Это было у моря

Take my body, my shell Itʼs old and itʼs worn and itʼs broken Take my lips they are free And theyʼre no use to me All I wanted to say has been spoken Take my hands they are cold Theyʼre too fragile to hold Itʼs so hard to believe they were mine Take my soul (Take my soul) Take it whole I see you and myself In the backyard weʼre twelve Killing dragons with swords made of wood We chased them away But they came back today And Iʼd fight them again if I could But my hands are so light And too fragile to fight Itʼs so hard to believe they once did Take my soul (Take my soul) Take it whole Take it all now my dear (Take it now) Take it from here (Take it now) But my hands are so light And too fragile to fight It's so hard to believe they once did Take my soul (Take my soul) Take it whole Take it all now my dear «Killing Dragons» Kʼs Choice

Из дневника: 29 августа Решила, что буду писать дневник. Буду писать только правду, не прячась. Говорить все равно ни с кем не могу. А с ним - тем более. От всех этих взглядов, вопросительных интонаций, его желания помочь меня выворачивает наизнанку. НЕ МОГУ. Боюсь себя, не его. Каждый раз, когда мы соприкасаемся — у меня перед глазами мама. Интересно, она упала лицом? Как ее хоронили? Кто ее хоронил? Наверное, в закрытом гробу… Она упала лицом об асфальт, а я тем временем… Нет, нельзя. Больше — ни за что. Буду всегда одна — это моя расплата. Но как это меня мучает! Я — как наркоман в ломке… В пути я еще могу отключиться — он тогда не смотрит… Тяжелее, когда мы в комнате — наедине. Он глядит в этой своей манере, снисходительно-вопросительно, словно ждет от меня чего-то… А я никому ничего не могу дать. Меня почти нет… Если он меня коснется — я рассыплюсь. А я же обещала… Мамочка, прости меня… 2 сентября. Ехали всю ночь. Очень болит голова. Ненавижу этот шлем — я как в банке — нечем дышать. Арья надевала на голову пластиковый мамин тазик и изображала осьминога в аквариуме. Привязывала к своим волосам мои ленты, как щупальца. Интересно, она тоже меня ненавидит? Думаю, да. С. говорит, я должна ей позвонить. Но я не могу. Что я ей скажу? Буду извиняться? За маму? За Робба? За такое не извиняются. За такое умирают… 3 сентября. Решила, что все же надо попробовать идти вперед. Я хочу молчать. И не хочу. Я устала от этого бесконечного горя. Словно я сама — как смерть. И это убивает меня. Спать не могу — снятся кошмары. Сегодня днем видела сон — словно иду за руку с Бейлишем по большому двору — а там такие каменные квадратные колодцы, закрытые. Он мне говорит: «Если попадешь в меня из винтовки — можешь быть свободна — вот, смотри, там твои тебя ждут!» И я вижу, как из-под арки в глубине двора мне машут мама и Робб. Я беру ружье — Мизинец прячется за ближайшим ко мне колодцем. Я точно знаю - на таком расстоянии не промажу. Целюсь, стреляю. Иду за колодец — и вижу, что это не Бейлиш, а Арья. От лица ничего не осталось. Пытаюсь остановить кровь, зажимаю ей рану руками — а это уже не Арья, а мама… Проснулась — трясет, даже майка вся насквозь. Сандор на соседней кровати спит на животе — вот ему-то не холодно, вся спина голая. Почти что уже слезла с кровати — чтобы пойти к нему. Вместо этого пошла в ванную. Лучшее средство от любви — холодный душ. Это наша учительница физкультуры так шутила. И вправду… Трясет, правда, еще больше, но сны уходят, когда перед глазами вертятся от колотуна черные круги, и виски сводит… Я отвратительна — настоящее чудовище. Терять мне тоже нечего — даже себя я уже потеряла… 4 сентября. И даже это обещание я нарушила. Это все потому, что мы начали ругаться. Нельзя говорить. Если мы сталкиваемся, даже на словах — эта мерзкая связь делается еще сильнее, даже если говорим гадости… Мне хотелось умереть. И убить его. И быть с ним, больше всего на свете. И я не смогла остановиться. Даже ради мамы. Даже ради брата. У него была невеста — интересно, они занимались этим? Теперь уже нет — их всех сожрала жадная могила. А я, как порочное животное, не могу остановиться. Этой ночью мы опять спали вместе. Даже не спали, а… Дневник, прости, я не