Это было у моря

Люби меня — пока я есть. Люби меня — пока ты здесь. Свеча потухнет. И вода На кухне капает. Всегда Твоей останусь. Время рвет Нам память. И страшит полет. И горизонт затянут мглой — Все неизведанно-бело. Задерну шторы. До зари Даны нам сроки. Не смотри Сквозь щель на обнаженный свет, Мосты сожженные… Нам нет Там места. Тьма коснется стен Держи меня: ты — взгляд, я — плен. Дрожат колени. Гладь спины Крылом взорвется. Не нужны Одежды нам. Перед тобой Я вся как море. И прибой Несет к ногам твоим рассвет Меня почти что больше нет. Вода и ветер, дождь и снег Отчерчивают мой разбег Прильну к ладони и сбегу По пальцам солью слез, вину Смывая. Больше не могу Остаться…

Санса уныло моталась по дому, подбирая свои там и здесь разбросанные вещи. Сандор велел ей собраться. Санса понимала, что это нужно, что пора было уже им подняться и идти вперед, но на душе было тяжело, как будто в предчувствии чего-то необратимого, что ждало их за дверью. Поэтому, как она себя ни заставляла, энтузиазма по поводу предстоящего отъезда испытывать не могла. Она наконец-то увидит семью. Арью, Брана, малютку Рикона. Это должно было быть радостно — но Санса ощущала себя словно отрешенной от всего того, что лежало за гранью стен этого охотничьего домика. За кругом, очертившим их выдуманный мирок. Возможно, это ощущение возникло потому, что их отношения с Сандором тоже принадлежали этой эфемерной, существующей только здесь, только сейчас вселенной. Миру, что родился в августе на берегу моря и сейчас отчаянно упирался, сопротивлялся любому контакту с внешним — чуждым, незнакомым, огромным миром, лежащим там, за мокрыми дорогами, за стволами влажных, напитанных талой водой елей — словно чувствовал: при столкновении ему не выжить. Санса не знала, не помнила, по каким правилам там играют — ощущала только, что для нее это сейчас было слишком. Слишком резко, слишком грубо, слишком надрывно. И потом, Сандор опять от нее отдалялся — это она уже даже не ощущала — просто знала. На этот раз его шаги в сторону не были связаны с решениями, принятыми во тьме, бессонными ночами, выстраданные, вымученные, неестественные. Нет, это было нужно, чтобы он мог действовать. Санса понимала, что своим присутствием мешала ему, блокируя привычные навыки, необходимые для их выживания. Поэтому сама отступила в тень — зная наверняка, что еще несколько дней унылого, выматывающего безделья — и Сандор просто не выдержит, сорвется — и будет еще хуже. Она уже достаточно напортачила. Теперь стоило делать, как говорил он. Тем более, ситуация сдвинулась с мертвой точки — ему нужна была эта реабилитация, необходимо было выйти из сумрака не совершенного им преступления на свет, к солнцу. В конце концов, она и так уже слишком о многом просила, слишком много брала, взамен подарив только себя — жалкое подношение для мужчины, практически потерявшего самого себя ради безнадежной любви и спасения никчемной нежизнеспособной девчонки, утонувшей в несоразмерных проблемах. Санса вздохнула и отправилась в кабинет — туда, где вчера спала — или собиралась спать — Бриенна. Как хорошо вышло у них с Джейме! Санса подумала, что все же их история не так уж бесполезна — если при столкновении с ней эти двое смогли разжечь свой собственный костер. Сансе хотелось думать, что хотя бы в чем-то это случилось и благодаря им с Сандором. Любовь — она как болезнь. Как ночное вино, которое плещется в чужом бокале — ты смотришь, как оно играет пурпуром, отражая свет и поглощая тени, и тебе немедленно хочется пригубить, попробовать, ощутить — каково оно на вкус, на запах… Она подошла к окну. Как бесприютно было на улице! Дождь перестал, стекло запотело и теперь все было расчерчено слезами стекающей к подоконнику воды. Внизу, под верхним уровнем дома, на бетонной площадке заднего двора Сандор возился с мотоциклом. Он решил вдруг, что надо просмотреть и привести в норму и состояние готовности весь