затаенной угрозой – надо же держать марку. Никто не смеет их обходить, никто не может осмелиться поставить в очередь Серсею Баратеон, урожденную Ланнистер. Всем, кто вознамерится это сделать, придется заплатить – рано или поздно, но в обязательном порядке. Второй тип – что сидел между Джоффри и Мирцеллой, (которой по случаю ужина мать разрешила надеть новое «взрослое» платье - легкое, на тонких бретельках, с узкой юбкой, а не с обычными пушистыми оборочками в кукольном стиле) – был еще более важной шишкой. Он владел почти всей землей вокруг этого курортного города – от побережья до густых грабовых лесов, окольцевавших низину, поля и небольшие холмы позади последних полос домов, смотрящих на море. Его поддержкой стоило заручиться прежде всего. Если, как предполагала Серсея, она сможет забронировать серию концертов на будущий год в клубе, а в качестве спонсора выдвинуть землевладельца, то она, не особо задумываясь, выкупит этот дом, и в самом ближайшем будущем. Пусть себе Роберт сидит в этой вонючей столице, со своими шлюхами и собачьими боями. Джоффри уедет в колледж (со своей молодой женой, естественно), дела на севере будут на мази, а она вполне сможет при этом раскладе жить на два дома. Томмена надо отправить в закрытую школу – совсем от рук отбился… Заодно он там похудеет авось. Мирцелла уже большая – да и вообще, ее можно перевести на домашнее обучение – она не Джоффри - милая и послушная, как воск в материнских умелых руках. Да, отличный план… Кстати, этот земельный барон вполне себе даже ничего, несмотря на возраст – импозантен, загадочен. Это может стать неплохим времяпровождением… После Пса Серсея чувствовала себя слегка не в своей тарелке. И действительно, не стоит тратить себя на всякую шваль. Она достойна большего, чем дворовые шавки. А Пса надо все равно вышвырнуть вон. Только вот рот ему заткнуть. Серсея уже приготовила увесистый конверт – он лежал у нее в секретере и ждал своей очереди. Клиган, похоже, и сам уже был не рад своей службе – ну еще бы, после всей этой истории с их встречами бедняга места себе не находит. Ну, будет знать, как кобениться. Пусть себе идет обратно в подзаборщину, к своим шлюхам, где, собственно, ему и место – а на нее будет смотреть теперь снизу вверх – как цепная тварь на луну. Хорошо! Пса она и сегодня услала есть на кухню. Девчонку Старк Серсея посадила напротив Джоффри. Что-то у нее не самый здоровый вид. Черное делало ее еще более бледной, почти прозрачной. Под глазами – синяки, как после болезни. Нежный румянец, что появлялся то и дело, стоило только кому-то с ней заговорить, когда Санса только приехала, весь куда-то исчез, поглощенный этой нездоровой белизной, как молоко в чашке топит в себе вишневый сироп, налитый в коктейль. На лице Старк выделялись каким-то чахоточным, неприятным пятном слишком красные губы, словно она их долго кусала. Или намазала кровью. Жуть. Заболела, что ли? Потом Серсея вспомнила, что Джоффри сказал ей после поездки – у девчонки просто лунное кровотечение. Серсея про себя фыркнула – у этой хилячки любая ерунда превращалась в трагедию… Если бы мерзкий Бейлиш рассказал ей про тот, другой, отступной вариант, чтобы хоть понять, о чем речь – но он молчит, как обычно – хоть пополам его режь – и все равно толку не будет, только отшучивается. Но все же нет – северное дело ей важнее всего сейчас - хоть бы у Старк вообще не было никакого лица – лишь бы по документам она принадлежала к женскому полу. Джоффри найдет, чем себя занять. Особенно, если будут деньги. А их семейное счастье – такой же вздор, как и супружеская жизнь самой Серсеи – живет же она, и прекрасно, кстати – эталон красоты, предмет зависти всех столичных дам и даже