Это было у моря

Как трудно Спускаться с небес И в нищенстве тратить алмазы На хлеб плесневелый. На окнах — разводы от скуки, На гвоздике — крест, Как трудно с любовью судиться И пачкаться мелом. Как трудно Спускаться с небес И жить каждый день, Забывая полеты и встречи, Усталою тенью скользить В новорожденный лес И крыльев не чувствовать там, Где сутулятся плечи. Как трудно Спускаться с небес И видеть свое отраженье В измятой постели, И знать, что такое потеря, Разлука и стресс, И прятаться в доме пустом От черемух метели. Как трудно Спускаться с небес, Идти по земле наугад Без конца и начала. И ставить свое безголосие Наперевес И думать, о чем же тогда Я себе отвечала…

Он подсел к столу, когда Санса закончила с яичницей и кисла над тыквенной булочкой. Как всегда, небрежно-элегантно — расстегнув дорогущее пальто, бросив на стол зажигалку. Она еще не подняла глаз — а уже знала, кто сидел напротив нее. Мята и вишневый табак. Самые ненавистные теперь запахи на свете.  — Ну здравствуй, дорогая! Не дёргайся — тот мешок, в который мне полагается тебя посадить, я, кажется, забыл в машине. Можешь совершенно спокойно доедать завтрак. У тебя, похоже, хороший аппетит — силы возвращаются? Тяжелый день, полагаю, бурная ночь… Кстати, черный тебе к лицу — надеюсь, это не траур, а просто смена имиджа. Ты кажешься взрослее — в таком виде тебя даже можно будет брать с собой, не боясь осуждения общественности…  — Я не буду с вами разговаривать.  — Опять игра в молчанку? Тебе еще не надоело? Со мной интереснее беседовать — хоть молчать я тоже умею, не в пример милейшему Сандору. Он уже выздоровел, или ты все еще таскаешь его на себе? Смотри, не надорвись — мне нужна здоровая супруга.  — Я вам не супруга.  — Нет? А мне кажется, очень даже. Такие птички, как ты, долго в девочках не задерживаются — кто-нибудь, да перехватит. В этот раз мне повезло больше. Твоя мать мне не досталась, тем хуже для нее. Перед ней теперь раскрыта вечность — а перед нами — будущее. Как же не радоваться? Покойники нужны, чтобы напоминать нам о том, как жизнь скоротечна…  — Не смейте говорить о моей матери!  — Почему? Не я же ее из окна выбросил. Хочешь проверить — пожалуйста: я был в другом конце страны.  — Вам и не нужно. У вас достаточно «инструментов». Вопрос в том, не кто ее столкнул, а кто подтолкнул…  — И это, конечно, был я, ты хочешь сказать? Когда ты говорила с матерью в последний раз без страха — не ожидая получить в лицо истерику или, напротив, апатию? Почему ты не поменяла билет, при том что твой чудесный отпуск у Баратеонов был воистину адским? Или ты наслаждалась каждой минутой в обществе нашего юного друга, поклонника жестоких игр? Я тебя умоляю! Твоя мать в последний год — это верх неадекватности, и я тут совершенно ни при чем. Смерть твоего отца — случайная, кстати — и слишком хорошо развитое воображение твоей родительницы — вот что является истиной причиной ее полета. Да и ты не заигрывайся, моя милая — а то рискуешь оказаться в той же палате. Не то, чтобы я этого хочу, но мне совсем не нравятся эти твои игры с бритвами. Клиган, надо полагать, и не заметил, да? И ты еще удивляешься, почему я хочу тебя забрать… Он же тебя не стоит — потому что даже не пытается понять, кто ты на самом деле. Торчит с тобой в одной комнате какую неделю — и не видит ничего дальше собственного носа, да и тот нечетко. Ну, объясни мне ты, дорогая, как можно не заметить такого рода вещи, как располосованные запястья у любимой женщины? Я вот заметил, хоть и издалека. Ну что, нечем крыть? Толкни мне какую-нибудь очередную напыщенную речь про настоящих мужчин… Я не знаю, может, у настоящих мужчин в ходу то, что их женщины пилят себе вены в ванной, пока они сами погружены в наверняка исключительно глубокие измышления на тему отсутствия половой жизни или тягот недельного алкогольного воздержания. Девочка моя, этот твой Пес настолько погряз в своих насущных проблемках, что на тебя у него просто не осталось времени… Хоть сядь посреди комнаты со столовым ножом у горла — он едва ли заметит… Или пустится в замысловатые размышления на тему: «а стоит ли?» — ведь вмешиваться