имеющийся транспорт. Ему было, конечно, виднее, хотя Санса и не понимала, зачем сейчас — почти среди зимы — им может понадобиться мотоцикл. В конце концов, у них была машина на ходу. Лучше было бы обойтись без подобных экспериментов. Но спорить она не стала — просто кротко кивнула на его: "Пойду приведу все колеса в порядок". Он торчал там уже третий час. Вымыл машину, заправил и Шевви, и Харлей — бензином, купленным и привезенным в канистре из городка по ту сторону горы. Когда он только вернулся оттуда — несколько дней назад — Санса все мечтала, что они смогут съездить туда вместе. Погулять по улицам, сходить на рынок, купить какие-нибудь подарки для друзей. Но, похоже, не придется. Да и друзей у них нет. Только родственники. Ее семья, что спит и видит, как бы их разлучить, и чудовищный родич Сандора, что, похоже, мечтает, как бы поизощреннее прикончить младшего братца. Санса села боком на подоконник, сбросила ботинки и, поставив ноги в новых пестрых носках на теплый мрамор (под гладкой, в неровных причудливых разводах поверхностью была спрятана батарея), прижалась горящей щекой к грубой ткани джинсов, натянувшихся на коленках. Она смотрела вниз — на то, как Сандор возился с колесом мотоцикла — и чего там может быть не так? Он работал споро, не глядя на дом — периодически сплёвывая в сторону и отругиваясь. Санса усмехнулась. В этом был весь он. Ну хотя бы занят, а не таращится в окно с отсутствующим видом, вздыхая и бросая на нее этот странный взгляд, словно она — уже покойница. Ее передернуло. Взгляд этот появился после прошлой ночи, и теперь Санса частенько ощущала его на себе — серые глаза смотрели непривычно задумчиво, печально — не тоскливо, а именно печально и отрешенно — словно он провожал ее куда-то, но последовать за ней не мог. Санса опять взглянула вниз. Боги, и сколько можно было возиться с одной железякой! Она провела рукой по слезящемуся стеклу — ладонь тут же стала мокрой. Санса вытерла ее о джинсы и подышала на образовавшуюся в конденсате прореху — поверхность окна опять запотела, хотя и не так плотно, как раньше. Через мельчайшие капли было видно, как Сандор курит под навесом, периодически встряхивая мокрыми волосами. Возможно ли было любить мужчину больше, чем любит его она? Едва ли. Но вот проявлять эту любовь Санса не умела — невероятное по своей силе чувство только раздирало ее изнутри, иссушало, как палящее солнце губит любой признак жизни на поверхности пустыни. Куда ей было деваться со всем этим, Санса не знала. Пора было учиться позитиву. Делать маленькие шаги. Умереть она за него могла — но кому от этого станет легче? Нужнее было научиться готовить, например — но по ощущениям, это было в разы сложнее. Она задумчиво чертила узоры на стекле. Написала свое имя. Потом его. Стерла последние слоги — получилось смешно. Сансан. Даже имена у них одинаковые… Она глянула на часы на стене — было уже начало третьего. Сколько еще Сандор будет торчать на улице? Может, стоило его позвать? Ага, вызвать на ковер: а давай ты приготовишь обед — а то я проголодалась… Санса сползла с подоконника. Маленькие шаги. Накрыть на стол. Разогреть дурацкую индейку. Сделать салат — да так, чтобы он не плавал в воде и не был пересолен. И тогда уже отворять двери. По пути к выходу она оглянулась — их имена уже текли тяжелыми каплями вниз, к потрескавшейся оконной раме. Санса прикусила губу и вышла из комнаты. Она почти справилась с обедом. Вспомнила, что сказала ей давеча Бриенна — о том, что даже нарезанный салат все же надо споласкивать и потом сушить. Что у помидоров надо вырезать середину. Что солят не ложками, а на глаз — пробуют и потом опять досаливают, если необходимо. Что все, что может понадобиться за обедом, стоит сразу поставить на стол, чтобы потом не метаться в процессе и не тратить время, которое полагается проводить вместе за едой или за беседой. Санса хотела сделать все идеально — в меру своих