Это было у моря

Снился мне сон, что я был трезвый, Ангелы пели в небесах. А я проснулся в черном теле, звезда застряла в волосах. Говорила мне мать — летай пониже, Говорила жена — уйдешь на дно… А я живу в центре циклона, И вверх, и вниз — мне все равно. А люди работают за деньги, Смотрят в окно на белый свет. А в нашем полку — все камикадзе, Кто все успел — того здесь нет. Так скажем «Банзай», и Бог с ней, с твердью; Все, что прошло — сдадим в утиль. И здесь у нас в центре циклона, Снежные львы и полный штиль. Сегодня я опять счастливый, А завтра я опять больной, За что ж ты, мать — сыра природа, Настоль безжалостна со мной? Опомнись, мать — сыра природа, Я все же сын тебе родной!

БГ. Центр Циклона Санса уныло крутила в руке бокал с виски. Пить ей не хотелось — но и оставаться трезвой, пока все нажираются — тоже. Сандор мерил шагами пространство гостиной, время от времени кидая на нее тяжелый взгляд. Он уже весь в подозрениях. Хорошо, что тут гости эти подвалили — иначе не отвяжешься. Были бы они одни — тут же начались бы допросы, животрепещущие откровения, всякая взаимная душевная порнография. К этому она не была готова. Ну совсем. Хотелось залечь в нору и там хорошенько все обдумать. Но от бузы вокруг Санса все время сбивалась с настроя, словно распылялась по пустякам — и та тонкая нить самосознания, что связывала ее с происходящими далеко и близко событиями, продолжала ускользать, рваться — и приходилось бесконечно напрягаться, чтобы опять связать все воедино. Как досадно, как смутно. Санса глотнула из бокала — виски обжег ей пищевод, мягко взорвался в желудке — голову тут же потянуло вниз, словно она превратилась в мрамор. Она — мраморная статуя, что хочет стоять, запорошенная снегом, в парке, куда никогда никто не приходит. Ей не хочется, чтобы с нее сдували снег, чтобы ее грели, чтобы на нее любовались. Сейчас ей хотелось только чтобы снег скрыл ее формы от мира, превратил ее в бесформенный сгусток зимы, вписывающийся в пейзаж. Так будет спокойнее. Так не будет больно. На синяк кладут лед. А что кладут на душу, что постоянно кровоточит? Возможно, ей вообще стоило превратиться в лед. Но как? Входная дверь хлопнула, и в дом ворвался пахнущий морозом и табаком Ланнистер. Он бросил свои сумки у порога и, снимая на ходу свой до безобразия выпендрежный белый кожаный плащ, стремительно прошел к одиноко стоящей на кухонном столике бутылке виски.  — А лимона нет, Пес?  — Ты шизнулся, Ланнистер? Зима же! Какие, в пекло, лимоны? Ежели тебе угодно — вперёд, через снегопад — езжай в город по тьме и купи себе свой лимон. Когда сорвешься в пропасть — будешь знать точно, что погиб ради любви к эстетству. Надо тебе виски разбавить — поди, сорви сосульку во дворе. Экологически чистый продукт…  — И то идея. Но это не эстетство — просто привычка. Как кофе с молоком.  — А я не пью кофе с молоком. Я же не младенец. Если мне нужен кофе — причем этот продукт жизнедеятельности копытных? Я бы и без сахара пил — но горьковато…  — Ох и скучно же ты живешь, Клиган! А как же разнообразие?  — Ты зато весело. И причем тут разнообразие? Ты же сам сказал — привычка. Вот если бы ты, к примеру, вместо лимона положил в виски арбуз — то было бы разнообразие. А так — позерство одно. Не хочешь пить — не пей. А где твоя дама? По твоей просьбе я ей налил первой — а то тут такие скорости развиваются, что может и не хватить…  — Дама вознамерилась все свои сумки принести за один раз. Да вот она. Бриенна как раз вошла, впустив в дом облако снежной пыли. За дверью опять поднялся нехилый ветер. Она тотчас же споткнулась о сумки, что Джейме бросил у двери, и бросила на Ланнистера свирепый взгляд:  — Ты бы убрал барахло, а?  — А я еще не знаю диспозицию расположения на ночь. Охота была по сто раз потом их переносить. Потом, как решим кто, где и с кем спит, тогда и уберу… Оба мужчины переглянулись, заметив, как совершенно в унисон находящиеся в комнате женщины вспыхнули. Джейме ухмыльнулся.  — Я не понял, по-моему, еще не настала пора для рождественских огней. Или вы тренируетесь? К чему тут краснеть — я ведь не делал никаких намеков, ни грязных, ни даже чистых? Воистину, все слышат только то, что хотят услышать. В меру своей испорченности, так сказать. Ну вас. Ничего виски, кстати. Клиган, у тебя хороший вкус.  — Не у меня, а у Роберта.  — Но из Робертовых-то запасов ты выбирал! Этот не стыдно и дамам налить. А, дамы? Бриенна, брось ты эти баулы — они не убегут — иди сюда, выпьем за упокой милейшего Баратеона — коли уж он сам не смог распить сей чудесный напиток. У Сансы налито? Прекрасно. Если потом на нас наедет полиция за то, что мы спаиваем малолетних — я ничего не видел… Джейме плеснул себе вторую порцию в квадратный бокал:  — Итак, что я вам хочу сказать, судари мои — и леди, естественно — Баратеон прожил идиотскую короткую жизнь! Ему не повезло жениться на моей сестре — хотя она прекрасна и мудра — ну уже если не везет, то по-крупному — еще и сынок прибавился до кучи! Но в чем-то везло и ему. У него, помимо Джоффри, были еще два отпрыска — чудные малютки, любящие его до трясучки — уже не знаю, за что. У него был кабинет, в котором он свинячил и пил, портя книги моего отца —хотя до них после отца никому — ну, может, кроме Тириона, но он, как всегда, не в счет, ибо ходит пешком под стол — дела нет. Мог бы пить и в подворотне — это изменило бы лишь коленкор — но нет, он спивался с комфортом. И главное — ему повезло со смертью! Лучше, конечно, на коне, круша врагов — ну, или перед кабаком, наткнувшись на шальной нож. Но и так неплохо. Мгновенно, чисто, быстро. Так поднимем бокалы за Роберта из семьи Баратеонов — который умер в объятьях того, что он любил больше всего на свете — в чаду алкоголя — в процессе главного своего сражения с самым ненавистным врагом — своей собственной женой! Он честно заслужил свое место в преисподней — надеюсь, это не тот этаж, где мучают воздержанием. Иначе он может взбунтоваться, ожить и опять начнет делать самолетики из страниц старинных фолиантов, чем несказанно опечалит Тириона, что положил на его кабинет глаз, и что уж точно — повергнет мою сестрицу в непосильную для ее прекрасных плеч печаль. Да будет ему комфортно и привольно там, где он теперь — и упокоится он с миром! Джейме залпом осушил свой бокал и налил себе еще, утирая глаза, заслезившиеся от слишком ядреного напитка.  — Ух, крепко. Пойду и впрямь сорву себе сосульку. И перекурю. Кто со мной? Санса поняла, что ей хочется курить. Не глядя на Сандора, она поднялась с дивана, накинула на плечи свою куртку. Лишь бы он тоже не пошел…  — Я пойду, мистер Ланнистер.  — Нет, тебя я с собой не возьму если ты будешь так меня называть. Джейме, ладно?  — Ладно. Джейме, я тоже хочу перекурить…  — Тогда вперёд. Кто бы отказался от столь прекрасной компании? А, Клиган? Пока я развлекаю твою даму, ты уж развлеки мою, пожалуйста… Санса прошла вперед, на ходу застегиваясь. Даже в доме было слышно, как снаружи завывает ветер. Джейме галантно распахнул перед ней дверь. Санса, кивнув в благодарность, шагнула наружу, и ей тотчас ударил в лицо порыв ледяного вихря. За спиной Ланнистер захлопнул дверь.  — Ух, ну и погодка! Еще не передумала?  — Нет. А не дадите взаймы мне сигарету?  — Ну вот еще! Я-то думал, ты экипированная дама, со своим табаком. А у тебя даже и своих-то нет. Может, оно и к лучшему. Значит, ты просто балуешься. Жизнь успокоится, тебе надоест позерствовать, и ты перестанешь — снова вернешься к леденцам. Нет, я передумал. Держи — и думай о леденцах…  — Фу, от леденцов зубы портятся, и пить потом хочется. Лучше уж сигареты. Или сосульки.  — Про сосульки я с тобой полностью согласен. Кстати, не забыть бы сорвать одну — для виски… Напомнишь?  — Хорошо. Что за странная сигарета?  — Не сигарета. Сигарилла. Альтернатива для идиотов вроде меня, которым вечно надо изобрести третий способ… Санса затянулась и закашлялась. Боги, эта штука была еще крепче, чем сигареты Сандора — а казалось, крепче уже некуда. Джейме скептически на нее покосился, но комментировать, на счастье Сансы, не стал.  — Итак. Расскажи мне все, малютка.  — Я не малютка. И потом, что значит «все»?  — Ну, что у вас, женщин, там. Ну, хорошо. Поставим вопрос иначе. Зачем ты мучаешь этого бедолагу Пса?  — Я не… Я никого не мучаю.  — Врёшь. Мучаешь, причем сознательно. Иначе зачем бы было тебе идти со мной курить?  — Желание курить как вариант не рассматривается? — Нет, абсолютно. Не смеши меня.  — Тогда не знаю. Почему вы решили, что я мучаю Сандора? И особенно сознательно?  — Ну, это как раз просто. Ты пошла без него — это раз. Если бы тебе хотелось курить — тебе достаточно было лишь свистнуть. Он бы поскакал куда угодно и за чем угодно. Но ты пошла со мной, когда я так поставил вопрос, что навязываться было глупо. С собой ты его не позвала — это два. Если бы позвала, уже вставши — хоть взглядом, хоть как — он бы опять же потащился за тобой как миленький, несмотря на приличия и на то, что оставлять даму — хоть бы и чужую — одну — нехорошо. И третье — ты его нарочно избегала взглядом — хотя он в тебе почти дырку прожег, пытаясь разглядеть твои намерения. Ты смотрела куда угодно — только не на него. И из этого, особенно из последнего пункта, я умозаключаю, что тебе отлично известно о его состоянии, и тем не менее, ты решила-таки действовать вопреки его комфорту, на свой страх и риск. Вот и все… Санса нехотя кивнула головой. Действительно, все было слишком очевидно. Она в очередной раз почувствовала себя виноватой — и вместе с тем она дико устала и ей нужен был глоток свободы. Хоть иногда.  — Да, согласна. Все так. Но вы понимаете, почему я так себя веду?  — Отнюдь. Я же не людовед, как наша любезная Бриенна. Но могу догадаться. Мне вечно приходилось играть мерзавцев — так поневоле выучишься мыслить, как они — ну не напрягайся, пожалуйста. Ничего не хочу сказать. Тебе все надоело, да? И порой преданность становится тяжелее камня на шее? Эта безоговорочная, слепая, торжествующая в своей невыносимости преданность — можно подумать, кто-то о ней просил — но вот она, уже у тебя в руках. Или на шее, как хомут? Ты падаешь вниз — и вместе с тобой падает тот, кто к тебе привязан… Как бы освободиться — а нельзя. Это почти пожизненно. Ты страдаешь — и он тоже… Джейме поднял воротник — ветер, казалось, залезал везде, обжигая и тут же посыпая свои отметины снегом, как солью.  — Не беспокойся. Некоторым людям нравится страдать. Они словно рождены для этого. Из любого события, из любых отношений они умудряются сотворить повод для нечеловеческих страданий. Их не любят — и они, понятно, страдают от неразделенной любви. Их любят — о боги, случается и такое — но блин, как же быть — а как же вести-то себя? И все же находится повод. Ревность, отчаяние, спровоцированное жестокими ссорами, последующие примирения — горькие, как вересковый мед, сладкие, как воздух на последнем вздохе. Это все входит в цену купленных билетов. И в какой-то момент понимаешь — у этих отношений нет будущего — только череда страданий — для другого и для тебя. Потому что счастлив твой партнер может быть только через это. Непрекращающийся вымученный катарсис. Потому что иначе он не может. И ты уже подпадаешь под эту немыслимую зависимость — и начинаешь играть согласно правилам — мучить или быть измученным. А они так и нарываются — а потом их так жалко. Вечное садо-мазо.  — И где же выход?  — А его нет. Надо просто в какой-то момент прерваться. Или принять данность — что отношения таковы априори. И жить с этим… Санса уже забыла, что сигарилла Джейме слишком для нее крепка — и затягивалась, прикрывая горящей от холода ладонью тлеющий уголек от ветра и летящей поземки.  — Как-то все это печально выглядит…  — Да, моя чудесная девочка, так оно и есть. Мне грустно, что тебя не ознакомили с правилами игры, прежде чем затянуть в омут. Но ты там — верно? По самые уши.  — Почему вы так все видите?  — Из личного опыта, так сказать. Ну, почти. Я к этой категории не отношусь. Мне не нравится страдать. Ну если уж прямо приходится — я предпочту лишний раз нажраться — или осчастливить кого-то, кто не знает, что оно вообще есть —счастье. Ведь жизнь так коротка… Но были и знакомые. Вот, к примеру — милейший Роберт. Он был мастер этой драмы. Много лет тонул в ней — а мы все наблюдали агонию. А моя сестра — слишком гордая, чтобы поплыть навстречу — тоже вкусила его причастия — и на корню испортилась. Это ведь заразно, учти. Ты как раз в такой ситуации. Тебя словно подталкивают к роли мучителя — и ты ее отыгрываешь. Тебя это меняет на корню, ломая, выжигая человечность. И тебе кажется — выхода нет. Но он есть всегда. Надо уходить. Надо. Через «не могу», через «не хочу». Лучше уйти, чем измениться уже безвозвратно. Самое ценное, что у нас есть — это мы сами…  — А как же…  — Партнер, любящий пострадать? Ну так ты дашь ему отличный повод. Он будет страдать. Очень-очень сильно. Он будет думать о тебе еще последующие десять лет. Рыдать. Выть на тебя, как на луну. Молчать. Хранить тебе верность. Или, напротив, изменять тебе — и это даст ему очередной повод для самоуничижения. Ведь это никоим образом не нарушает его кредо. Беда в том, что, если останешься с ним, в плену этих болезненных отношений — он всё равно выдоит эту свою порцию страданий. Но тогда мучиться будешь еще и ты сама. Так что решать тебе. Мне всегда был интересен другой вопрос — воспитуемы ли такие субъекты? И если да — то сколько период полураспада? Вот ты мне об этом и расскажешь — если дерзнёшь. Потому что, милая моя девочка, несмотря на романтичность и абсурдность, у этих ваших отношений нет будущего. Лучше взять паузу. Лучше — для вас обоих… Ты слишком запуталась. Он — слишком верен своей роли. Клигану предстоит долгий путь — от мученика к человеку. Выдержит он его — вот уже не знаю. Выдержишь ли ты? Думаю, да. Ты же дитя севера — а у вас длинные зимы… — И что, с вашей точки зрения, потом можно вернуться назад? Войти дважды в одну реку?  — Нет. Но река выберет новое русло. Если не пересохнет, конечно…  — Но если…  — Значит, тому было суждено. Подыхать, так с музыкой. Ты сможешь отнять у этих товарищей все: время, возможности, силы. Но до чего ты не сумеешь дотянуться — это до их жажды страданий. И изворотливости в реализации удовлетворения этой потребности. Хоть как. Я в этом ничего не понимаю, признаться. Не люблю лишний драматизм. И нафиг это надо? И так жизнь сама по себе — уже повод пригорюниться… И нагнетать ни к чему…  — И что же мне делать?  — Не знаю, милая. Идти вперёд, полагаю. Не оглядываясь назад… Хочешь страдать вместе с ним или хочешь жить? Если второе - тебе придется сделать выбор. И закрыть дверь. Захлопнуть, я бы даже сказал. А там — сесть под ней, и прижавшись ухом к гладкой поверхности, надеяться, что за ней выжили… А потом встать и идти своей дорогой — уповая, что в крови еще не разлился этот болезненный пламень — жить через страдания… Ты знаешь — жизнь, хоть и ужасна, но временами хороша. Не стоит тратить ее на это дерьмо. Потому что она — конечна… Если вам суждено — вы еще встретитесь. И тогда уже не будет иметь значение, второй ли раз ты заходишь в одну реку или нет. Оно просто случится. И если это любовь — ты все равно не отвертишься. Я вот сейчас пытаюсь понять: моя спутница — тоже любительница этого верескового меда — или просто жертва обстоятельств. Я полагаю, все же второе. Обрати внимание, оба — и Бриенна, и Клиган — похожи. Оба с детства жили как парии, отвергнутые всеми, даже собственной семьей. Но Бриенна прошла более мягкий, щадящий вариант. Возможно, это ее спасло. Теперь она стоит на ногах. А вот твой верный Пес — боюсь, нет. Твое присутствие дает ему надежду — и вместе с тем убивает. Он всегда будет думать, что ты слишком хороша для него. И это будет изнутри его разрушать, пока не уничтожит окончательно. А у тебя слишком много совести — в отличие, к примеру, от моей сестры, чтобы закрывать на это глаза. Поэтому это уничтожит еще и тебя. Беда в том, что любовь — это всегда отказ от себя, всегда жертва. Но Клиган этого не понимает. Ведь для него это все в первый раз…  — Как и для меня.  — Да, но ты начала раньше. И ты не была аутсайдером. Ты плывешь вперёд и всегда так делала. А его извлекли со дна — как одну из этих рыб, что живут под давлением. Вынеси ее на поверхность — и она взорвется. Как минимум, нужен период перекалибровки. Адаптации, постепенной и неспешной. Иначе — беда…  — Как-то все грустно выходит, по вашим словам…  — А жизнь — она вообще такая… Об том и поем….