девушек. Если Санса не дура, сразу поймет, что равняться надо не на вечно скорбящую полоумную, прозябающую в стылой дыре Кет, а на нее. Все равно, уж раз придется брать девчонку под крыло, можно было бы в качестве развлечения преподать ей пару уроков поведения… Ужин проходил ровно и спокойно, за исключением момента, когда Томмен залил себе белую рубашку шоколадным соусом от тирамису. Джоффри залепил ему подзатыльник, чем явно произвёл, к неудовольствию Серсеи, не самое хорошее впечатление на гостей. Серсея, чтобы сгладить ситуацию и отвлечь нужных людей, предложила пройти на террасу на перекур. Джоффри продолжал шипеть на рыдающего Томмена. И зачем она только разрешила ему есть со всеми? Пусть бы набивал себе живот в детской! Серсея кивнула горничной, и та, взяв зареванного, испачканного мальчишку за руку, увела его в детскую к няне – переодевать и успокаивать… Сейчас сунет ему конфету, и глупый пацан – вот уж весь в отца – сразу повеселеет. Серсея пошла за гостями. По дороге на террасу ее остановила вернувшаяся горничная – и угораздило же дуру сверзиться с лестницы! Портит весь вид за ужином. Девчонке нужны были указания по поводу Сансы и ее комнаты – желает ли мадам, чтобы она рассортировала вещи племянницы в одном из шкафов Мирцеллы? Серсее не было дела до тряпок Старк. Да и какие у нее там могут быть вещи? Вот только платье надо приготовить ко вторнику… Серсея планировала небольшой банкет в честь дня рождения будущей невесты сына, были также и идеи объявить в камерном кругу приглашенных о помолвке. Санса, когда ей сказали о том, что она будет жить в комнате Мирцеллы, даже как-то непривычно оживилась, в блеклых глазах появился лихорадочный блеск. А может, она и вправду влюблена в Джоффа? В конце концов, его комната прилегала к ее, то есть к комнате Мирцеллы. И как неудачно выпал этот ее цикл! Серсея вздохнула – если бы они уже между собой сладили, было бы спокойнее. Больше заботливую мать тревожил именно Джоффри, который в любой момент, по своему обыкновению, мог заупрямиться – и тогда все активы этого мира не помогут Серсее его переубедить. Тогда придется задействовать Роберта, а вот этого мадам Баратеон очень бы хотела избежать. Роберт так непостоянен – сегодня загорится идеей, а завтра будет категорически отрицать, что когда-либо находил это нужным или вообще возможным. Хотя в сложившейся ситуации даже такой осел, как ее супруг, понимает, что дело пахнет жареным – тут не до лирики. Но вроде бы Джофф заинтересовался своей новой игрушкой, а у Сансы вечно был такой затравленный вид – авось и она повеселеет – постельные утехи никогда никому не шли во вред. Эти ее месячные… Для умелой женщины, вроде самой Серсеи, это не составляло труда обойти – даже наоборот – а вот Сансе это попробуй втолкуй. Да и Джофф всегда с детства был брезглив. Нет, пусть сами разбираются. Бейлиш заверил Серсею, что Джоффри прошел всю нужную предбрачную подготовку – об этом его просил сам Роберт еще в столице – подальше от любопытных глаз ввести мальчика в курс дела. Ну не в собственный же бордель ему было вести сына! Фу. Серсея не сомневалась, что всех своих шлюх Роберт давно перепробовал. Еще не хватало теперь водить туда Джоффри… Серсея вышла на террасу. Гости пили раритетный коньяк – можно подумать, они могут в полную силу оценить этот напиток (вполне возможно, на самом деле эти мужланы предпочитают сивуху, просто пытаются соответствовать) - и курили. Серсея радушно улыбнулась – думать то, что она думала, ей это не мешало, даже наоборот. Мысли не должны оставлять следа на лице; лицо – это зеркало, обращенное наружу, а не внутрь. Только так и можно спрятаться и спастись… Она налила себя коньяку. В принципе, дамам не