в жизнь других — это неправильно! Санса, сама не отдавая себе отчета, закусила очередной несчастный заусенец… Действительно, она и сама себя спрашивала, как это Сандор умудрился не заметить этих ее глупых порезов. Тем более, они были сделаны для того, чтобы их заметили. Но не может же быть прав Мизинец! В его устах все звучало плоско и пошло, картина выходила крайне неутешительной: двое — истеричный, депрессивный подросток со склонностью к играм в самоубийство и закомплексованный изуродованный мужик, бесконечно разрывающийся между низменными желаниями и жалкими попытками сделать все, как полагается. И каждый сидит себе в своем углу, ковыряя собственные шрамы — а общей является, по сути, только постель. Санса ужаснулась, встряхнула головой, чтобы отогнать эти тревожащие мысли. Это все Бейлиш. Он так извращает факты, что все встает с ног на голову. — Ну что, ты размышляешь над истинностью мои слов, надеюсь? Я тебе привез новости — что мне за это будет? — Я не позову Сандора чтобы он отвинтил вам вашу злоязычную голову. — Ой-ты, всеблагая матерь, какой пафос! Уверен, что не позовешь. Он, небось, и не знает про тот наш милый телефонный разговор? Что так? Боишься сцен ревности? Если он начнёт драться — ты знаешь мой номер. Кстати, не стоит больше меня записывать. Это вынуждает меня идти на личный контакт — а я не уверен, что всегда это могу проделать. Сейчас я, скажем так, проезжал мимо — по пути было — дай, думаю, повидаюсь с дражайшей супругой… — Говорите свои новости и убирайтесь. Бейлиш картинно вскинул руки: — Как грубо. Этот молодчик на тебя дурно влияет, моя милая. Придется всерьез заняться твоим перевоспитанием. Я уже начинаю жалеть, что дал тебе это время. Может, все же, мешок был бы кстати. Ну да ладно. Ты большая девочка — сама поймешь, когда время остановиться. Я же не Сандор Клиган. Увозить тебя силком я не хочу. Жду твоего добровольного шага в мою сторону. Скажем так, у тебя не больше месяца. Потом я начну расстраиваться — и ты, как преданная супруга — не очень верная, но это все впереди — начнешь неминуемо расстраиваться вместе со мной… Ну да, новости. Хотел тебе сказать, что Баратеоны официально положили на тебя с высокой башни. Произошел альянс: Джоффри объявил помолвку с девицей Тирелл — да-да, не удивляйся — твоя старая знакомая приходится ей бабушкой. Не напрасно же она пасла семейство Серсеи так долго. В эту пятницу состоялось торжество — о, сколько роскоши и лести, и лжи было пролито… Пара удивительно хорошо смотрится. Не знаю, имела ли ты счастье видеть новую пассию своего кузена — вот, привез тебе газетку. Там еще есть любопытная статейка про расследование известного тебе дела в приморском городе. Из столицы приехал следователь: еще бы — две смерти — та девочка, косноязычная, тоже, говорят, скончалась от внутренних повреждений в больнице. И еще есть пара свидетельств от девушек из города. Все указывает на некоего господина, в прошлом телохранителя на службе у столичной знаменитости. После убийства горничной и увольнения этот друг пустился в бега, да еще и прихватил с собой следующую жертву. Жива она или мертва, никто не знает. Семья в горе: все ищут пропавшую девочку — и это после недавней двойной трагедии — просто мор напал на семейство Старков. Не иначе как сглазили… Санса сидела ни жива ни мертва. Вот оно как! Бедная тетя… — А что, разве Серсея не сказала тете Лианне…  — Боги упаси, девочка! Серсея Баратеон ненавидит Лианну всеми фибрами своей души — ты этого не знала? Папа тебе не рассказывал? Они там когда-то не поделили Роберта. Лианна выскочила замуж за молодчика с белыми патлами, нарожала ему кучу белесых же детей и, кажется, весьма довольна своей участью. А Роберт — ну, ты сама знаешь — похоже, так и не оправился от предательства бывшей возлюбленной. Женился на Серсее, которая была меж тем в курсе всей печальной предыстории. И как все злопамятные женщины, предпочитает ненавидеть не собственного бесхребетного супруга, а винить во всех бедах никогда не виденную ей женщину — даже не соперницу… Так что там с разговорами полный швах. Вроде как Лианна звонила Роберту, просила приехать