Это было у моря

Играю в прятки с собою… Надежды седеют прядки… Сквозь синее и голубое, Здесь только мои порядки. Здесь горечь следы петляет, Скользя приглушенно рядом И из-за угла стреляет Под сердце мне льда зарядом. Беззвучное безразличье Во мгле приоткроет ниши, Ослепнув его величьем, Я музыки дней не слышу. От тела — огрызки тени, От памяти — смутный шелест. Упругость чужих мгновений И запах промокшей ели. И выпитая усталость… Мы так на усталость падки. Да что ещё нам осталось, С собой проигравшим в прятки?

Санса сидела на кровати, цокая зубами о кружку с кофе. Спать уже не так хотелось, хотя голова была как-то по странному пуста — словно ее тоже промыли, заодно с желудком. Бриенна стояла у окна: время от времени она поворачивалась, кидая на Сансу настороженно-доброжелательный взгляд. Хотя бы она ее не осуждает. Санса вздохнула и сделала еще один глоток остывшего уже кофе. После галлона воды что угодно покажется нектаром. Гортань была нафиг разодрана, голос стал сиплым, как при ларингите. Говорить она даже не пыталась — получалось какое-то воронье карканье. Но Санса подозревала, что в эту ночь ей-таки придется задействовать осипший голос — когда вернется Сандор. Она поежилась. Он него разило таким бешенством, когда он уходил, что Сансе и теперь поневоле становилось жутко. Ну что же, он прав — и она это вполне заслужила… Санса сама не знала, что на нее нашло. Не то чтобы она хотела свести счеты с жизнью — просто вдруг на нее навалилась такая душевная усталость, что захотелось куда-то деться, забыться, впасть в летаргический сон. Все было так сложно, смутно, неясно, непредсказуемо — и то, что ждало их вовне и, самое неприятное — то, что происходило между ней и Сандором. Но что с этим делать, Санса не знала. Ей не хватало опыта, не хватало поддержки кого-то, знающего эту жизнь лучше, видевшего больше. А единственным взрослым в доме был как раз Сандор. Ну не с ним же советоваться по поводу того, как ей себя вести с ним же самим? Абсурд… Вот разве что сейчас у нее есть шанс. Санса взглянула на Бриенну. Она казалась не слишком опытной в любовных делах — но это может быть видимостью. Зато она была — как это — позитивной и вроде бы честной. Сансе она показалась хорошей. Можно было и рискнуть…  — Э-э… (голос упорно не желал слушаться — казалось, что говорит старуха, у которой, к тому же, сошли на нет все голосовые связки) Бриенна?  — Да? Тебе что-нибудь еще принести? Попить? Может, поесть?  — Нет, спасибо, я ничего сейчас не хочу. Желудок еще беспокоится. Кофе-то еще не допила… Я хотела спросить… То есть, поговорить… Бриенна слегка поморщилась, но отвернулась от окна, опершись руками о подоконник.  — Да, конечно. Я в твоем распоряжении…  — Откуда вы знаете… ну, как действовать в таких ситуациях? Ну, если кто-то решает… Бриенна вздохнула.  — Был опыт такой. Два раза. Оба раза — с одним моим товарищем в столице. Он очень ранимый, очень переживает свои любовные неудачи. И каждый раз, когда у него случается очередной разрыв отношений — а не везет ему капитально — вечно не на тех натыкается — он зовет меня — утешать его. А несколько раз — ну, в общем, он попытался… ну, ты сама понимаешь… один раз, как ты — наглотавшись каких-то таблеток...  — Да я не пыталась покончить с собой. Просто очень устала… Я запуталась. Сама не знаю, зачем это сделала… это ведь даже не снотворное — просто обезболивающее и успокоительное. Как-то машинально вышло. А потом я испугалась — но уже было поздно… И вдруг стало так спокойно — ну вроде как когда бухаешься в снег — и понимаешь, что надо вставать, иначе замерзнешь, но вокруг вроде как не холодно — и тебя клонит в сон… Бриенна улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление приятная, открытая, преображающая ее лицо, озаряя его каким-то внутренним светом.  — Да, я понимаю. В твоем случае — полагаю, пары таблеток бы хватило, чтобы хорошенько выспаться — то, что тебе было необходимо… Остальное — расстроенные нервы и общая сложность ситуации. Тебе надо больше держать себя в руках — все же ты не одна. Если находит такое, проще довериться другому, нет?  — Ага.  — Ну вот, мой приятель тоже пытался позвать на помощь. Но почему-то обычно первым делом звонил своему бывшему… ммм… другу — ну, тому, кто его кинул. И после этого начиналась истерика с выяснениями отношений, которая кончалась этими вот трагическими жестами. После он уже звонил мне — один раз. А второй — ночью — мне позвонил его бывший друг с просьбой проверить, что там происходит. Первый раз это были, как я сказала, таблетки. И все вышло, как с тобой — скорую он мне не разрешил вызывать. Только там доза была больше — он, правда, все же не девочка, а взрослый мужчина…  — Ваш приятель — гей?  — Да. Воды ему понадобилось больше. И еще я его молоком напоила — для нейтрализации действия лекарства. Молоко, как выяснилось, он ненавидел еще больше, чем воду, так что все отлично промылось. Тут я в первый раз порадовалась своей неженской стати — а то тяжело таскать мужика из ванной и обратно… Бриенна невесело засмеялась. Санса тоже улыбнулась — из вежливости, вспомнив, как Сандор не далее, как час назад, перекладывал ее то с кровати на кровать, то в душ. — А второй?  — Со вторым было хуже. Тут он уже вознамерился и вправду свести счеты с жизнью. Мне звонить не стал. После очередной разборки по телефону с любовником запер дверь, отключил связь и вскрыл себе вены на обеих руках. Потом только спохватился, что надо было это делать в теплой воде. Пока он ковырялся с ванной, заливая все вокруг себя кровищей, я успела приехать, сломала дверь и, надавав ему по роже, перевязала кое-как — потом отвезла его в больницу. Он очень сопротивлялся. Там его оставили на неделю, — переведя в психиатрическое отделение. И это возымело на него действие: посмотрел, как другие живут — те, у кого реальные проблемы, а не любовная тоска. А потом — еще полгода индивидуальной терапии у специалиста и еще какая-то групповая вещь — ну, из тех, где садятся в круг и говорят по очереди… Этого я уже понять не могу — но он говорит, это здорово помогло… что он перестал чувствовать себя так, словно находится в вакууме, да еще и друзей там нашел.  — А я как раз могу понять. Вакуум — это так тяжело. Иногда мне кажется — я готова бежать на улицу и просто орать в воздух обо всем, что со мной происходит. Но никому нет дела…  — Вот это неправда. Многим есть. Мне — есть. Знаешь, я была знакома с твоей матерью. Очень давно. Она еще жила тогда на юге, до замужества. Ей было лет пятнадцать. Мне — семь. Мы с ней столкнулись в одном элитном пансионе, куда отец отправил меня на каникулы с моей гувернанткой. Она была там с родителями. Прекрасное место в горах. Меня там начали дразнить — как обычно — на второй же день — компания из местных и приезжих детей. Я набила паре мальчишек морды — я уже тогда была выше многих моих одноклассников и уже привыкла себя защищать… Но популярности мне это не прибавило. Как-то в очередной раз я отфыркивалась от недоброжелателей в парке возле пансиона — гувернантка ушла вздремнуть после обеда — и тут пришла твоя мать — она там гуляла с блокнотом, какие-то листочки зарисовывала — ну, и заступилась за меня, хоть реально такой надобности не было — я бы их сделала и так. Но уж как вышло. С тех пор мы с ней много времени вместе проводили. Я таскалась за ней как хвост. Просто влюбилась в нее. Она была очень обаятельной, красивой, милой — настоящая леди, не то что я. И умела говорить с людьми — так, чтобы ей начали доверять… Я ей доверилась. Это были очень хорошие каникулы — я там пробыла целый месяц. Мы обошли вместе все окрестности, осмотрели все обрывы, все пещеры, прошли вброд босиком все горные ручьи, облазили все самые опасные деревья. Она была уже почти женщина — и все же, когда никто не смотрел, не стеснялась вести себя, как девчонка. Она уехала раньше меня — и для меня это было настоящим горем — плакать я тогда уже разучилась, но от этого легче не становилось. Мы обменялись адресами, чтобы писать друг другу — и она даже написала пару раз, но мне было так неловко — казалось, что я навязываюсь — что я не ответила. А потом услышала от кого-то, что она вышла замуж — за твоего отца. Даже расстроилась — брак по расчету, слияние капиталов и все такое. Мне казалось, она заслуживает большего. Она говорила тогда в горах, что у нее есть ухажер — и так мило краснела.  — Ухажер? Это, наверное, был Мизинец. Он за ней приударял в юности. Вот ведь ирония судьбы, правда?  — Да ты что? Это тот самый, что потом с тобой все это проделал? Невозможно поверить…  — Да-да. Но все же это так. Люди вообще гадкие.  — Но не все. Встречаются и хорошие… Санса взглянула на Бриенну. Хорошо ей, если она в это еще верит…  — Не знаю. Мне кажется, снаружи — как дикий лес, в котором живут дикие твари — и каждая хочет тебя сожрать. Каждая тварь — голодна, на своей лад. Потому все, что остается — сидеть в собственной клетке, не ропща, и молиться, чтобы прутья выдержали напор извне.  — Не проще ли выйти из клетки и дать бой? Умирать, так действуя…  — Вам хорошо говорить, вы взрослая, вы сильная, — профессия у вас есть, жизненный опыт… Бриенна горько усмехнулась.  — Знаешь, в какой-то области у тебя уже больше опыта, чем у меня…  — Что вы хотите сказать?  — У меня никогда никого не было. Мужчины, я имею в виду. Никогда не было настоящей реальной истории. Только те, что я сама себе выдумывала. Я много раз влюблялась — исподтишка, скрывая все до последнего. Я понимала, что шансов у меня нет. И еще — боялась, что кто-то захочет использовать эту ситуацию — мои чувства — для достижения своих целей. У отца довольно крупная продюсерская компания, я в чем-то выгодная невеста. Но выходить замуж, зная, что тебя берут за наследство — нет, лучше уж никак. Лучше одной. И так проходит моя жизнь. Я прихожу домой поздно — до последнего сижу в офисе, домой не тороплюсь — зачем? Живу я отдельно от отца — его жизнь в сто раз более полноценна, чем моя — домой приду, покормлю кота, поужинаю сама с собой, включу телевизор — чтобы создать хоть какую-то видимость присутствия. И так каждый день — спокойно и тоскливо. Иногда выходы в свет — профессия обязывает, не то, чтобы сильно уж нравилось, но все же разнообразие. Иногда — езжу к своему приятелю, ну, к тому, про которого рассказывала. В последнее время, впрочем, меньше — мы как-то отдалились друг от друга: он стал более самостоятельным, менее депрессивным, а я отдала себе отчет, что на самом деле испытываю к нему не совсем дружеские чувства. Все мои влюбленности — одна сплошная неприятность, одно сплошное разочарование и чем дальше — тем гаже и безнадёжнее. И главное — я не знаю, что такое — когда оно взаимно. Должно быть, особое ощущение… Так что во многом я тебе завидую.  — Не надо. Взаимность, не взаимность… Много радости она мне принесла, эта любовь? Не знаю, не уверена. Я бы все поменяла, от всего бы отказалась, только бы вернуться на несколько месяцев назад, и чтобы все были живы — мама, брат, дядя Роберт… Я слишком дорого заплатила за свои чувства… А ему — много радости она принесла ему? Что-то я сомневаюсь… помимо того, что… ну, не важно, да просто одной меня за глаза хватит. Работу потерял, почти в бегах, да еще и малолетняя дура-самоубийца на руках, от которой никуда не деться. Все это слишком… Но оно не обязательно должно быть так… Мне кажется, у вас с Джейме…  — Ой, это уже вообще абсурд. Что это за история — я вообще не понимаю. Зачем ему все это? Зачем ему я понадобилась? Ну, добро бы, только ради фильма его — но он, похоже, просто в качестве благотворительности подступается… Я почти рада, что у меня случились эти месячные — этот товарищ мне точно не по карману — а потом, если это все окажется дурной шуткой — не знаю, выдержу ли…  — Мне кажется, он благороднее, чем вы его себе представляете. Да и устал он от красавиц из света — это видно. По-моему, он ищет что-то реальное — не этот мишурный суррогат. И мне кажется — у вас вдвоем мог бы быть шанс. Ну хоть дайте ему попробовать — потому что все же, если оно настоящее — оно того стоит. Вам-то никто не мешает — вы оба взрослые, свободные — ничего на вас не висит…  — Кроме долга. И чести. — Долга по отношению к кому?  — К самой себе. Нет ничего — ну хоть не падать в собственных глазах…  — Не слишком ли дорогая цена за это уважение к себе — отказ даже от мысли, от надежды на счастье?  — Возможно, ты и права. Надо проще к себе относиться… Я просто привыкла жить так. Это — мои доспехи…  — А мне мама всегда говорила, что доспехи леди — вежливость. Ну, мне от них толку не было — все равно пробили до плоти… Какая тут вежливость, если все, кому не лень, только и делают, что исподтишка тебя используют… Разве что благодарить за то, что да, спасибо, что обратили внимание — сил уже нет, но польщена…  — Не бери в голову. Все же не все. Кто-то ведь должен быть нормальный…  — Ну вот вы. И Джейме, наверное, тоже.  — И Сандор?  — И он. Тут, скорее, я его использую. Или нет. Ну, не знаю. Все очень сложно…  — Мне кажется, все, что чего-то стоит — сложно. Иначе жизнь бы была невероятно скучной. Санса задумалась. Сложно ли?  — Нет, не обязательно. На самом деле, сложно стало потом. Поначалу все было необычайно просто. Натурально. Правильно… Словно кто-то нас вел друг к другу. Пока мы не подошли вплотную — когда уже перестали ощущать себя как отдельные единицы, превратившись в одно целое. Вот тогда и начались сложности. Быть одним целым — прекрасно. И страшно — потому что нет уже ни барьеров, ни защиты. Деваться некуда, и пути назад уже нет. Я не знаю. Если бы я знала, как оно будет — согласилась бы я на это? Наверное, да. Чтобы хотя бы знать — что такое бывает… Даже если оно потом будет отнято. Все равно…  — Вот видишь. Поэтому ты впереди меня, сестренка…  — Ну вы тоже — хоть попробуйте, а? Я знаю, страшно. И прекрасно, волшебно и завораживающе…  — Ага. И потом больно падать…  — Ну конечно, больно. Санса выпрямилась. Она почти перестала дрожать.  — Падать больно. Но если падаешь с высоты, хотя бы знаешь — ты летал…