буду писать об этом — хоть и обещала быть честной. Это так стыдно — я погрязла. И потом, я же не держу обещаний… Когда мы вместе — я себя ненавижу и мне больно, но от этого хочется быть с ним еще сильнее, сделаться одним, чтобы он узнал, чтобы прочел мои мысли, как свои. Но он не знает. И не должен. Я никогда ему не скажу. Не хочу его мучить. Никто этого не заслуживает, кроме меня… Я никогда не могла ничего сделать — ну, хоть теперь избавлю нас обоих от этой подделки. Может, надо вернуться к Бейлишу? Вот он меня и заслужил. Чудовище пойдет к чудовищу… Я уже третью неделю не включаю телефон — боюсь, что они нас как-нибудь смогут засечь. А может, пусть лучше засекут? Попрошу мужа отпустить С. — и поеду с ним. Пусть мне будет плохо. Мне и должно. Большего я не заслужила. Решено — включу телефон. А разговаривать больше не буду. Это будет мой обет. Ради мамы. Ради брата и его девушки. 6 сентября. Пока держусь. Ничего не говорю, не смотрю — начинает получаться. С., по-моему, очень огорчен. Сначала он пытался спрашивать. Потом начал шутить. Теперь тоже молчит и смотрит на меня, как собака, которую я стукнула ни за что. В такие моменты я себя ненавижу. Но я должна быть сильной. Это обещание я не нарушу. Клянусь. Включила телефон. Мне пришло смс от Джейни, — я ей дала этот номер, когда прилетела на море. Спрашивает, когда я приду в школу. Я ей не ответила. Чудовища не учатся в школах. Им надо уметь только убивать — разве в старшей школе такое кто-нибудь знает? Скоро меня найдет мой учитель — и я начну свои занятия. Как это будет — жить с другим? Спать с ним? Как мерзко. Но я мерзкая, чего же мне еще желать… Я даже Джоффри не заслуживаю. Я уже убила больше, чем он… 10 сентября. Мало едем, в основном, сидим в гостинице. Мне кажется, С. за мной следит. Он ходит тихо, но я все равно слышу. Вчера я лежала, делала вид, что сплю. Я в дороге поцарапала себе запястье курткой — не хотела за НЕГО держаться и неловко взялась за ремешок на сиденье — теперь это меня отвлекает от сна. Не хочу кошмары — они бывают такими, что я почти готова сдаться… Встать, пойти, прижаться к нему — чтобы все забылось. Он бы простил меня? Я уже не знаю. Ненавижу себя за то, что причиняю ему боль. И за то, что сомневаюсь в себе. Я лежала с закрытыми глазами — а он подошел, встал рядом, наклонился и замер. И смотрел на меня. Я это чувствовала, словно его взгляд меня прожигал. Потом он дотронулся до моих волос и тихо так сказал: «солнечный лучик». Проклятые волосы! Надо их побрить. Я сжала поцарапанную руку так, что она опять начала кровить. Только так я выдержала… Но я больше не плачу. Внутри меня все высохло. Я превратилась в пустыню. В мертвое море — где только соль и тоска по прозрачной воде. Но я не была прозрачной — я была мутной… Не стоит жалеть… 12 сентября. Голод тоже отвлекает. Мы приехали в какой-то пансион. Все время идет дождь. С. принёс мне еды, и думал, что я поем. А меня стошнило после обеда — я ему не сказала. И потом еще ничего не ела сутки. Это отвлекало. Почти не думала о маме… На ночь съела таблетку от боли — с ней спится лучше, сны не снятся. Ну, меньше снятся. Был странный звонок, я не успела подойти. Думала, перезвонят, но пока ничего. 15 сентября. Мы приехали в какую-то странную гостиницу, типа семейной, что ли. Ехали всю ночь. Я почти научилась держаться за плечо С. и при этом ничего не ощущать. Поцарапала себе запястье его бритвой. Если накатывает — можно просто сильно сдавить руку — и отпускает. Кисть все время ноет. Хорошо, что подкладка у куртки черная, и не видно крови. Дурацкая тетка — хозяйка гостиницы — выгнала нас гулять. Я бы не пошла, но С. меня все время волок за собой. Вообще продыху не давал. Мы пришли на такую плоскую площадку на вершине. Там он меня отпустил — ему нужно было перекурить — хорошо. Он не хочет на меня смотреть — ну, это понятно, я тоже не хочу. Я нашла под кленом красные листики — такие же, как были у того дерева после бензоколонки. Три листика — папе, маме и Роббу… Я хотела пустить их по воздуху — так иногда делают на похоронах — пускают прах по ветру… Внизу было так красиво — так мирно… Маленькие домики, в которых живут дружные семьи… Где растят виноград, рожают детей, не боясь, что завтра не проснутся. Каждый день встречают вместе рассвет и засыпают, обнявшись, когда окна застилает тихая ночь. Я хотела бы, чтобы мои теперь были в каком-то таком мире… Я стояла там — а небо было почти в двух шагах — два фута — и все кончится… Сначала листья — а я им вслед… Тогда я узнаю, как было с мамой… Здесь лететь чуть дольше — но быстрее, чем жить… Зачем он меня остановил? Кому это было нужно? Да, я обещала, но у меня нет больше сил. Я обманщица. Мне кажется, Сандор тоже хочет себя мучить, как я. Иначе зачем ему надо было бы меня оттаскивать ? Я только обуза. А если он захотел со всем покончить? Что бы сделала я? Конечно, помешала бы ему — если бы смогла. Но он - другое дело. Он-то ни в чем не виноват. Он никого не убивал. А на мне — эта девочка Лея, и еще мама и Робб, и его невеста — она его любила и погибла от этой любви. А я даже не знаю ее имени. Вся любовь этого мира нужна, чтобы кормить ею собак… С. ругался на меня, а я сидела рядом, и у меня все внутри сжималось от того, что он так близко. Но это уже не бабочки в животе. Это змеи под кожей. Мерзкие, серебристые, похожие на ртуть змеи. А глаза у них — как зеркала… 17 сентября. Сплю на ходу. С утра съела две таблетки обезболивающего. Руку саднит. У меня восемь порезов на одном запястье и три — на другом. Прячу от С. руки. Он меня так боится, что не замечает. Не хожу при нем в майке. Если заметит — он меня убьёт. 20 сентября. Сегодня опять льет. Сандор весь день как будто чем-то встревожен, не спит, ходит. Смотрит и смотрит в окно. Опять не пустил горничную — он же меня скрывает. А я теперь — больная сестра. Ну да, конечно. У мальчишки-носильщика было такое лицо, когда мы платили за номер — как будто он услышал пошлый анекдот. Сандору он тоже не нравится. Пишу дневник. Руки почти зажили — можно даже ходить в майке — кровь не сочится и корочки отвалились. Больше не буду себя резать — это глупо все же. Сандор куда-то ушел. Даже не стал меня запирать. Странно, он всегда такой дёрганый. Куда, интересно, он пошел? Вот бы он взял меня с собой. Но я ему, похоже, надоела. Ну еще бы. Сама хотела, а теперь расстраиваюсь. Он что-то говорил вчера про машину — что надо ехать дальше, а этот дождь нас блокирует. Не хочу ехать на машине — так я лишусь последнего с ним контакта. Больше у меня нет повода искать прикосновений. Тут я хотя бы в законе. У него такие теплые плечи… Или это просто у меня холодные руки? Я как мертвец наполовину… Сил не осталось даже для того, чтобы себя согреть… Надо пойти погулять — раз мне открыли клетку… Звонит телефон — может, это Сандор? Решил-таки напомнить мне о двери? Это был не Сандор. Я включила диктофон на телефоне, чтобы все потом спокойно прослушать и поразмыслить над этим. Перепишу текст сюда — когда я пишу, думается точнее… — Алло? Сандор?  — Нет, радость моя, это не Сандор. Больно это слышать. Это твой отчаявшийся муж.  — Петир?  — Да, меня узнали, превосходно! Рада меня услышать? Думаю, ты ждала этого звонка. Если бы не ждала, то могла бы просто выключить эту адскую машинку. Но ты этого не сделала. Это дает мне надежду…  — Не обольщайтесь. Я ненавижу вас больше всех на свете, больше Джоффа, больше Серсеи…  — Но, полагаю, меньше чем саму себя, верно? Ты же винишь в случившемся себя — и правильно делаешь. Не будь ты такой, какая ты есть — план был бы неосуществим. Твоя доверчивость, твоя наивность, даже в чем-то глупость натолкнули меня на эту мысль. А когда уж я тебя увидел — план показался мне идеальным, я понял, что не просчитался ни на йоту. Ты совершенство — как глина, что ждёт умелой руки, чтобы принять нужную форму. Нет, ты не глина — ты мрамор. Благородный материал для талантливой руки. Ты еще сама себя не знаешь. Но ты узнаешь. У меня есть все инструменты, чтобы сделать из тебя шедевр, отсекая все лишнее, освобождая тебя от условностей, что навязывает общество…  — Вы отвратительны. Я никогда не стану жить с вами. Или учиться у вас. И я никогда не полюблю вас.  — О, это разбивает мне сердце. Но уверен, ты ошибаешься. Мы поговорим об этом лет через пять. Когда ты из глупой пташки — так, кажется, тебя называет этот кобелина, твой нынешний возлюбленный — превратишься в орлицу. Тогда все нынешние заботы покажутся тебе такой мелочью. Сверху всегда видно лучше — и дальше. Когда ты почувствуешь ветер в крыльях и поймешь, что ничто в этом мире с этим не сравнимо — контроль над стихией, умение подчинять ее себе — ты скажешь мне спасибо.  — А также я, видимо, должна сказать спасибо за смерть моих родственников? За мою мать, которую вы якобы любили? За моего брата, что даже не успел жениться — в отличие от вас? За его невесту, что погибла оттого, что вам приспичило научить меня летать? Для начала решили научить этому мою маму?  — Бедняжка Кет. Я не планировал ее убивать. Для осуществления плана было довольно того, чтобы она доживала свой век потихонечку, в больнице. Я даже планировал ее оттуда забрать, когда бы мы с тобой притерлись друг к другу. Но она проявила недюжинную волю, сопротивляясь, а еще — безумие уже тлело у нее в голове. Эта навязчивая мысль о каких-то там звездах и полетах добила ее — а таблетки лишь ускорили процесс. Это бы случилось в любом случае, рано или поздно. Ты можешь рассматривать это в таком, например, ключе, как ее освобождение от бренной плоти. Она присоединилась к твоему горячо любимому отцу. И брат твой тоже. А его невеста — ну что тебе до нее? Ты даже не знала ее имени. Каждый день в мире гибнут тысячи — и без всякого смысла — ты же не садишься их оплакивать, верно? А ведь меж тем они мрут без всякой цели — просто так. А у нас может что-то и получиться. Когда ты выкинешь из головы это свое чудовище и будешь готова к следующему шагу — я буду тебя ждать. Я не хочу тебя насиловать, но все же не очень затягивай игру. Иначе мне придется настоять. Я не желаю навязываться тебе против воли. Но помни — на другой чаше весов твои милые братики и сестричка-бунтарка. А также твоя тетка и весь ее выводок. И, конечно — вишенкой на торте — твой незадачливый спаситель — наш чудо-рыцарь. Хочешь, чтобы он жил? Хотя, убей боги, не понимаю, зачем это вообще нужно — ни ему, и никому другому вокруг от этого лучше не становится. В таких случаях я вполне одобряю эвтаназию. Но это не мне решать. А тебе. Его родственник мечтает его заполучить — по сравнению с милейшим братцем, наш добрый друг Джоффри — просто дитя. Но у меня есть на это чудо природы небольшое влияние — и я могу им воспользоваться. А могу, напротив, подстегнуть его. Все в твоих изящных руках, моя милая. Я подожду. Но недолго. Ты, похоже, тоже уже утомилась от своей этой подростковой безбашенной связи. Никаких поцелуев, никаких объятий — страсти больше не бушуют, повыдохлись? Ты, верно, разглядела, с кем ты связалась, да? Розовые очки разбились в процессе езды на мотоцикле? А без очков-то картина удручающая — убогий урод, чудовище — все, что он может вызывать — жалость. На этом, небось, и сыграл. Маленькие птички, вроде тебя такие сердобольные…  — Чудовище — это вы. А Сандор — мужчина. Настоящий, в отличие от вас и вашего гнилостного окружения фриков. Таким был мой отец. Таким бы стал мой брат. Но вам это недоступно, вам до них — как до неба. И из-под вашего камня вам безумно грустно и безумно завидно. У маленьких чудовищ тоже бывают высокие мечты, верно? Они мнят себя орлами — но ведь это только точка зрения… Придумать можно что угодно. Но не факт, что другие буду двигаться, как пешки, в вашей игре или подыгрывать вам. Я — не буду. Все эти мужчины вызывают у вас бешенство еще и потому, что они — любимы. И это вам тоже не понять — вас-то, видимо, никто не любил. Моя мать вам не досталась — и могу понять, почему. И от меня вы тоже ничего подобного не дождетесь. Так что зря стараетесь. Вы — ниже меня, я бы никогда, слышите, никогда не смогла себе помыслить влюбиться в вас. А вы в своей идиотской уверенности потеряли последних союзников — и те переметнулись на противоположную сторону. Вы останетесь один — и, может, наступит час, когда ваши чудовища взбунтуются и пожрут вас. И если это произойдет — я буду стоять в