полагается наливать себе напитки – так ее учили в детстве; но она уже не ребенок, это ее дом, ее коньяк, ее правила. Села в кресло, закурила. - Этот был замечательный ужин, мадам, не могу не отметить. Роскоши и тут хватает, этим нас не удивишь, но вот с изысканностью, с классом, так сказать – беда, - заметил владелец клуба. - Рада, что вам понравилось. Я не гонюсь за роскошью, мне важнее соблюдение традиций… - И вы совершенно правы, говоря это, мадам. Традиции – это наше все. Особенно важно это для грядущего поколения, - сказал землевладелец, попыхивая сигарой, - кстати, у вас замечательные дети - чудесные. И мальчики, и девочка. Такие трогательные отношения… А из девочки вырастет красавица – вся в мать… - Спасибо, вы очень любезны! (в пекло тебя, выходка Джоффри, конечно уж, не прошла незамеченной. И что-то еще там про Мирцеллу? Не стоило давать ей надевать это платье. Старые похотливые козлы! Что за мерзкий мир…) - А кстати, что это за девушка сидела напротив вашего старшего? Та, что с рыжими волосами? Я ее раньше не видел, ни на концертах, ни у вас. - А я вот имел счастье быть представленном в прошлый раз, когда был у вас, милая леди. Это, кажется, ваша племянница, да? Редкой красоты девица… - заискивающим голосом пропел владелец клуба. - Двоюродная племянница, - нехотя бросила Серсея. (и что им за дело до Старк? Вынюхивают все. Бейлиш прав – не стоит затягивать с этой свадьбой.) Землевладелец бросил на Серсею быстрый взгляд, и затушил свою сигару. - Дело не в том, дорогой мой, что она красива. Красивых и в вашем этом «аэродроме» хватает – а кому они нужны? Уже через пять лет они из девочек-персиков превратятся в испитых бабищ. Дело совсем в другом. В ней чувствуется – как это у вас, у аристократов, говорится, мадам – да - порода! Это не просто плоть – а выгодное вложение в будущее. Хотя бы в семейное. А там – кто знает – да, любезная Серсея? Вы не знаете, занята она – эта ваша родственница? А то у меня двое сыновей на подходе, в этом году возвращаются из университета. Поучились за границей, пора и к делам. К родной земле, так сказать. И выгодная партия не помешает… - Она уже обручена, насколько мне известно. Ее жених живет в столице (пропади ты пропадом, ишь какой хват. Это мой кусок, дружок – не суй свой плебейский нос куда не следует! Размечтался!) - Жаль, жаль. В столице тоже дураков мало, такой шедевр пропускать…Однако, мы припозднились. Позвоню вам завтра – обсудить наши с вами дела про будущий год. Мне весьма интересно это ваше предложение… - Да, конечно. Владелец клуба поспешил в дом, неловко извиняясь - в сортир, конечно – а нечего было столько жрать… Серсея облокотилась на стену веранды. Море после всего этого дождя было туманным и каким-то далеким… В саду и возле поверхности воды клубилась, радуясь теплому вечеру, куча каких-то мошек, видимых и невидимых. Их ловко схватывали кружащие низко над водой стрижи. Небо наконец прояснилось, у горизонта была видна широкая, легкая, как газовый шарф, желтая полоса. Тени в саду еще не обрисовались целиком, смутными силуэтами ютясь возле мокрых, капающих и шелестящих кустов. Ее бугенвиллеи тяжелыми кистями склонились до самого низа, своей бледной, хрупкой, уже теряющей летнюю свежесть изломанностью касаясь розоватого песка на дорожке. - Хорошее у вас тут место. Дышится привольно - Да, я как раз думала о том, чтобы его выкупить… - Тогда поторопитесь – а то возьму да перехвачу у вас его. Можно иногда тут ночевать. Город у моря – все равно город. Нет такого спокойствия, тишины – песни эти, курортные забегаловки – пошлость, одним словом. - Вот куплю этот домик – и милости прошу. Приходите в гости. Я вообще подумываю сюда перебраться. Ну, или почаще