жалких умений и неуклюжих потуг казаться взрослой. И как она умудрилась вырасти такой неумехой? Арья и то больше соображала по части хозяйства — возможно, потому что никогда не заморачивалась проблемой замарать руки. Санса всегда делала только то, что красиво — а что неприглядно, оставляла для других. Но, похоже, в неприглядности и состояла настоящая жизнь, где в самых неожиданных укромных местах таилась истинная красота, а не тот жалкий суррогат, что она раньше считала гармоничным и достойным внимания. Так, вроде было все готово. Осталось только разогреть индейку. Что бы еще предпринять? Свечи — нет, он их не любит. Камин — но сейчас еще день, да и с камином Санса боялась не справиться. Неожиданно ее посетила показавшаяся ей хорошей мысль… Через сорок минут Санса, утомленная и раскрасневшаяся от непривычной ей физической работы, выскочила на крыльцо задней двери, ведущей за дом.  — Сандор, не хочешь пойти домой? У меня все готово.  — Зачем это? У тебя готово — что?  — Все. Я накрыла на стол. Подготовила все к обеду. И еще — налила тебе ванну. Ты, небось, устал с этим твоим техобслуживанием, да и испачкался, как пить дать. Заканчивай уже — а то вода остынет… Сандор уставился на нее, как на привидение, недоумевающе и озадаченно:  — Ты… тебя подменили, что ли? А как же ручки пачкать? Куда ты дела мою нежную Пташку-неумеху, лесная колдунья? Ради такого я, конечно, расстанусь даже с байком. Погоди, накрою его от сырости — и повожусь еще завтра с утра, а то он грязноват как-то. Как и я. Ты права. Иди пока в дом, а то холодно. Хозяюшка… Ванна, конечно, подостыла. Санса поболтала в воде рукой, открыла пробку, долила еще горячей — даром что она почти кончилась — напор был хреновый и колонка, похоже, была с накопителем — и всю теплую воду из резервуара она уже слила. Хорошо еще, что догадалась споласкивать ванну холодной струей — а то пришлось бы делать ледяной бассейн, что было несколько не по сезону. Санса вздрогнула и закрыла затычку. В ванную вошел Сандор, на ходу стаскивая с себя влажную от пота одежду. Санса в который раз отметила, что мужчины всегда раздеваются в другой последовательности — начиная с верха — сама она всегда в первую очередь избавлялась от брюк, зависая в ванной в майке и трусах. И даже футболку он снимал не так, как она — всю сразу — тогда как Санса не спеша сперва вылезала из рукавов, а потом уже осторожно стягивала воротник с головы. А он уже снял майку, бросил ее на пол и стоит, смотрит на нее — обнаженный до половины — ее персональная ожившая статуя: красивая и пугающая одновременно.  — Ну что, заботливая мамочка, теперь ты будешь меня купать? И как тебе это в голову пришло? В куклы не наигралась в детстве?  — При чем тут куклы? Ты дурак. Я часто купала братьев, особенно после того, как с Браном случилось несчастье. Мама не всегда успевала…  — Прости. А что с ним случилось, кстати?  — Он всегда обожал лазать. Лестницы, деревья, чердаки. Это случилось летом — ему было тогда восемь. Он решил спуститься с третьего этажа по балкону нашего загородного дома, отвлекся на что-то — на какую-то птицу, вроде — и упал, спиной — ударился и повредил позвоночник. У него парализовало всю нижнюю половину тела. С тех пор он ездит в кресле. Научился управлять им — отец купил ему в прошлом году супернавороченное, с электронным пультом — машина-зверь. Бран уже почти привык. Ты не поверишь — он даже на лошади научился ездить, в отличие от меня. В специальном седле, управляя только руками. Я так горжусь им. Он из нас самый сильный — иначе как бы он смог такое выдержать и не свихнуться…  — Да, грустная история. Извини, что спросил. Так еще тяжелее, чем родиться уже увечным. Ты постоянно помнишь о том, что у тебя забрали…  — Я не знаю. Но зато у тебя что-то уже было — ты хотя бы знаешь, каково это.  — Да — и сожалеешь об этом вечно. Санса сглотнула. Конечно, он и себя тоже считает увечным. А она про это забыла…  — Слушай, если ты хочешь мыться — не жди, пока вода опять остынет — если только ты не хочешь лезть в холодную…  — Не имею ни малейшего желания. А ты?  — А я буду тут сидеть и смотреть на тебя.  — Отличная идея. Я буду чувствовать себя выдрой в зоопарке, на которую через прозрачную стену таращатся ребятишки.  — Прости. Я не подумала. Тогда я помою тебе голову — хочешь?  — Хочу. Сняла бы ты этот свитер уже. Рукава промокнут… Санса аккуратно, вылезла сначала из одного рукава, потом стянула за манжету второй. Протащила голову через треугольный тесный воротник — волосы тут же наэлектризовались и встали дыбом. Санса поморщилась — это было до ужаса противно — почти так же мерзко, как когда вода затекает в рукава. Ну, волосы хотя бы можно угомонить с помощью влажной щетки. Сандор легко тронул ее вихры.  — Пташка, ты как одуванчик. Черный такой одуванчик…  — Я не хочу быть черным одуванчиком — это как-то жутковато…  — Тогда красилась бы в белый.  — Много ты понимаешь. В белый выкраситься куда труднее. Потом, я же старалась стать более похожей на тебя…  — Ну, это у тебя, на мой взгляд, не удалось совершенно… У псов с пташками мало сходства…  — Может, оно и хорошо. Противоположности, говорят, притягиваются…  — Ну да. Но чтобы быть вместе, должно же быть что-то общее…  — А у нас есть — мы. И еще, — Санса улыбнулась, — у нас имена похожи. Тебе это никогда не приходило в голову?  — Чем это «Пташка» похоже на «Пес»?  — Ничем. А вот «Сандор» похоже на «Санса»  — Я уже сто лет как не думаю о себе как о «Сандоре». Пес себе и Пес. А ты для меня всегда останешься Пташкой…  — Ну, про себя я согласна. А про тебя — нет. Для меня ты не Пес. Уже нет.  — Ну и зря. Люди — как я тебе когда-то давно говорил — должны бы пугать куда больше, чем собаки.  — Люди меня пугают, да. Но ты все равно для меня Сандор. Я не хочу звать тебя так, как звал мерзкий Джоффри. Мне кажется, это как-то уничижительно…  — Зависит от того, что ты в это вкладываешь. Зови, как тебе нравится — из твоих уст все звучит особенно… По крайней мере — для меня…  — Все, хватит — поговорить можно и потом. Лезь уже в эту ванную — не заставляй мой труд пропадать зря… Он разоблачился до конца — тронул воду. Санса смотрела, как двигаются мускулы под влажной кожей — и ей хотелось чего угодно, но только не мыть ему сейчас голову, покорно сидючи рядом. Он оглянулся  — Ты вообще собираешься раздеваться? Санса недоумевающе посмотрела на него.  — Зачем?  — Я не полезу в эту дурацкую ванну без тебя. Тут и двоим места хватит. Ты же собиралась меня мыть, нет? Внутри это делать куда удобнее. Я все же тебе не брат… Или ты разденешься — или я затащу тебя туда так — в майке и джинсах…  — Не надо. Я об этом не подумала. Конечно — сидя в ванной, мыть тебя будет удобнее. И приятнее. Но только я сомневаюсь, что дело вообще дойдёт до мытья…  — Дойдет. А то вода остынет. Тут с этим просто. Да и есть хочется. Тем более, ты обед приготовила… Он таки забрался наконец в воду, удостоверившись, что Санса не отлынивает и раздевается. Скинув белье, она осторожно залезла в теплую воду и села — так же, как они сидели у камина — опершись спиной на грудь Сандора. Он поцеловал ее в макушку. Легко — словно капля скатилась — провел рукой от ключицы до заострившегося соска.  — Прекрати. Мы же мыться полезли…  — Одно другому совершенно не мешает. Нет, если ты не в настроении…  — Ты смеешься, что ли? Мне достаточно на тебя взглянуть — и я уже не помню, что вообще собиралась делать…  — А в этом мы похожи — я тоже… Иди сюда… Иногда Санса жалела, что им не удалось заняться любовью в море — наверное, это было бы по-особенному приятно. Как и делать это в ванной — вода придавала всему процессу совершенно неподражаемый ритм, и ощущения отличались от тех, что она испытывала в кровати. Тут это было как в невесомости. Не было силы притяжения, заставляющей их сплетаться вместе — все было отдано им на откуп. В постели иной раз