Это было у моря

I never saw it coming Nobody ever told me Like a brick fell on me And now you want me to be bigger Bigger than I can be If I knew how to be better, donʼt you think I would be Iʼve got a message for the underlying truth All my life I will be looking for you The way is never in the execution Or doing it right Itʼs knowing every single day if you should fight or flight And this is not my private revolution I donʼt need you to change But sometimes Iʼm just not ok Iʼve got a message for the underlying truth All my life Iʼve got a message for the underlying truth All my life I will be looking for you Iʼve got a message for the underlying truth All my life Iʼve got a message for the underlying truth All my life I will be looking for you Kʼs Choice Private Revolution

Санса Их привезли обратно, когда было около пяти вечера. Туман рассеялся, и стало очень холодно. На этот раз Сансу посадили на переднее сиденье — видимо, из уважения к ее горю. «Про горе Сандора никто и не подумал, — уныло прокомментировала про себя Санса. — А меж тем ему было бы лучше ехать на переднем сидении, потому что его укачивает». Ну да, конечно, одно дело смазливая девчонка с погибшим взрослым мужем, а другое — неприятного вида мужик, только что опознавший в обгоревшем трупе единственного брата и последнего имевшегося в наличии родственника. Всё как всегда. Жизнь просто искрит справедливостью. Санса на прощанье дала юноше из морга свой телефон — он обещал, что позвонит ей, как будет готова урна. «Мы здесь не кремируем, — извиняющимся тоном сказал он. — Сжигают за городом. Тут только прощаются. Но как только мы получим материал — сразу вам позвоню. Охота вам тут сидеть — в этой крысиной дыре». Сансе было, в общем-то, все равно, где сидеть. Теперь — когда она освободилась — можно было и не торопиться. Вот Сандору нужно было ехать — как можно быстрее отправляться в столицу. Там его ждал детектив Сэмвел Тарли, свидетельства, вопросы, и — она надеялась — окончательная и бесповоротная реабилитация. Надо ему сказать, чтобы он ее не ждал и ехал. Это было важнее. Или не надо? Важнее, чем что? Чем они? Чем то преступление — вот на этот раз это было действительно преступление — которое они вместе совершили во имя их несуразной любви? Теперь пеня заплачена — пути назад нет. Санса не знала толком, что именно она имеет в виду, думая, что пути назад нет. Но так она чувствовала: словно прошлое было в который раз отрезано, как отрезают ножом уже подсохший кусок хлеба от слишком большого батона — начисто, без ошметков лишнего, самым острым лезвием, что имеется, чтобы не помять нежную материю — форма остается, но длина ее уменьшается на добрую пару дюймов. Зачем плодить мертвечину — долой! Иногда ампутация — единственный метод. Санса осталась без загнивающего, тянущего назад прошлого — перед ней лежала новая стезя, и теперь стоял выбор: идти по ней одной — или об руку с Сандором. Ей хотелось определенности, она устала от смутностей. А вот Сандору, похоже, было выгодно наводить тень на плетень. Сансе это было понятно — если ее положение наконец-то определилось, то его судьба все еще висела на волоске. Но в Сансе неожиданно проснулся юношеский максимализм, что обычно спокойно дремал где-то чуть пониже гортани, и что она привыкла упорно подавлять в связи с состоянием матери. Ну что ж — у нее нет больше матери, нет старшего брата, нет отца, даже мужа — и того она угробила. Теперь она в семье за старшую. Пока на нее не навесили целую груду обязанностей, можно же было чуть-чуть порезвиться? Ну уж хотя бы в кои-то веки настоять на своем? Санса прошла к своей комнате. Сандор медлил — ну, куда ему теперь? Она, заметив, что он мнется, дернула его за рукав.  — Что?  — Поговорим? Он нехотя пошел за ней.  — Ну, давай. Санса открыла свой номер, оставила дверь открытой и прошла внутрь. Услышала, как хлопнула позади дверь, но все же не оглянулась.  — Ты тут?  — Тут. Куда я денусь?  — Хорошо. Итак?  — Итак — что? Санса раздраженно шлепнулась на кровать.  — Послушай, Пташка, надо бы поесть. Ты устала, я устал…  — Я не устала. И я не хочу поесть. Я хочу знать, что мы теперь будем со всем этим делать.  — Со всем — с чем?  — Я теперь свободна. Ты — почти тоже. Что ты намереваешься делать?  — Да ты о чем, седьмое пекло? Она посмотрела на недовольно шагающего взад и вперёд мужчину. Ну прямо тигр в клетке. А кто клетка — она?  — Я подумала, что теперь — ну, мы могли бы…  — Да?  — Ты не хочешь, например, законно оформить… ммм… наши отношения?  — Ты с ума сошла? Честное слово, Пташка, я реально сомневаюсь в трезвости твоего рассудка временами. Ты что же, только что освободившись от одного брака, хочешь тут же скакнуть в другой — со мной?  — Ну как-то да. А чего медлить?  — Ты вообще помнишь, о чем мы говорили до этого?  — Мне плевать, о чем мы говорили до этого. Все изменилось. Эти события сегодняшнего дня все изменили. Мы перешли черту. Вдвоем. Цена уплачена. Неужели ты теперь думаешь, что стоит отступать? — Во-первых, что это за бредовые разговоры о цене? Что еще уплачено? Если о твоем муженьке — так извини, он сам нарвался. Как и мой брат. Люди иногда делают неправильный выбор. Они заигрались, за что и поплатились. Люди все время мрут. Это не секрет. Хорошие, плохие — это механизм этого мира — ну, чтобы мы уж совсем не зарывались. Сдохли и сдохли. В кои-то веки для разнообразия в пекло отправились те, кто этого реально заслуживает. Ты, надеюсь, не собираешься еще и их оплакивать? — Нет. Но и радоваться я этому не могу. Мы пустили в расход людей — это не может нас не изменить. Я хочу, чтобы это жертвоприношение адскому богу скоростных дорог было хотя бы не напрасными… — Седьмое пекло, Пташка! Мы же ничего не сделали! Просто удирали. Кто-то справляется с управлением, кто-то — нет. Не умеешь — не берись, Иные бы тебя взяли. Да, вот мне тут, кстати, пришло в голову — не рановато ли мы списали со счетов твоего супружника? Про брата я не сомневаюсь — это он. Но вот Мизинец… Зная его самого и его умение вылезать сухим из воды и выкручиваться из любых пакостей — есть немалый шанс, что его и не было в той машине… Санса недоумевающе поглядела на Сандора. — Но ведь он там был? Мы же видели его труп! И потом, вещи… — Мы видели просто труп. Обгоревшее на хрен тело, неузнаваемое и искореженное. И тут же сделали выводы, которые нам были в масть. А сейчас мне пришло в голову, что на самом деле охранник Бейлиша, к примеру, был такого же небольшого роста, что и хозяин. А сумку он мог просто оставить в машине… Не надо было так спешно писать заяву на кремацию, а попросить сделать дополнительные анализы… — Ты так говоришь, потому что тебе выгодно сейчас доказывать, что я — несвободна, следовательно, ты все равно не можешь на мне жениться. Петир Бейлиш мертв! Он скопытился, Иные тебя побери! И это был его труп, ясно тебе? Потом, если бы он был жив — уже бы проявился, тебе не кажется? Ты его письмо читал? Он был весьма настойчив в своих на меня притязаниях, нет? Какой ему сейчас смысл отступать? — Очень простой и очевидный. Он проиграл. В столице ему шьют дело, Гора мертв, расследование приведет Сэмвела Тарли прямо к порогу Мизинца. Все следы ведут туда. Есть еще