первом ряду и аплодировать им. Даже если после вас они примутся за меня…  — Боги, ты великолепна! Я поставил на тебя совершенно правильно! Такой темперамент! Удивляюсь, как ты еще до сих пор не вымотала до смерти своего горе-любовника. Но псы подыхают — а мы продолжаем жить. Я подожду. И помни — я ближе, чем тебе кажется. Я просто вижу эту твою рыжую головку — среди темного леса ты — как яркий пламень. А на пламя всегда приходят звери. Будь осторожна с этим огнем, дорогая. Огонь жжется при неосторожном обращении. Если сама не знаешь — спроси у своего возлюбленного, которого ты так отчаянно защищаешь… Слишком отчаянно, я бы сказал. Все же, видимо, трещина уже начала ползти…  — Я его люблю. И буду любить. Если вы меня заполучите — это будет только оболочка. Все лучшее я уже отдала ему. Витайте себе в своих иллюзиях — будьте уверены, большего вам не дождаться… Над моей душой у вас контроля нет.  — Все в этом мире спорно, моя дорогая. Но, впрочем, этот спор затягивается и становится скучным. Если у меня нет контроля над твоей душой — я ведь могу ее и выбросить. Пусть ей подавится твой Пес. А я сделаю тебе другую — из стали. Будет больше толку. В такой великолепной оболочке никто не заметит подмены… Побереги ее для меня! До скорого! Санса сидела на кровати и не могла прийти в себя. Боги, как же он мерзок! И все же их заметили… Теперь она судорожно пыталась сообразить, не наболтала ли лишнего. Зачем он вообще ей звонил? Поглумиться? Потрепаться? Запугать ее? Похоже, ее гнев вызывал у него только усмешку. Хотя его последние заявления уже начинали наполняться скорее холодным бешенством, чем лукавством, с которого этот разговор начался. Все же она его чем-то поддела. Значит — он не бессмертен. И у него есть слабые стороны. Это было приятно осознавать… Стоит ли говорить Сандору про этот разговор? Нет, она так не думала. И так ему хватает. А разницы нет никакой. Что на их след выйдут, они и так знали. Просто надо быть осторожнее. Насчет осторожности — Санса метнулась в ванную. Надо заканчивать с этой рыжей башкой. Внизу, на первом этаже этой гостиницы она видела парикмахерскую. Надо сделать туда вылазку. Деньги у нее были, ждать больше не имело смысла. Она оделась и торопливо спустилась по лестнице в холл, вышла в общий коридор комплекса. Через десять минут Санса довольно тащила в номер небольшой пакет. Ей предложили проделать все прямо в салоне — но она боялась, что Сандор придет раньше, чем они закончат. Нет, пусть пострадает качество — она же не для бала себя украшает. Это были, скорее, цвета войны. С этим она и сама справится. Плюс, они не стали бы ей красить брови — а это тоже было необходимо. Только насчет ресниц Санса засомневалась. Во-первых, было страшно лезть в глаза химией, во-вторых — Сандор так любит ее рыжие ресницы… Ей хотелось оставить на память хотя бы кусочек прежней Сансы — Пташки — прежде чем отказаться от нее навсегда. Это была слабость — но иногда в слабости в самые темные моменты можно найти и силу. Для маскировки Санса купила черную водостойкую тушь. Теперь у нее было все, что нужно. Можно было начинать превращение. Все самые яркие черты Сансы Старк ушли, скрытые иссиня-черным оттенком, который она выбрала. Золотистые, медленно меняющие свой природный цвет брови саднило от химии, даже глаза слезиться стали. Зажившие ссадины на руках впитали в себя краску, которой она все перемазалась, стараясь прокрасить все волоски до последнего — чтобы ненавистная рыжина ушла, как сгорает закат надоевшего дня, погружаясь в мрак ночи. Когда она промыла волосы — до конца это было трудно сделать, вода была все равно мутной, ее космы словно плакали чернилами — Санса осталась вполне довольна результатом. Пташка исчезла. Перед ней была незнакомка. Ей было нужно новое имя. В салоне Санса увидела на нагрудной табличке одной из девушек, работающих там — тоже брюнетки, у нее она и консультировалась насчет цвета — ее имя: Алейна. Неплохо. Немного похоже на Оленну. Почему бы и нет? Итак, отныне она Алейна. Она услышала, как хлопнула дверь. Пришло время выхода. Она погасила свет и шагнула в дверной проем.