бывать. Буду вам рада. Очень. Одной так тоскливо… Вот и закинула удочку. Как он ее теперь сцапает? Серсея легко коснулась рукава мужчины. - Хороший у вас пиджак. Ткань нравится. Здесь покупали? - Нет, жена привезла из-за границы. Она у меня много ездит. Молодая еще. Вас лет на пятнадцать, верно, будет младше, так, навскидку… Все ей интересно. Дома-то сидеть скучно. Но мне и не надо другого – уже хорошо, что она пока рядом с таким старым хрычом. А вы, моя любезная леди, приберегите нежность и взгляды для супруга – ни к чему это тут. Не стоит. Да и незачем вам сюда переезжать. Вы тут с тоски помрете. Куда вы без вашей столицы? Без развлечений, без театров-музеев. Тут только тишина - море – мысли всякие… Есть люди, которым это только во вред. Деятельные, активные люди. Вы как раз из таких – вот мне и интересно с вами иметь дело. Но только по деловой части, не обессудьте. Позвоню вам завтра, после обеда. Обсудим дела с этой серией концертов: если все сделать по уму – обоим будет выгодно это сотрудничество, не говоря уже о вашем резвом отпрыске. Если вас это еще интересует, конечно… -Да, разумеется. А теперь прошу меня простить – надо проведать младшего сына, проверить, поел ли… - Да, да, а я поеду уже. Прощайте. Спасибо за ужин. - Была рада видеть вас. Доброй ночи. Лицо – зеркало того, что снаружи. А что, если снаружи - ничего? Что тогда отразит это лицо? Туманное море? Пустоту? Наконец провернется на оси и отобразит все то, что накипело, разбухло и клокотало внутри все эти годы? Покажет миру тот вулкан, что готов был взорваться внутри нее? И пусть - гори оно все огнем – и дела, и время, и ее проклятый супруг. Иногда так утомительно быть сильной… Если бы не дети… Если бы не Джофф, ее золотой мальчик… Мирцелла, даже Томмен… Кто-то ведь должен. Не всегда можно думать о себе… Поэтому она завтра и возьмет треклятую трубку, когда позвонит этот мерзавец-педофил. Чтобы ему по дороге разбиться! Второй раз за месяц – видимо, она теряет хватку… Серсея ворвалась в свою спальню, захлопнула дверь. Включила свет, метнулась к зеркалу, желая и страшась узреть истину. На нее, как обычно, смотрело красивое, надменное, с четкими линями бровей холеное лицо. Глаза горели - от унижения, злости, обиды – даже ярче, чем обычно. Нет, она по-прежнему хороша, по-прежнему желанна… Просто эти ослы не понимают ничего в настоящей красоте. Еще бы – похвалили эту дуру Старк, с ее бледными глазами и кровавыми губами…Мерзость какая… Серсея вытащила из стола еще одну пачку своих сигарет. Те, как и все, что ее окружало, были эксклюзивом - специальная смесь табака, ароматических трав и чуточку марихуаны для расслабления. Вышла наружу, погасила свет. Вся молодежь расползлась по комнатам: день вышел каким-то утомительным. Серсея и рада была остаться одна. Она слышала, как отъезжали машины гостей. Вот, умотались и хорошо. Она сбросила надоевшие туфли, от которых уже распухли ноги и прошлепала на террасу босиком, шелестя длинной юбкой по деревянному крашеному, слега шероховатому полу. Села в плетеное кресло, подтянув колени к груди. Все равно никто не видит. Кому тут на нее смотреть? Даже луны нет. Только тихий влажный сад – и мечущиеся маленькими черными молниями летучие мыши. Достала сигарету, собралась было прикурить – и вспомнила, что зажигалка-то осталась на кровати в спальне. Идти обратно не хотелось. На столике лежала тонкая книжечка рекламных спичек, что ей привез давеча дизайнер, с портретом сына на обложке. Наверняка уже отсырели. Она одну за другой ломала тонкие палочки - запахло серой - они дымились, но не зажигались. Ее охватило какое-то бессильное бешенство – и уже на автомате Серсея злобно добила последние две спички. Откуда-то