Wish you were here Me, oh, my country man, Wish you were here I wish you were here Donʼt you know, the snow is getting colder, And I miss you like hell, And Iʼm feeling blue Iʼve got feelings for you, Do you still feel the same? From the first time, I laid my eyes on you, I felt joy of living, I saw heaven in your eyes In your eyes Wish you were here Me, oh, my country man, Wish you were here I wish you were here Donʼt you know the snow is getting colder, And I miss you like hell And Iʼm feeling blue I miss your laugh, I miss your smile, I miss everything about you Every secondʼs like a minute, Every minuteʼs like a day When youʼre far away The snow is getting colder, baby, I wish you were here A battlefield of love and fear, And I wish you were here Iʼve got feelings for you, From the first time, I laid my eyes on you
Wish You Were Here Blackmoreʼs Night
1 Санса осторожно раскладывала на комоде одежду на понедельник — ей неохота было заниматься этим в воскресенье, впопыхах обнаружив, что какая-то деталь туалета неожиданно затерялась в корзине с грязным бельем. В понедельник можно, к счастью, надеть брюки. Значит те, что она сняла, сейчас надо постирать. Санса устало вздохнула и села на кровать. День выдался насыщенным — и обычным. Был только второй день ее учебы, а Санса уже начала входить в колею — словно и не сбивалась с нее. В конце концов, именно это — а не что-то — еще было для нее привычным состоянием. Школа, занятия, болтовня с подругами, стычки с недоброжелателями в тесном коридоре — а не с монстрами в человеческом облике на скользких дорогах, страхи за оценки — а не за то, что ее завтра убьют… Или бросят… Она вновь поглядела на экран телефона. Нет, не звонил. Вчера вечером она была вынуждена сама ему набрать — было уже за полночь, а никаких вестей от него не последовало — ни сообщений, ни пропущенных звонков — вообще ничего… Он подошел не сразу — после пяти гудков включился автоответчик, и обеспокоенная Санса перезвонила еще раз. На это раз Сандор ответил — сиплым со сна голосом: — Кто это? — Сандор, ты что? Это же я… — Ты? А кто ты есть? Боги, Пташка… Прости. Ты меня слегка разбудила… — Ты что, пьян что ли? — Ну, чуть-чуть. Почти уже нет. Я трезвею буквально на глазах. — Я же тебя не вижу… — Ну да. Конечно. Как твоя школа, студентка? — Хорошо. То есть нормально. Все прошло гладко. — Так хорошо или нормально? Тут имеются тонкие разницы… То есть разница. — Хорошо. Получила первую отметку — по рисованию. — Да ну! И что изобразила — поющего Джоффри? Или саму себя с отросшими волосами? — О чем ты вообще? Нет блин, тебя — в голом виде! — Смотри, как ты клюешься! Это была неудачная попытка пошутить. Прости… — Тоже мне, шутник. Я тогда вообще ничего не буду рассказывать… — Какая ты обидчивая стала. Это тебя сестрица так науськала — или дядя-музыкант? — Не вижу смысла продолжать этот разговор. Лучше скажи, что у тебя в полиции? — Ничего. Все прошло тихо-мирно. Очень милый детектив Тарли. Жирноватый на мой вкус, но милый. И ушлый. Отпустил мою душу на покаяние — и даже поблагодарил. Я, как и ты — примерный ученик — сам явился пред их светлы очи — даже искать не пришлось! — Хорошо. Я так рада! А пил тоже по этому поводу, что ли? Праздновал? — Ну мало ли по какому поводу тридцатилетнему мужику придет желание выпить. Да может, просто так. И повода могло не быть. Я же не зарекался уйти в трезвенники. Что ты удивляешься? В его голосе звучало отчётливое раздражение, и Санса поспешила сменить тему. — Ты ходил куда-то? Или же сам с собой? — На этот раз как раз ходил. И не один. Санса вдруг почувствовала, что день совершенно не удался. Что она дико устала и хочет спать. Что ей вообще не следовало так поздно звонить — лучше бы сделала это завтра. Ей на плечи словно положили