страсть доводила их почти до болезненности, резкости в движениях и объятьях. Тут поневоле все было медлительным, нежным, затянутым — как в замедленной съемке — торопиться было некуда. Кто гладил ей спину — Сандор или вода? Мокрые пряди волос липли к щекам — но Санса это едва замечала — хотя в любое другое время ее бы это раздражило. Оба они растворялись в этой теплой, как парное молоко, воде — переплетаясь водорослями руки и ног, дыханием, едва слышными стонами, слетающими с губ. В какой-то момент вода вдруг показалась обжигающей — или это они нагрели ее своими телами? Он уже был там — по ту сторону и ждал ее, протянув из-за облаков и водяной пыли руку. В ее голове было слишком много мыслей — в такие моменты они мешали… Тут Сандор вдруг посмотрел на нее — темные влажные ресницы порхнули вверх — и назвал ее по имени: «Санса». И тогда ее захлестнуло чем-то неизведанным — затопило разум, мысли стерлись, и она, как на гребне волны, взлетела к нему — на тот далекий утес, что мог вместить только их двоих, прижавшихся друг к другу в тесных объятьях. И там они и остались, пока вокруг бушевало и пенилось море немыслимых страстей — ненасытное и жадное. Санса прижалась к его повреждённой щеке своей — она уже перестала замечать разницу, только беспокоилась, что ему может быть больно. Шепнула:  — Я люблю тебя. Я так люблю тебя…  — И я тебя. Ну что ты? Ты плачешь, что ли? Все было так плохо? — Все было слишком хорошо… я так боюсь того, что будет завтра…  — Не думай об этом. Не думай о завтра. Мы же с тобой глупые звери — мы не знаем, что оно будет — это завтра… Завтра ничего не значит — ни для псов, ни для пташек. Это только звук. Слово, что ветер носит за окном. Мы будем — вечно. Вечно вместе — ты и я — ну кто сможет нас разделить? Если мы сами до сих пор не смогли, миру мы точно не по зубам…  — Хорошо бы. И все же ты помни — так любить тебя, как я, никто не сможет. Ты это помни всегда…  — Я знаю. И не забуду. Пока ты сама не забудешь…  — Мне кажется, что это та вещь, которая останется, даже когда нас не станет. Эта наша любовь — она больше, чем мы сами, и реальнее, чем мы сами. Вне ее — мы просто немые тени на бумаге, фигуры от волшебного фонаря на чьей-то стене. А вместе…  — Что?  — Вместе — мы как песня. А звук не ведает преград и летит себе, куда ему хочется, и отражается от поверхности, двоясь эхом, сметая лавины, разрушая скалы. Звук — это сила… Сандор усмехнулся:  — И вправду сила. Когда Джоффри пел — от этого звука хотелось убраться за тридевять земель. Только чувство долга — или шкурный интерес — заставляли меня выдерживать этот ужас… Санса хихикнула ему в шею.  — Понимаю тебя. У меня к этому его творчеству такое же отношение. Слушай, а сам ты чего слушаешь? Давно хотела спросить…  — Ничего.  — Как ничего? Совсем?  — Когда-то увлекался всякой тяжелой музыкой — когда хотелось бунтовать, в школе и после. Даже играть пытался, но понял, что в группы меня заманивают не из- за моего таланта, а из-за устрашающей рожи, и, осознав это, как-то перегорел. А потом и музыка надоела…  — Ну слушай, так же нельзя…  — Ты знаешь — после того, как весь день слушаешь чужие разговоры, чужую музыку, чужие ссоры часто — после хочется только тишины. Нажраться, отключиться — уйти в себя. Иначе там и от себя уже ничего не остаётся…  — Я никогда не смотрела на это с такой стороны. А почему ты все еще этим занимаешься? Смени поле деятельности…  — И что я буду делать? Работать клоуном в цирке? Образования у меня нет — только известные навыки. Либо охранником — либо киллером. Про работу телохранителем ты уже все знаешь — а в киллеры я не особо рвусь. Мы в душе все машины для убийства, но мне кажется, если я начну — то уже не смогу остановиться. Как мой братец. У нас убийство в крови…  — Тогда не надо, пожалуйста… Ну, я подумаю, чем тебе еще можно заниматься. Хочешь, я спрошу у дяди или у знакомых?  — Нет. Не хочу. Хватит мне выклянчивать работу у других. Хочу хоть раз в жизни попробовать себя сам. В смысле, найти не халтуру на три месяца — пока мне не осточертеет или пока меня не выгонят за пьянство — а что-то стоящее. Обещай, что ничего такого не сделаешь, если я сам тебя не попрошу.  — Ладно. Я обещаю.  — А теперь как насчет твоего обещания? А то вода, кажется, уже остыла. И жрать с каждой секундой хочется все сильнее…  — Хорошо, подожди, сесть бы поудобнее. Как-то так. Санса поднялась на колени — было слегка жестко, но это же ненадолго — и занялась шампунем.  — Не вертись. Мыло в глаза попадет. Вообще, закрой глаза, а то ты меня отвлекаешь.  — Чем, взглядом, что ли?  — Ага. Ты так смотришь на меня…  — Опять я смотрю ТАК?  — Ты всегда смотришь ТАК. И всегда по-разному. И это всегда меня завораживает…  — Хорошо, не буду смотреть. А то мы так и не пообедаем… что обидно. Индейка была вполне ничего… Санса старательно вымыла ему голову, пропуская черные длинные пряди между пальцами  — это было очень приятно.  — Ну все, я закончила. Можешь смыть этот шампунь. Погоди, я подвинусь. Санса привстала, присев на краешек ванной. Сандор, не открывая глаз, ушёл под воду. Она завороженно смотрела на его темные волосы, водорослями плывущие по поверхности пенящейся от шампуня воды. Дотронулась рукой до одной из прядей — та тотчас же зацепилась за пальцы шелковистой травой — словно притянувшись магнитом. Они — одно… Сандор тем временем вынырнул и встал, отфыркиваясь, как истинный пес. Санса хихикнула.  — Ты хочешь, чтобы я тебе и все остальное помыла?  — Хочу. Но думаю, не стоит. Если мы вообще хотим добраться до обеда хотя бы к ужину. Дай я лучше тебя окачу душем, и ступай себе греть индейку. Я бы с радостью тебя помылил — но эффект будет тот же…  — Да, ты прав. Тогда душ — и обед. А с мытьем сам справляйся, гадкий человек.  — Смотри, договоришься — я тебя холодным душем оболью… Санса вздрогнула, вспомнив прошлую ночь.  — Нет, не хочу. Теплый, пожалуйста. А то как сожгу индейку…  — Ты злая все же. Жестокая черствая Пташка.  — Чёрствая Пташка? Это прелестно! Санса все еще хихикала, когда, закутанная в махровое полотенце, выходила из ванной с одеждой в охапку. Она добрела до спальни, нашла какие-то пижамные штаны, накинула поверх любимую белую кофту, захватила чистые носки — сейчас все равно на мокрые ноги их не напялить — и поспешила вниз — греть любимому мужчине обед, и вправду по времени больше напоминавший ужин. За обедом-ужином все было чудесно. Сандор отметил ее растущее кулинарное искусство — особенно нормально посоленный салат. Сансе одновременно было и досадно, и приятно. После обеда Сандор налил себе стакан виски — Санса предусмотрительно отказалась — и сел в глубокое кресло, видимо, раньше принадлежавшее Роберту, стоящее возле окна. Санса примостилась рядом с ним — на очередной раскинутой на полу в гостиной звериной шкуре — на это раз это было что-то вроде кугуара — положив еще влажную голову Сандору на колени. Он рассеяно гладил ее, как кошку, неотрывно глядя в черное окно. Сансу очень раздражало, что в домике почти нигде — за исключением двух спален — не было занавесок. Ее пугала ночь, молчаливо заглядывающая к ним в обитель. Санса вообще не любила незанавешенных окон. Когда-то — в тот год, когда родители ездили к Баратеонам, а тетя Лианна приехала сидеть с ними на север — Джон здорово напугал ее. Санса сидела у окна за столом и писала письмо подруге, когда он тихонько подобрался под окно ее спальни, и поскрёб пальцем стекло. Санса тогда чуть из себя не выскочила — и прошла как минимум минута, пока она сообразила, что жуткое лицо в окне, возникшее из темноты — это Джон, а не чудовище и не маньяк. Кузен, видя ее ужас, устыдился — а Робб, что подначил его на эту шутку, ржал так, что было слышно даже внутри. После этого Санса всегда занавешивала окна и держалась от них подальше в те дни, когда мама затевала стирку портьер. Сейчас ей тоже было не по себе. А Сандора отсутствие штор, похоже, не смущало.  — Ты еще пойдешь наружу?  — Нет. Зачем? Мелочи доделаю утром, пока ты будешь сопеть носом в подушку. А поедем после обеда. Там как раз индейка осталась на один раз — жалко выбрасывать такую стоящую птичку.  — Может, отложим на один день, а?  — Нет. В любой момент может опять начаться снегопад. Надо ехать. Уже я боюсь, как бы не припозднились. Не уговаривай меня, девочка. Ты же понимаешь — каждый час для нас критичен…  — Я понимаю. Надо — значит надо. Буду готова.  — Молодец. Ты удивительно повзрослела за последнее время. Санса вздохнула — как всегда, когда он упоминал ее возраст, ей становилось не по себе — ну как сейчас он скажет, что им настала пора прощаться, что ей надо расти и прочия, и прочия… Ну, точно…  — Ты знаешь, я все думаю о нас с тобой и…  — Сандор, хотя бы сейчас — не начинай. Не порти момент… Он с удивлением на нее воззрился. Санса смотрела на него снизу вверх, сердито сдвинув брови.  — Вот дурочка. Ты даже не знаешь, что я хотел сказать. Теперь и не скажу.  — Кто из нас младше — ты или я?  — Ну хорошо. Так вот: когда я думаю о нас с тобой, я все спрашиваю себя — а имеем ли мы право вот так разрывать то, за что заплатили столь высокую цену. Ты заплатила…  — И ты…  — Я-то что? Я только лишился работы.  — И репутации. И ходишь в маньяках.  — Ну это, я надеюсь, временно. А работа — хрен бы с ней. Тем более, я получил отличные премиальные…  — Так и что? Ты думаешь…  — Я думаю, что твоя тетка, может, и дала бы нам шанс. Учитывая ее собственный опыт. Едва ли она была так уж счастлива, послав Роберта. Может, она теперь об этом жалеет? Ты как думаешь сама?  — Не знаю. Смерть Роберта для тети что-то точно значит. Особенно если Джон и вправду его сын…  — Ну вот. А что такое твой дядя Рейегар?  — Он такой… Он очень меланхоличный тип. Задумчивый. Мне кажется, он очень одинок — не по семейственности, а по духу. Ему просто это необходимо — иначе он бы не был собой. Поэтому он редко включается в семейные дела. Ему нужна концентрация грусти, чтобы сидеть в кабинете и писать стихи. Когда он отстреливается — он словно ношу с плеч сбрасывает — и на несколько часов становится свободным и счастливым. Тогда нет человека обаятельнее и радушнее.  — Он поэт, короче. Хм. Он нас одобрит. Как помнишь — старик-винодел. Люблю поэтов. Они такие нелепые…  — Ты все же циник.  — Есть малость. Но не слишком. Я больше романтик. Иначе не связался бы с тобой, моя милая.  — Почему?  — Потому что наша с тобой история — как дешевый роман. Красавица, чудовище — и трагические обстоятельства. Никогда бы не подумал, что могу попасть в подобную псевдобалладу…  — Какой ты осел! И все равно я люблю тебя. Пойдем спать, а?  — Пойдем. Наша последняя ночь здесь будет долгой. Ты к этому готова?  — Я — да. А ты?  — Не знаю. Но там будет видно. В конце концов, у меня всегда есть мотоцикл под навесом… Санса встала, цепляясь за его ладонь — есть ли в этом мире рука надежнее? Он поставил на столик пустой бокал и встал.  — Стой.  — Зачем?  — Хочу сделать одну вещь. Всю жизнь об этом мечтал. С того момента, как Ленор прочла мне об этом в какой-то идиотской сказке. Он подхватил ее и понес по лестнице.  — Зачем? Я же тяжелая…  — Ты — тяжелая? Ты как перышко. Пёрышко, способное сломать мне хребет…  — Вот-вот. Пусти меня.  — Нет. Пока не перенесу тебя через порог. На самом деле, я уже делал это несколько раз — но тогда ты спала. А я хочу смотреть тебе в глаза, когда это произойдет... И он смотрел. Санса так боялась моргнуть, что у неё начали наворачиваться слезы. Но взгляд она не отвела, отвечая на все те призывы, что читала в серых его глазах. Он переступил порог, и тьма накрыла их, отрезая от освещенного пространства коридора. Сандор прикрыл ногой дверь.  — Ты не боишься темноты?  — С тобой я ничего не боюсь. Никогда. Он раздевал ее — судорожно, словно времени не было вообще. Кофта, штаны, его брюки и рубашка были сброшены и лежали возле кровати. Не хотелось даже лезть под одеяло. Он не дал ей времени приготовиться, взял ее жестко и резко — и Санса вся отдалась ему, не сопротивляясь, понимая, что сейчас было и должно было быть так, как он хотел. Слишком часто выходило так, что он работал на нее. Теперь было время отдавать долг. Потом он заснул. Почти отключился. Санса поцеловала его влажный висок. Спать не хотелось вообще. Она тихонько выскользнула из-под одеяла, освободила переплетенные в судорожном порыве пальцы. Сандор не проснулся, только едва слышно вздохнул. Спи, любимый. Пока есть время. Его так мало… Санса спустилась вниз, захватив одежду. Помыла посуду, дособрала оставшиеся вещи. Вышла на темную улицу. Дождь все лил, не уставая, — снега почти уже не осталось — все унесла осенняя стылая вода. Она размыла колею, оставленную машиной Джейме, бесконечными потоками уплывая в лес, к корням промокших темных деревьев. Как, интересно, они там? Добрались ли до аэропорта? Бриенна обещала написать — как будет время и возможность. Санса чувствовала, что, кажется, наша себе настоящую подругу. За эти сутки они сблизились так, как Санса не сходилась за многие годы ни с одной из своих подруг по школе. То были глупенькие связи — построенные на общности места, времени и возраста. С Бриенной же их связало что-то более глубинное — какая-то обречённая параллель в судьбе. И ей не хотелось теперь это потерять. Инстинктивно Санса понимала — случись что, только к ней она и могла обратиться — так, чтобы ее поняли и приняли, без осуждения, без потребности объяснений и самооправдания. Просто для того, чтобы поддержать — молча, не навешивая ярлыков, стоя за спиной. Санса зашла в дом, потушила свет, поднялась наверх. Спать по-прежнему не хотелось, поэтому он прошла в кабинет Роберта. Компьютер едва слышно шумел, периодически шурша дисководом. Она не стала включать верхний свет, лишь нащупала кнопку настольного светильника. Комната озарилась зеленоватым светом пропущенного через бирюзовое стекло отблеска желтой неяркой лампочки. Санса села на стол, двинула мышкой. Бездумно запустила поисковик и начала читать местные новости. Размыло дорогу в трех городках в предгорье. Детей напугал лось, что вышел на тропинку, спасаясь от наводнения. Внизу, за перевалом тройная авария — в мерзком, судя по фотографиям, местечке с живописным названием «Мертвая заводь». Сансу передернуло. И кому пришло в голову так назвать жилую зону? Бред. Она, вдруг вспомнив, открыла текстовый редактор. Бриенна хотела, чтобы Санса прочла письмо Роберта к Лианне. Сансе не очень хотелось это делать, но, возможно, это имело смысл. Особенно учитывая, что Джейме сказал про общность дяди и Сандора. Ей надо было иметь полную картину. Анализировать прошлое она могла весьма опосредованно — за неимением большого жизненного опыта. Будущее представлялось одной нескончаемой белоснежной целиной — где горизонт сливался с небом, и не было ни ориентира, ни намёка на путь вперёд. Санса прочла письмо. Как и предполагала, оно было тяжелым и неопределенным, тая в себе неразгаданные тайны и коварные вопросы. Было действительно непонятно, был ли Джон сыном Роберта и что именно несла в себе последняя незаконченная фраза. Санса скопировала письмо себе в почту, прикрепила его к мейлу, что послала сама себе. Не ей пригодится, так, может быть, тете Лианне имело смысл его показать. Санса вздохнула и посмотрела на часы. Половина первого. Надо было все же ложиться, особенно учитывая их планы на завтра. Санса разделась в коридоре, скользнула в комнату, бросила вещи возле кровати и, на минуту забежав в ванную, заползла под одеяло к Сандору. Он перевернулся со спины на бок, крепко прижал ее к себе, пробормотав: «Моя». Санса по привычке обняла его руку — держи меня крепче — и закрыла уже начинающие тяжелеть веки. Какой бы им не предстоял завтра день — сегодняшняя ночь принадлежит им — до конца.