Это было у моря

Маленькая девочка со взглядом волчицы, Я тоже когда-то был самоубийцей, Я тоже лежал в окровавленной ванне, И молча вкушал дым марихуаны, Ты видишь, как мирно пасутся коровы, И как лучезарны хрустальные горы, Мы вырвем столбы, мы отменим границы, О маленькая девочка со взглядом волчицы. Спи сладким сном, не помни о прошлом Дом, где жила ты, — пуст и заброшен, И мхом обрастут плиты гробницы, О, маленькая девочка со взглядом волчицы. Крематорий — Маленькая девочка

Дверь приоткрылась. Бриенна нервно кашлянула и отошла от окна. Санса боялась оборачиваться. Может, это Джейме проснулся? Он еще ее не ругал… Но нет, судя по выражению лица Бриенны — это тот, с кем она сейчас так страшится разговаривать. Санса таки оглянулась. Сандор стоял в двери, не глядя на нее — он смотрел куда-то вперед, между окном и Бриенной. Та прошла мимо, виновато оглянулась на Сансу, прошептала едва слышно: «Я правда думаю, вам надо поговорить. Я буду у себя в комнате, если что…» и вышла. Сандор легко кивнул ей, зашел внутрь и закрыл дверь. Санса вжалась в кровать — словно ее сейчас будут бить. Ну, бить вряд ли — но морально высекут. Да что там — она уже сама своим поступком себя отлично высекла — чего уж тут бояться? И все равно она боялась, просто цепенела от ужаса… Он подошел к окну — туда, где только что стояла Бриенна. Раскрыл окно, подняв его вверх — там за двумя слоями стекла оказалась тонкая металлическая сетка — от комаров, что ли? Ну, комары им сейчас явно не страшны. Снаружи все лилось, плакало, хлюпало. Видимо, этот кусок зимы подходил к концу. Хорошо это было или плохо — Санса пока не знала, но чувствовала — грядут перемены, словно ветер в одночасье переменился, и повеяло совсем уже не тем, что было актуально сутки назад.  — Ну и что мы теперь будем делать? После всего этого бреда, что ты сотворила, а?  — Не знаю. Прости…  — Опять просишь прощения. Ты бы его у себя прежде всего попросила. А потом — у сестры и братьев. Я тут - последняя проблема. А первая — ты не отдаешь себе отчета в том, что творишь. Ты заигрываешься в своей трагической роли, и тебя несет в такие дали, где даже я тебя не найду. Зачем? Ну скажи, зачем ты все это придумала? До приезда Ланнистера и Бриенны что, что-то было хреново, или я не допонял? К чему все эти кривляния, жалкие подражания Серсее, «пойду курить», игры в «не смотри»? Что ты хотела этим сказать? Что я тебе надоел? У тебя отлично это получилось, и это закономерно. Тогда зачем ты после кривишь душой, бросаешь на пороге эти признания в любви, тащишься помирать ко мне в спальню — издеваешься, что ли? Ты уж определись. Я приму любое твое решение. Реагируя в меру своей испорченности, разумеется. Собственно — вариантов у меня мало. Почти вообще нет. Но сначала ты скажи, а потом послушаешь, что мне есть тебе сказать… Так будет честно.  — Я, ну... я не хотела. Я не хотела даже и сводить счеты с жизнью. Не хотела помирать, как ты выразился. Я просто очень устала…  — Ага, и решила отдохнуть — вечно, что ли?  — Ну, я не знаю. Я запуталась. Гости, выпивка, новости эти…  — К вопросу о новостях — скажи мне, ты теперь за каждую смерть будешь винить себя, а? Может, тебе начать читать сводку криминалистики, чтобы уж не мучиться поисками? Вот еще один отбросил копыта — ага, посыплем голову пеплом. И еще — каждый раз, когда ты винишь себя, почему-то обрушиваешь на меня снежную лавину. Я что-то не секу — как это связано? Объясни хотя бы.  — Я сама не понимаю. Это как когда что-то случается, мне становится стыдно за то, что нам так хорошо. Наверное, это связано с тем, что произошло на море. Помнишь? Мы были так счастливы — а в это время там Мизинец проделывал весь этот ужас с моей мамой. И теперь как-то по аналогии. Если что-то случается — мне кажется, это оттого, что мы с тобой ничего вокруг не замечаем — потому что непростительно счастливы…  — Непростительно? Где это видано, чтобы за счастье просили прощения? И у кого?  — Ну, у всех…  — Пока ты будешь просить прощения у всех — от нас уже ничего не останется. И так-то…  — Что ты хочешь этим сказать?  — То, что сказал. Тебе все это рано. Я был рад обманываться — и обманывался. Успешно или безуспешно — не мне судить. Но больше не буду. Пора с этим всем завязывать.  — С чем?  — Послушай, тебе надо расти. Вся эта история тебе не по возрасту. Ты рвешься стать взрослой — и не можешь. Просто не успеваешь. А я, как говно, все это допускаю — потому что мне так было комфортно. Но комфортно быть перестает, и я больше не намереваюсь тебе подыгрывать. Мы не будем больше играть в декаданс, изображать страшные красивые сказки с плохим концом. Я не стану смотреть, как тебя ломает, как ты сама себя калечишь неизвестно ради чего. Ты хочешь будущего? Ты и к нему не готова. Все, к чему ты готова — это плыть по волнам истерики, время от времени выныривая — краткими промежутками просветления. Я устал рваться на тряпки, чтобы подтереть тебе слезы. Надо сделать, чтобы их не было вовсе — слез. Поэтому я решил: хватит. Я беру паузу. Длинную паузу. Ты хочешь, чтобы было какое-то будущее? Чтобы у нас оно было? Тогда возьми себя в руки. Прекрати балансировать между жизнью и смертью. Или ты живешь — или нет. Тебе придется тоже решить это. Независимо от меня. По сути, это не имеет ко мне отношения. Я не буду больше этим «спусковым крючком». Я не желаю им быть. Это ружье не может стрелять бесконечно. Патроны уже давно кончились…  — Но что мне делать?  — Прекратить рыдать, для разнообразия. Не пройдет. Не на этот раз. Так же, как и все эти бредни, «последний вздох»… Я не собираюсь умирать в твоих объятьях. Я вообще не спешу. И хочу, чтобы и ты об этом задумалась. Где, Иные тебя побери, твое достоинство, Пташка? Ты всегда была такой гордой. Ты поднимала свою голову даже тогда, когда было не надо. Я не мог от тебя оторваться там, у моря, глядя, как ты все еще стоишь — несмотря на Джоффри, несмотря на Серсею — и на весь этот кошмар. Ты давала мне силы вставать каждое утро — потому что сама находила их неизвестно где — и шла, вопреки всему, вперед. И куда все делось? Что от всего этого осталось? Пара перьев и «прости меня, пожалуйста?» Я не хочу в этом участвовать. Длительно затянувшиеся похороны красивой Пташки. Ну нет.  — Ты жесток.  — Кто-то ведь должен. Сама ты явно не в состоянии. Ну так вот мое решение. Завтра, когда эти — он кивнул на дверь — уедут, начнём собираться и мы. Мы и так здесь засиделись слишком долго. Толку от этого нет. Мизинец или не Мизинец — в пекло его. Я отвезу тебя домой.  — У меня нет дома. Теперь ты мой дом.  — И ты решила: «Назло тараканам сожгу свой дом», да? Вот хрена. Ты поедешь к тетке. А я отвезу тебя туда.  — И бросишь меня там?  — Нет, не брошу. Останусь. Но не в той роли, которую ты бы хотела. Я останусь до тех пор, пока этот твой ублюдочный муж не сделает первый шаг. Я сказал, я от него тебя избавлю. И так и сделаю. Чтобы ты могла идти вперед. Жить. Из нас двоих хоть кто-то должен. А когда все кончится — тогда я уеду. И ты не будешь резать вены, жрать таблетки и заниматься всей этой мерзостью, достойной истеричного подростка, но не той Пташки, что я знал. Я тебя просто не узнаю, честно говоря. Пора тебе напомнить, кто ты. Ты — сильная, ты всегда была сильной. Так докажи это, седьмое пекло! Дыши! Ты не в вакууме, что сама себе выдумала. Вокруг тебя — целый мир. Нет, ты, конечно, можешь и сдаться. Любить я тебя не перестану — это уже не поворотить назад. Но уважать — перестану однозначно… Санса опустила голову. Слышать это было невыносимо — но ведь он прав. От нее остались жалкие клочки. Куда делось все остальное, было непонятно. Стоило его искать? Наверное, стоило…  — Ты все говоришь, что надо, надо. А что мне делать?  — Ну, во-первых, перестать себя жалеть. Я в этом большой спец — и это ведет лишь к саморазрушению, поверь уж мне на слово…  — А во-вторых?  — А во-вторых идти дальше. Перешагнуть этот барьер. Видел, как ты ездишь на лошади. Ты ж не пасовала перед препятствиями — еще не хватало, чтобы ты скисла и начала мяться от страха перед чудовищами в собственной голове. В твоей жизни хватает чудовищ — но реальных, не выдуманных. С этими реально и сразиться. Ну так давай. Будем сражаться. Чтобы оно было, чтобы состоялось — будущее. То, в котором у нас может быть хоть какой-то шанс. Если ты не можешь взять себя в руки ради себя самой — тогда попробуй ради этого. А то все любовь, единение, связь — красивые все слова, прямо строчки из загребучей баллады — но на что ты готова пойти ради этой любви?  — На смерть.  — Вот то-то и оно. А на жизнь? — Не знаю. Я не думала.  — Так подумай на досуге. Если в нашем будущем только смерть — хорошенькая получается история. Жили недолго, несчастливо и умерли в одни день? Сказка, достойная подросткового декаданса. До тошноты пафосно, знаешь ли… Для меня это как-то — ну, поздновато, что ли. Не могу в такой истории участвовать с чистым сердцем. Сомнения одолевают. Насмотрелись мы уже на смерть. Она, видишь ли, конечна. Ты уже, наверное, поняла. Иначе зачем бы притащилась ко мне в спальню после своих таблеток?  — В спальню я к тебе пришла, потому что испугалась…  — Испугалась чего? Того, что грядет?  — Нет, того, что наделала… Я подумала, ты поймешь, что со мной. И спасешь меня…  — Я и понял. И спас. Но от этого легче не стало, поверь мне. Я могу тебя спасать от чего угодно, но не могу все время отгонять демонов, что в твоей голове сидят. Это слишком — даже для меня. Пора тебе тоже подключаться. А я уже буду на подхвате.  — А ты будешь?  — Конечно. Думаю, вдвоем мы вполне команда. Если ты, конечно, хочешь быть мешком — я приму и это…  — Не хочу я быть мешком. Я хочу помогать.  — Вот это моя девочка. Тогда слушай сюда. Завтра они уедут, мы начнем собираться. Ты видела — оттепель. Можем дождаться непрошеных гостей — и не столь приятных, как дурак Ланнистер и это чудо природы, Бриенна, мать ее, Тарт. Я боюсь, что с имеющимися у нас ресурсами мы эту схватку не потянем. Твой засранец-супруг приедет, уж наверное, не один, и даже мой брат может захватить подмогу. Они возьмут верх — меня им пустить в расход ничего не стоит — хотя парочку унести с собой я, наверное, смогу, и даже больше. Но учти и такой расклад — Мизинец может и не появиться. Он отправит в авангард моего брата — а потом приедет забирать трофеи. Угадай, кто сегодня назначен на эту роль? А пускать тебе пулю в затылок только для того, чтобы ты не досталась врагу, я не стану — это опять из серии подростковой истерии. Так что надо продвинуться, заручиться всеми возможными подручными средствами, твоей записью с телефона, задействовать знакомства Ланнистера, деньги твоего дяди Таргариена, да все, чтобы эта битва была не фатальной, но стратегически выигрышной…  — А мне что делать?  — Во-первых, перестать трепать мне нервы и дать сосредоточиться на реальных проблемах, а не на том, что я должен за тобой следить — как бы что не учинила опять. Во-вторых — быть готовой к отъезду, причем к внезапному тоже. А в-третьих — прочистить себе голову и вспомнить, кто ты. Ты же вольная птица — хватит сидеть в засранном гнезде. Тебе дали крылья — научись ими пользоваться!  — Хорошо, я попробую. Но у меня есть условие.  — Да?  — Ты перестанешь меня называть слабой. И перестанешь от меня бегать — по разным комнатам, по углам, за чужие спины, за глупые разговоры о чести и взрослости. Вместе так вместе. До конца. Или до начала. Я, в свою очередь, обещаю тебе, что не стану резать вены или травиться — и вообще больше ничего такого — если ты потом решишь уехать и взять паузу. Идёт?  — Идет. Санса встала. Подошла к Сандору, глядя ему в глаза. Они пожали руки, как когда-то давно, сто лет назад — на берегу моря. Его ладонь была теплой — и ее тоже.  — А теперь спать. Немедленно. Не таблетками — а потому что поздно уже. Если завтра с утра я не проснусь — можешь считать меня предательницей. Он взял ее лицо в ладони, отодвинул с висков еще влажные пряди  — Я люблю тебя, предательница. Больше всего в жизни… В своей и в твоей. Только живи…  — Я буду, если ты будешь…  — Значит, пока поживем…