весь груз вчерашнего и сегодняшнего дней — со всеми неприятностями, унижениями и горечью. Она машинально закусила ноготь и, видимо, так громко, что Сандор на том конце связи это расслышал. — Так, убери пальцы из клюва — незачем. Я ходил квасить с Бриенной Тарт. Повстречал ее в полиции. Она тоже пришла к Тарли. Потом и пошли в ближайший бар. Была мысль напиться вместе — но не слишком удалась. Напились наполовину, и еще она меня замучила неприятными разговорами. Сто раз передавала тебе привет, кстати… Санса убрала руку от лица. То, что он ходил с Бриенной, было не так страшно — хотя Санса не могла сказать, что эта новость привела ее в состояние радостного возбуждения. Ее-то, например, он не мог позвать в бар. И еще много куда. Потому что она дурацкая малолетка. В качестве собеседников Сандор выбирал себе других людей: взрослых, адекватных и состоявшихся. А ее он только опекал — но делиться с ней своими мыслями не хотел. Санса объективно понимала, отчего это происходит — очень уж неравновесная ситуация у них была — но не испытывать по этому поводу досады тоже не могла. — Спасибо! Ты… ты еще будешь с ней видеться? — Не думаю. — А что собираешься вообще делать? — Вообще — собираюсь завалиться обратно в кровать и выспаться. Чего и тебе желаю. Небось противно вставать ни свет, ни заря и топать в школу, а? Всю жизнь это ненавидел… — А мне нравится просыпаться с рассветом. То есть раньше нравилось… А теперь не знаю — после этих каникул у меня все привычки изменились… — Это, я думаю, временно — дай себе еще неделю — и войдешь в ритм. Будешь порхать — как и положено утренней пташке — вприпрыжку по свежему снегу в школу… — Вприпрыжку не получится. Очень уж тут холодно. А еще нас заставляют носить форму. А там юбка в комплекте. — Ты ходишь в школу, где есть форма? Седьмое пекло, куда тебя отдали — в институт благородных девиц? Слышь, а там что, сугубо женский коллектив, что ли? — Нет, почему. Это частная школа смешанного типа. То есть мальчики тоже есть. Хотя девочек больше. — Это неплохо. Очень даже… — К чему ты это? — Да так, мысли вслух. — А еще у нас большая часть учителей — мужчины. Некоторые очень даже ничего… — И для чего ты мне это сейчас сказала? Я что-то не въезжаю. — Да просто так. К слову пришлось. Если он ходит по барам с другими женщинами — то она тут тоже времени не теряет. Подумаешь — институт благородных девиц! — Знаешь что, Пташка, давай уже заканчивать. Поздно — и вообще. И еще мне надо в сортир. С телефоном я не пойду — еще утоплю его в толчке. Потом не сможем созваниваться… — Ладно. Я тоже устала. Спокойной ночи. — Ага. Пташка, слушай, ты смеялась там? — Что? Где смеялась? По-моему, ты еще не очень протрезвел… — Может быть. Не бери в голову. Отзвоню завтра, сам. — Хорошо. Буду ждать. Пока! — Пока. Раздосадованная этим нелепым куцым разговором, Санса рухнула в кровать, а наутро, не выспавшись, хоть формально провела в постели положенные взрослому семь часов, она отправилась в школу — уже на взводе. Миранды сегодня не было — оттого день показался еще более унылым и неприятным. По крайней мере, к ней никто не приставал во время уроков. Но вот в коридоре ее подкараулил худощавый брюнет с острыми чертами лица из параллельного класса — они вместе были на математике. Сансе он катастрофически не нравился — за одно то, что тот все время смеялся — по поводу и без повода, словно глумливая улыбка намертво приклеилась к лицу. Завис над ней, перегораживая путь и не давая открыть шкафчик — припечатав костлявой ладонью металлическую дверцу и жарко дыша ей в лицо. — Ну что, Старк — не пришла твоя защитница сегодня? Не боишься ходить по лабиринту одна? Санса отдалилась в сторону — насколько это было возможно — уж слишком близко к ней подобрался этот клоун. — Отвали, Грейджой, мне