из-за стены ей на колени упала зажигалка. - Держите. Тошно смотреть, как вы мучаетесь. - Какого Иного ты там прячешься, как тать? Покажись. Клиган, видимо, сидевший на одной из стен террасы, темной тенью отделился от углового столба, подавшись вперед. - Я и не думал прятаться. Вы меня не заметили просто. - Ага, что я – слепая, хочешь сказать? - Видимо, в голове было что-то другое… И на кой хрен она с ним спорит? Другое - так другое. Серсея вздохнула и подпалила сигарету. Через мгновенье стало легче. - Налей, что ли, еще коньяку. И себе, если хочешь. Ты что-то стал меньше пить, а? - Возможно. - И чему мы обязаны этим чудесным преображением? - Надоело просто. - Хм… Что-то мне это странно. Ну, не пей тогда. Мне налей, однако. Скучно… - Это ваши гости на вас нагнали тоску? - Может, и так. Никто не желает меня понимать, решительно… - А мне сдается, что вы сами себя не хотите понимать. Нет? - Тебе-то что? - Ничего. Просто, к слову пришлось… Могу уйти, если вас раздражаю… - А, сиди. Ты, пожалуй, сейчас раздражаешь меня меньше всего. Почему ты перестал ко мне ходить? Честно скажи, хоть раз. Мне это важно. Это я? - Нет. Скорее, я. - Или еще кто-то? - Да зачем вам-то знать? Дело не в вас. Просто мне надоело делать все неправильно… - Смотри, какой отыскался правильный… - Ну, когда-то надо начинать… - Тебе хорошо. Ничего нет, никого не нужно, иди себе, куда глаза глядят. Никаких привязок, никаких обязанностей… Не надо быть сильным… Знай, пей себе, да хвостом ходи за подопечными. Завидую тебе… - Это вы зря. Хотя вам-то, конечно, не позавидуешь… - Что так? Многие завидуют, между прочим… - И вам что, от этого легче становится? Все как-то у вас нелепо, вы уж меня простите – ну все же видывал кой-чего, пока работал у вас… И все вроде на месте – а нет, не клеится… - Много ты понимаешь, клеится - не клеится… Жизнь-то все равно не ждет. Время постоянно движется. Нет лишнего мгновенья на раздумья. На то, чтобы назад оборачиваться. Если оглянешься – пропал. - А иной раз, возможно, и не помешало бы оглянуться… Ну хоть чтобы понять, где оно пошло не так… - А нигде. Просто с самого начала все было неправильно. Не повезло. Серсея зябко повела плечами. Вечер меж тем превратился в ночь, а желаемое спокойствие так и не пришло. Оно было там – было вокруг, весь темный сад дышал им – можно, казалось, было зачерпнуть эту невидимую тяжёлую, влажную субстанцию рукой, скомкать, как весенний снег, положить себе на пылающий лоб… Но нет, - между спокойствием и ею лежала стена – тонкое, но непробиваемое стекло зеркала… - Слушай, Пес, ты вот что. Я тебе там приготовила – как это – выходное пособие, если угодно. За верную службу… Ты ведь увольняться задумал, я тебя правильно поняла? - Пожалуй. Засиделся. Как вы там сказали – нет привязок, ну и вот. Путь зовет. - Ну хорошо. Вот и будет кстати. На дорогу. Одно маленькое условие. Ну, не условие - просьба. - Что, не болтать? Не откровенничать на прощание с Робертом? Я и так не собирался, будьте покойны на этот счет. Уж и не знаю, какого Иного вам взбрело в голову. Вас мне жалко – местами. Но Роберта жальче. На кой хрен ему портить жизнь? Обратно уже не поворотишь… Сами сказали… - Ага. Значит, мы договорились? - Да, именно. - Конверт тебе горничная принесет. - Спасибо… - Пожалуйста. Пес встал - Пойду я, пожалуй. День какой-то длинный, растянутый, как этот ваш лимузин. Хочется, чтобы он кончился… - Ступай, ступай… Я сама дверь запру. Тебе уже комнату твою приготовили? - Да, давно. - Хорошо… Пес тихо прошел мимо нее. И вот – опять она одна. В лицо дразнящим, терпким ароматом и четкими, словно вырезанными из бархатной бумаги, силуэтами деревьев смотрела ночь. Летучие мыши тоже попрятались, лишь