твой телефонный разговор — влекомый желанием заполучить тебя, он сбился и допустил промах. Ты на нас на всех так действуешь, Пташка — мужики от тебя теряют здравый смысл. — Не от меня, а от активов. — Нет, вот как раз от тебя. Активы бы никуда не делись. Тем более, ты могла их получить только по совершеннолетию, или я чего не понял? А ты, моя милая — вся ты, со своими этими глазами-ресницами и всем остальным, даешь в голову, как молодое вино. Если сам Мизинец на этом потерял бдительность, — ты воистину опасное приобретение. В тебе слишком много… — Чего? — Всего. Кто на тебя посмотрит — пропал. Наверное, потому что в тебе, как в настоящей женщине, сочетается вот эта какая-то слабость, вызывающая желание заботиться о тебе, и совершенно несгибаемая жизненная сила — тебя бьют, а ты поднимаешь голову. Это завораживает. И опять же хочется заслонить тебя от всего мира, увезти, спрятать… — Что-то непохоже, что тебе так уж не терпится меня увезти. Я-то как раз согласна. — Ты-то, ясный перец, согласна. Потому что у тебя местами мозги совершенно Пташкины. Ты не о том думаешь. А стоило бы подумать о будущем — не о мужиках, которых на твою долю хватит, а о том, что ты вообще по жизни намерена делать, к примеру. — Пойти в школу, получить образование, найти работу… — Ты так говоришь, будто это что-то плохое. — Меня все это не колышет, ты понимаешь? — Меня колышет зато. Положим, я женюсь на тебе. Ты — малолетка без образования, я — полубеглец, потерявший работу. И что это будет — рай в шалаше? Поедем жить в мою хибару, что я получил по смерти любимого брата, с видом на овраг? Я буду искать приработок, чтобы нам было что жрать, а ты тем временем начнешь заводить разговоры про детей, про новую мебель — заняться-то тебе будет нечем? Останутся лишь стол и кровать… — Но у меня есть деньги. Наследство. Даже дом. И потом, ты мог бы попросить, чтобы тебе дали какую-нибудь работу… Мой дядя и знакомые… — Вот нет. В примаки-содержанцы я не пойду. Ты охренела, Пташка? Я же все-таки мужчина, Иные тебя побери! Если я беру за тебя ответственность, то тащить ее буду сам! В цепных Псах я уже насиделся, хватит. Для разнообразия хочу попробовать сделать что-то стоящее. А вариант с нашим браком уводит меня от этого — как и тебя. Это нафиг нас обоих погубит, подрежет крылья. А разве так оно должно быть? Особенно у нас… Все эти разговоры про уникальность наших отношений, что ты так любишь заводить, уйдут в песок — а мы с тобой окажемся носом в грязной луже, из которой будем наблюдать, как жизнь проходит мимо. И рано или поздно ты возненавидишь меня за это — и будешь права. Если я сейчас поддамся на эту провокацию — я буду полным говном. И так-то не боги весть что. Но это — слишком даже для меня. Санса слушала и ничего не понимала. Среди всего этого кошмара она уловила только одно — что он не увезет ее, не станет на ней жениться — из-за своей идиотской мужской гордости, что ему дороже ее самой. — Ты… И что же будет? Что ты предлагаешь? Какую-нибудь чушь вроде «к тете и в школу»? А ты сам что будешь делать? Бросишь меня вот так?  — Мне не кажется, что все, что мы с тобой прежде обговорили — чушь. Я продолжаю стоять на том, что думал и раньше. Ты полетишь к своим. Я поеду в столицу. Теперь тебе ничего не грозит — ну, кроме некоторого недовольства твоих родственников. Но представь себе, если ты — только что свежеовдовевшая — притащишь к порогу тетки еще одного муженька? Как это вообще будет выглядеть?  — Да мне насрать! Ты прячешься за условности! Вопрос в другом — ты и сам этого боишься. Ты не готов, да? Так и скажи тогда. Ты слишком ценишь свою дурацкую свободу, Иные бы ее взяли! Цепляешься за идиотское мужское достоинство! Носишься, как курица с яйцом, со своей гордостью — даже вопреки здравому смыслу! Боишься ответственности за маленькую глупую девочку, да?  — Какой вздор! Какая нафиг свобода — если я до сих пор почти под подозрением?  — Ключевое слово — почти.  — Слушай, если бы я даже рвался из штанов жениться на тебе — то все равно это невозможно. Ты несовершеннолетняя. Мы даже не знаем, кто твой следующий опекун. Без его разрешения то, к чему ты так стремишься, невозможно. Нас никто не поженит. Нет такого идиота на этой планете.  — Вот и нет. Ты же знаешь — есть свободная зона…  — Да. Вот сейчас я, очертя голову, не будучи до сих пор отмытым от гребаной истории с трупами на берегу, взвалю тебя на байк — и повезу через половину страны в эту твою свободную зону — брачеваться. Вот как есть — в нестираных тряпках, без какого бы то ни было соображения на тему, зачем это вообще надо. Конечно! Поехали. Притащимся на алтарь полузаконного брака, подобно слюнявым подросткам, сбежавшим от родителей ради неземной любви. Пташка — тебе надо на хрен расти! Ты еще ну такое дитя, просто нет никаких сил! Не сделаю я этого. Вот нет. Прости. — Ты просто трус. Жалкий несчастный трус. Я не хочу тебя больше видеть. Иди себе. Ничего не надо. Все эти твои подвиги ради любви — видимо, и нет никакой любви. Если даже убийство не в состоянии нас сплотить — что же тогда надо, чтобы это произошло? Конец света? За секунду до столкновения с кометой ты примчишься к моему дому — и сядешь выть под дверью? Тогда уже будет поздно! Уже почти поздно, Сандор! Как ты не понимаешь? Жизнь нас разлучит, а все вокруг только помогут! А ты что — будешь стоять и смотреть? Будешь аплодировать и утешать себя мыслью, что подарил мне «светлое будущее»? Не пойду я учиться. Вообще ничего не стану делать. Сяду в комнате, буду набухиваться — прямо как ты, накуриваться до усрачки — и жалеть себя. Буду рушить свою жизнь — она все равно никому не нужна.  — Твоя беда в том, что ты сама себе не нужна. А с этим я помочь не могу, увы. Через это тебе придется пройти самой.  — Вот и отлично. Я начну прямо сейчас. А ты — проваливай! Уйди, я видеть тебя не могу…. Санса сквозь собственные истерические всхлипывания услышала, как тихо закрылась дверь. Ну вот и все. Она пошла ва-банк — и проиграла. Она и вправду никому не нужна. Даже ему. Враги повержены — путь свободен — и ей предстоит идти по нему самой… А она даже не может оторвать от пола ноги и сделать первый шаг… Санса плюхнулась на кровать и разрыдалась. 2. Сколько прошло часов, Санса не ведала. Она плакала и плакала — за себя, за всех погибших в этой бесконечной войне — за мать, за отца, за брата. Даже за своего «мужа» — он в чем-то, как и она сама, жертва. Кто виноват, что нас так обуревают страсти? А Сандор ее не хочет. Она ему не нужна. После всего этого — он все еще сопротивляется, несет эту ахинею про образование, пытается скинуть ее на тетку, словно она — Санса — мешок с мукой. Ее мнение, как всегда, не учитывается. Ее опять берут и перекладывают с полки на полку. Все они одинаковые. И Сандор туда же… Сандор… На долю секунды она представила, как бы это могло быть — если бы он согласился. Они могли бы жить в ее доме на севере. Он бы нашел какую-нибудь работу, если ему так хочется. Она бы закончила школу — возможно, перейдя на домашнее обучение, чтобы не вызывать слишком много разговоров и не скандализировать общество. Занялась бы живописью. Родила бы детей. И все было бы прекрасно, все было бы идеально. Не так, как он