и все объяснить. Серсея пришла в бешенство и запретила ему даже помышлять об этом. Ну вот, он сидит и квасит, пока все идет своим чередом. Обычно такого рода переговорами занимался твой опечаленный супруг — но я теперь там не при делах: Серсея очень зла на меня за тебя, дорогая моя. Она, конечно же, поворотится еще в мою сторону — надо только подождать. Сейчас ей это делать нерезонно. Когда почувствует выгоду от союза с Тиреллами — надеюсь, все же преисполнится хоть какой-то благодарности. Хотя Серсее свойственно приписывать все заслуги себе, а неудачи — другим. Такова уж ее натура. Так что видишь, на какие жертвы я ради тебя иду…  — Да, жертвы ваши велики… Жаль, что только напрасны…  — Уверен, что ты того стоишь. Еще пара-тройка недель — когда тебе окончательно осточертеет наш живодер-неудачник — или когда его наконец сцапает полиция (хотя я предпочел бы первый вариант — а то как бы не стал он в твоих прекрасных аквамариновых глазках этаким героем-мучеником) — ты, наконец, займешь положенное место рядом со мной. Закончишь школу дома — хотя я с удовольствием посмотрел бы на тебя в какой-нибудь форменной одежде — наверняка будет замечательное зрелище! Потом пойдешь учиться в колледж. Что тебе нравится — рисование? Станешь самой известной богемной дивой этого поколения — со своей студией в столице, известными клиентами, заказами — делай, что хочешь, лишь бы ты была счастлива, любовь моя. Талантов у тебя хватает — не достает лишь огранки…  — Мне это все не нужно.  — А что тебе тогда нужно? Ты сама-то это знаешь? Сперва определись с приоритетами… Мотаться с твоим этим дурнем по придорожным мотелям? Эту идеальную жизнь ты себе рисуешь? Ну хорошо, представь себе ситуацию: на меня свалится кирпич — а ты станешь свободна — и что тогда? Выйдешь за него замуж? До того, как он загремит на пожизненное, или после? Будешь ездить к нему на свидание в тюрьму — держать его за руку через решетку? Очень романтично. А когда тебе надоест быть женой без мужа — тогда ты запоешь по-другому, и захочется того, что есть у остальных — дом, детей, достаток… И не надо сверкать на меня глазами. Все этого хотят. Тихую гавань, так сказать. Я тоже, кстати. Просто я мыслю шире. И тебе того же советую. Боюсь, тебе просто не хватит этого мирного счастья — и ты тоже захочешь больше, но будет поздно. А твоя природная старковская честность не позволит тебе избавиться от постылого мужа: тем более, он, бедняга, будет за решеткой, да еще за дела, которых не совершал. Ты будешь клясть себя и бегать налево, и потом клясть себе вдвойне. И когда он выйдет — за примерное поведение — годам, этак, к пятидесяти — что ты сможешь ему предложить? Все то, что ему не нужно, да и тебе тоже? А что он сможет дать тебе? Загубленную жизнь, что прошла даром, зазря, полностью мутировавшую личность, горечь, опустошение, а возможно, еще и ненависть — ведь причиной его заключения будешь опять же ты. Думаешь пара десятков лет за решеткой не может сломить человека? Даже самые стойкие столько не выдерживают. А Клиган — не стоик, он — размазня, и ты это знаешь не хуже меня. Иначе почему я до сих пор с тобой разговариваю? Где он сейчас? Спит сном праведника? Это просто смешно.  — Зря вам смешно. Вы просто не можете меня понять. И его тоже. Да и зачем вам?  — Тебя я понять и вправду не могу. А вот Клигана —отлично понимаю. В кои-то веки выпала счастливая возможность, девушка на него запала — вот ведь удача! Но ведь ему проще бы было, если бы ты не была наследницей из богатой семьи. Ему бы хватило любой простушки, горничной там, официантки какой-нибудь… Подобная тихая пристань ему как раз по карману — по размеру. И он был бы счастливее. А ты втянула его в страшную игру. И он уже за нее начал платить. А когда его братец закончит с расследованием в приморье и пойдет, как гончая, по его следам — тут уж все ставки будут открыты. Я с интересом посмотрю на это. Не уверен, правда, что тебе захочется на это взирать. Давай лучше по-хорошему закончим это дело. Ты побалуешься еще пару недель — потом просто пошлешь его — и вернешься в лоно семьи. А там уже я найду способ объяснить все твоей тете. Ей и так хватает дел: свои подрастают — охота возиться с проблемной девицей. А Клигана чуть-чуть помурыжат в полиции — ну, потом отпустят, наверное: можно это устроить. Или сплавлю его куда-нибудь за границу. Пусть катится, лишь бы подальше. Он уже давно готов к тому, что ты от него откажешься — что, скажешь, не так оно? Ну вот и осчастливь его — пусть найдет свое песье спокойствие с какой-нибудь ему подобной. Вы же просто несовместимы… На самом деле, смотреть противно. Хотя я все равно смотрю…  — Но как?  — А вот это уже тебя не касается. У меня есть свои источники, милая. И свои секреты. Которые я храню. Когда будем женаты подольше — я тебе расскажу. А пока — думай, прикидывай, делай ставки. Мне, увы, пора. С тобой так хорошо — но что-то ты мне не кажешься счастливой. Уж и не рассчитываю на нежный супружеский поцелуй. Хотя, знаешь, сначала тебя надо хорошенько отмыть от Клигана. Не люблю запаха псины. Так что все эти милые утехи оставим на потом. Жду не дождусь… А пока тебе — обещанный подарок. Бейлиш небрежно бросил на столик небольшую коробку.  — Я тебе задолжал. Все же ты моя жена. Ну вот, небольшая безделушка, для развлечения. Не понравится — выкинь. Потом купим еще. Это только мелочь. Настоящий подарок — это наш с тобой брак. И он себя еще окупит, уверен. А теперь прости и позволь откланяться… Дела, дела… Бейлиш встал, забрал свою зажигалку, подошел к Сансе и шепнул ей на ухо, так, чтобы не слышала копающаяся в углу официантка:  — Очень ты эффектна в черном цвете, радость моя. Мне, ей-богу, нравится. Хотя, вижу, что рыжина еще осталась — ресницы, например. Очень мило. А в других местах ты тоже покрасилась? До сих пор помню твою мать — чудо была как хороша, когда я лишал ее невинности… С тобой этот номер не пройдет, но мы же не формалисты, верно? Уверен, и там у нас все будет хорошо… Прощай, дорогая… Жду тебя всегда… Он небрежно чмокнул ее в щеку и удалился. Сансу трясло. Почему она не стала с ним спорить? Почему половина из того, что он сказал, так больно по ней вдарила? Неужели это была правда? Это пугало ее больше всего. Она видела, как Бейлиш вышел из гостиницы и сел в очередную темную машину. Отсюда было не видно, был ли там кто-то еще, или он был один. Ее супруг сел на водительское место, поэтому определить было невозможно. Санса дождалась, пока он отъедет — потом открыла коробку. Обручальное кольцо — ее размера, и видно, что недешевое. Не золотое и не серебряное — а что-то другое — белое золото? Неровные полосы металла, искусно выделанные, похожие на сухие ветки — или кости — усыпанные мелкими блестящими камешками (Санса предположила, бриллиантами) — переплетаясь, держали в середине здоровенную черную жемчужину. Кольцо было красивым, завораживающим — и отвратительным, в то же время. Она еще с минуту посмотрела на него, потом закрыла коробочку, сунула ее в карман. Взяла и оставленную Петиром газету. Что она теперь скажет Сандору? Ничего, как и сказал муж? Видимо, и тут он был прав. Санса понимала, что это нехорошо, осознавала, что любая, даже самая маленькая ложь встанет ледяной стеной между ними. Но начало уже было положено — первые блоки она установила своими руками, когда включила телефон. Что теперь было делать, она не знала. Чувствовала лишь одно — что если сейчас не выйдет отсюда и не спрячется куда-нибудь, то осядет прямо тут, на потертом линолеуме буфета, и начнет тоненько выть и качаться — чтобы отвлечь себя от всех этих лживых слов, что заполнили ее разум. Надо было от них избавиться. Если бы у Сансы под рукой был топор — она бы с радостью оттяпала себе голову — только за то, что ее уши слушали все это хитросплетение продуктов нетривиальных мозгов Бейлиша — и за то, что язык не решился возразить, а жалкий умишко не нашел правильных аргументов… Она вновь предала себя. И предала его. Невмешательством, покорностью. А еще возомнила себя взрослой от того, что выкрасила волосы и проехала сотню миль на дурацкой тачке. Она была смешна. Ее протесты ничего не стоили. И все будет так, как сказал Бейлиш. В какой-то момент ее возненавидят все, и Сандор тоже. Так, как ненавидит она сама себя…