где-то далеко, в глуши лежащего в низине леса, заунывно ухала сова. Вдалеке море почти исчезло – видна была только беловатая дымка, что бережно укрыла его, как будто тонкой паутиной пухового кружева. Еще одна ночь в одиночестве… Вечном, нескончаемом, уже привычным – но оттого не менее невыносимом. Серсея резко допила коньяк – глоток обжег горло и тут же отозвался в голове мягким толчком, словно с дерева ей на голову упал теплый тяжелый сугроб… Так пихался Джоффри, когда сидел у нее под сердцем. Все же она не одинока. У нее есть дети – единственное, что вообще имело значение. Ночи, не ночи – а смысл присутствовал. Не стоит тут нюнить. До чего дошла – даже с Псом поговорила… Серсея усмехнулась. Лучше бы побеседовал с ней в постели… Тоже мне, пай-мальчик. Святоша недоделанный. Себя пусть жалеет. А у нее все будет хорошо. Она еще посмеется – последней - даже если ради этого нужно будет разрушить весь этот треклятый, враждебный ей и ее детям мир. Возможно, тогда разобьется и ненавистное стекло – и она будет свободна… Сандор прошел к себе в каморку. Сел было на кровать, потянулся к сигаретам. Нет, в пекло. Он встал, скинул ненавистный пиджак. Что там еще – оружие – сегодня оно ему явно не понадобится… Ее дверь, конечно же, была открыта. Даже не захлопнута. Пташка спала в кресле - рыжая голова опиралась на одну мягкую плюшевую ручку, а с другой свисали ее длиннющие ноги. Она была в его рубашке. Глупая, неосторожная девчонка… В комнате Мирцеллы горел маленький ночник в виде мраморного домика, с оконцем посредине – оттуда, с подоконника, он бросал на пол трепещущий желтый свет, слово увеличивая пространство, сгущая тени, таящиеся по углам. Сандор тихонько прикрыл дверь, запер ее изнутри. Медленно разделся. Взял Пташку на руки - осторожно, чтобы не разбудить – и отнес в кровать. Она даже не пошевелилась, только подложила ладонь под щеку, как ребенок, и засопела… Он лег рядом, обнял ее – ноги у нее были ледяные – и сколько времени она так прождала его, пока ее не сморило? Еще бы – не денек, а какой-то непрерывный привет из пекла… И еще этот чудесный разговор с Серсеей – пожалуй, один из самых тяжелых за все время их знакомства. И самых откровенных… Поговори они так три года назад – кто знает, что бы из этого могло выйти? Но, как она сама сказала, обратно не поворотишь… Сандор вздохнул и зарылся носом в рыжую Пташкину гриву – при этом свете она была темнее, только кончики словно светились, как то перекрестье, где пламя свечи соприкасается с черной ресницей фитиля. Может быть, и Серсея двадцать лет назад была вот такой – похожей на его Пташку девочкой, с надеждами, ожиданиями, глупыми мечтами – и глаза ее светились не блудным светом безумия, а совершенно иным, распахнутым, ясным огнем? Кто теперь это знает? На ее душу не нашлось никого, кто бы оценил ожидание – и отнес бы ее, спящую, в кровать – а теперь вот время пообтрепало ее, превращая из якобы уверенной в себе, знающей всему и вся цену властной женщины – непревзойдённой королевы бала - в загнанную в угол одичавшую кошку, что не знает – то ли ластиться, то ли царапаться не на жизнь, а на смерть. Жизнь была наполовину прожита, и у каждого из них – свой путь за спиной; оглядывайся или нет – отрицать его присутствие было глупо. Но жизнь была - здесь, сейчас. В этом дурацком ночнике. В бабочке, что кружилась возле него, то трепеща, то падая вниз семечком клена. В Пташкиных волосах, чуть влажных от ночной сырости и тревожных снов. В его руках, что обнимали ее узкие плечи. Никто никогда не знал, где время уронит свой посох, отмечая точку бифуркации, разделяя надвое путь одной судьбы. Чтобы не ошибиться, надо было перестать бояться. Если боишься – не живешь…