сказал. Не грязная лужа — чистое озеро. И они шли бы себе по жизни рука об руку, любили бы друг друга, уже легально, не прячась в тень, не оправдываясь… Почему он такой упрямый? Такой неверующий? Видимо, жизнь все же изломала его настолько, что выйти из тени на свет он уже просто не может. Сансу вдруг охватило такое бешенство, что, будь она сейчас в морге, с радостью наступила бы ботинком на голову его мерзкого брата — ради удовольствия услышать, как хрустнут под ногой его кости. Ну почему? Все кончилось — как кончилось — ну почему они и сейчас не имеют права на счастье? Пропали все пропадом! Санса опять рухнула носом в подушку — в очередном приступе слез. В какой-то момент она подумала — ей надо было соглашаться сразу и выходить замуж за Джоффри. Тогда Сандор был бы, по крайней мере, рядом. Так они могли бы видеться, хоть тайно — но эта сила, что сейчас заставляет их разбегаться, в иных условиях обычно сплачивала их вместе, в неосознанном инстинкте выжить и сохранить друг друга. Пусть бы он был не Сандором. Она была согласна даже на Пса. Лишь бы он был ее, лишь бы был рядом… Беда была в том, что сам он уже изменился — незаметно и, похоже, по ее вине. Он не хотел быть Псом. Не хотел зависеть. Даже от нее. Терзания Сансы прервал стук в дверь. Ну что там еще? Опять кто-то умер? Она боком сползла с кровати и прошлепала к двери.  — Кто там?  — Я, Пташка, открой!  — Нет. Не желаю тебя видеть. Ты все равно ничего хорошего не скажешь.  — Возможно, последние новости тебя позабавят. Нет, ну если тебе не интересно… Шуршать из-под двери я не стану. Как закончишь истериковать — дай мне знать… Санса открыла дверь. Боги, он что — пил? Ощутимо разило виски. Но на вид вроде трезвый…  — Ну что тебе? Говори или уходи.  — Какая ты гостеприимная сегодня.  — Ты что, пьян?  — Пока нет. Все еще впереди.  — Ты зайдешь? Или опасаешься, что я на тебя накинусь и тут же окольцую?  — Смешно до усрачки. Отойди, а то боюсь не вписаться… Санса отступила. Сандор прошел в комнату и сел на низкий стул возле окна.  — Ну, говори.  — Ты, похоже, все это время рыдала. Как типично. Лучше бы позвонила родным.  — Тебе лучше — сам и звони.  — Я почти уже там.  — Что ты хочешь сказать?  — Было скучно. Я спустился вниз и пожрал в скверном кафе в холле. Они готовят хуже, чем ты. Картошка пережарена, курица сырая, а кофе холодный. В салате я нашел улитку. Живую. Есть ее было жалко, так что я просто оттуда ушел, выпустил животную в травку и догулял до ближайшего бара. Там был публичный компьютер — я за него и засел, иначе старые хрычовки, что обычно в такое время торчат за стойкой, решили бы, что я пришёл туда в поисках приключений.  — Нафиг ты мне это рассказываешь? С каждым словом все неинтереснее.  — Да вообще не про то. Открыл я комп, решил новости почитать. И опа!  — Что — опа?  — Джоффри Баратеон мертв.  — Чего?  — Что слышишь. Он сегодня женился, это ты помнишь?  — Так. И что? Невеста зарезала его на брачном ложе — чтобы избежать дальнейшего ужаса?  — Примерно так. После свадьбы они поехали в какой-то частный клуб — догоняться, я так понял. С женой и с какими-то дебильным друзьями из золотой молодежи. Без бдительной мамочки, естественно. Там он нажрался — и не только алкоголя, насколько я понял. Ну и что-то пошло не так. То ли его срубило, то ли то что — это сейчас выясняют. Ушел в сортир, заперся там — отрубился и захлебнулся собственной блевней. Вот так. Жена в истериках, дверь потом взломали — но было поздно. Смерть от удушья.Весь интернет пестрит новостями. Санса сидела и переваривала информацию. Как и думала — новости всегда о чьей-то смерти…  — И что теперь?  — Это еще не все. Пока там был весь этот кипиш — случайно или намеренно совпало по времени — компьютер Джоффри был взломан извне каким-то хитроумным хакером. Пароли, файлы и прочее. Там оказались фильмы. Записи, вернее. Всех этих убийств. Он их снимал, Пташка, седьмое пекло, этот извращенец их снимал на телефон! А потом сделал себе отличную подборку. Всех трех и еще четвертой шлюхи в столице. Она, кстати, работала в борделе его собственного батюшки. То есть в его борделе нынче. И этот идиот сгрузил все в компьютер, в отдельную папку, а наш хакер — ты случайно не знаешь, кто это? — все вскрыл, скопировал и переслал инфу этому детективу — Тарли, что ли. Так что дело, считай, закрыто.  — Боги! Я тебя поздравляю. И себя тоже. Я бы за это даже выпила…  — Так выпей. У меня есть. Он достал бутыль с виски — выпитую на четверть. Взял со столика стакан для воды, плеснул туда виски — дал Сансе.  — За упокой мерзавца! Уж он-то, надеюсь, точно мертв!  — За упокой! Тиреллам я доверяю. Они вряд ли допустят такое упущение. Они же не мы…  — Ты думаешь, это было подстроено?  — Едва ли это случайность. Ты помнишь бабулю Тирелл? Думаешь, она бы не разгадала Джоффри и отдала бы ему на растерзание свою любимую внучку? Я уверена, что нет. И наркота там появилась не просто так. А Джоффри — он не настолько умен…  — Был.  — Не настолько был умен, чтобы разгадать заведомую провокацию. Потом, ты и сам заметил — ему нравились экстремальные ощущения. Вот и доэкстремалился…  — Пожалуй! Ты довольна?  — Довольна ли я? Не знаю. Но слез по нему лить не буду. Серсею только жалко…  — Ага. И…  — И что?  — Нет, ничего. Ее жалко. Она им дышала буквально. Это ее здорово подкосит…  — Я должна бы испытывать к ней ненависть — но почему-то не могу. Мне кажется, она из всех наших знакомых одна из самых несчастных. Если бы все сложилось иначе, если бы даже Роберт женился бы на Лианне, то она могла выйти замуж за кого-то еще и быть просто счастливой женщиной, растящей детей. Но эта участь выпала Лианне — а Роберт достался Серсее. И у этих двоих вся жизнь пошла наперекосяк. Надеюсь, что, может, теперь Серсея оправится — может, найдет себе еще кого-нибудь — ты, кстати, не желаешь предложиться в кандидатуры? — и займется, наконец, Томменом и Мирцеллой…  — Пташка, твои замечания на эту тему ну уж совсем неуместны.  — А что ты хочешь, чтобы я говорила? Рыдала и падала тебе в ноги? Умоляла?  — Нет, вот этого вообще не хочу. Хочу, чтобы ты успокоилась. И подумала головой.  — Я, как правило, думаю головой.  — Вот ни фига. Ты думаешь эмоциями. Ты вся — одна сплошная эмоция. И я понимаю, почему. Это нормально для твоего возраста. Поэтому я и говорю — дай времени время. Не надо истерик, закрытых дверей, страшных «никогда» и не менее страшных «навсегда». Просто поезжай к тетке. Приди в себя. Поразмысли над всем этим. Нам обоим нужно время — иначе это один сплошной раздрай. Закончи эту загребучую школу — тебе же один год остался, верно?  — Да…  — Ну вот. А я разрулю все дела с этой уголовщиной и попробую найти себе работу — сам. И если…  — Что?  — Если ты все же будешь настроена на продолжение, я сам тебя найду. Приеду к тебе на долбаном белом коне и стану орать у тебя под окном, пока ты не выйдешь и не скажешь свое слово. Я тебе обещаю.  — А как ты узнаешь, что я все еще настроена?  — Ну, я разберусь. Это уж мои проблемы. Что думаешь?  — Я попробую. Я готова попробовать. Это будет невыносимо, но ради тебя — я согласна.  — Так лучше. Давно бы так. А то «убирайся, ненавижу, видеть не могу…»  — И не могу. И не видеть — тоже…