не нужны защитники, чтобы вдарить по роже такому ничтожеству, как ты. — Плохая девочка. Тут нельзя драться — не знала? — А лепиться ко всем подряд можно? — Это не возбраняется… — Вот мне насрать на правила — отойди или же… — Или же что? Ты побежишь жаловаться Зяблику Аррену? Или свистнешь своего мифического хахаля? — Или же я расскажу за обедом, что член у тебя — с горошину. Я же шлюха - помнишь? А шлюхи знают такие вещи. — Но ты никогда… — Ну, а я навру! Это не возбраняется… В любом случае часть людей поверит этой байке — и тебе придется непросто… — Ну ладно. Мы еще поговорим. — Не стоит. А то есть же мифический любовник. Хотя на тебя и Зяблика хватит… В обед Санса ела еще меньше, чем вчера — анализируя вчерашний разговор с Сандором — и все, что ей пришло в голову, было отнюдь не успокаивающим. Он провоцировал ее — и она его — непонятно зачем. Словно их отношения даже на такой дистанции умудрились заочно зайти в тупик. Она сама виновата — нафиг было ревновать к Бриенне. Стоило порадоваться за Сандора, что он начал потихоньку выходить из тени своего вечного обреченного одиночества — но Санса почему-то не радовалась. Ей казалось обидным и горьким то, что ей с ним общаться запрещено, тогда как любому другому — можно. Они словно обворовывали ее, сами того не желая. Бриенна теперь знает что-то, что самой Сансе неизвестно. С ней он смеялся, расслаблялся — а с Сансой только хмурился и был вечно вынужден ее спасать — словно она и впрямь безмозглая дуреха без капли смелости или хотя бы здравого смысла. После тоскливого обеда Санса просидела мрачной тучей еще на двух уроках. Явившись на последний — физкультуру, что должен был стать вишенкой в пироге ее сегодняшних неприятностей, она вдруг обнаружила, что удача повернулась к ней лицом. Урок был отменен: тренер, судя по слухам, застрял на дороге в какой-то аварии. Поскольку после физкультуры ничего не было, их попросту отпустили раньше домой. Санса уже было собиралась звонить Джону, но передумала и решила прогуляться: благо она в брюках, а на улице потеплело. Заодно и путь разведает. Не успела он пройти и трех кварталов, как рядом с ней затормозил черный лимузин — почти такой, как был у Джоффри. Сансу передернуло от невольного ощущения дежа-вю. Из окна высунулась голова Зяблика. — Санса, давай я тебя подвезу? — Не надо, Робин — мне нравится гулять! — Ну пожалуйста! А то мне так скучно. Да и ветер промочит тебя. — Робин, как это ветер промочит? — Он сырой. А от сырого ветра всегда простужаешься… — Ты хочешь сказать — влажный? — Ну да. Какая разница — это всего лишь слова и их бессмыслица. Мой язык путается — он бестолков. Я могу тебя подвезти? — Ну хорошо. Так и быть — на этот раз. Санса залезла к Зяблику в салон и уселась напротив него. — Нет, садись рядом — а то тебя растрясет. Это шофер так неровно водит. Меня всегда мутит. — Ну хорошо. Она пересела. Зяблик внимательно посмотрел ей в глаза и заявил: — От тебя так хорошо пахнет — свежестью и зимой. От меня так никогда не пахнет. А от моих дядьев — подавно. От них разит потом, алкоголем и страхом. — У страха есть запах? — Да. Он кислый — как прелые овощи, что забыли выбросить. Или как грязное белье. От него саднит ноздри, и волосы начинают торчать. — Как это торчать — вставать дыбом, что ли? — Ага. Как трава на осеннем поле. И это запах вездесущ — я слышу его, когда кто-то из них возвращается домой — чую его по стенам — потому что те начинают вибрировать и потеть холодным. Я не могу терпеть этого — и прячусь под одеяло. — Зяблик, я… Он вскрикнул. — Не зови меня так! Я уже большой! Я не хочу, чтобы надо мной смеялись… Ты в особенности… — Но я не смеюсь. Ты знаешь — у меня тоже есть похожее имя. Один мой знакомый звал меня Пташкой… — И ты не обижалась? Не злилась на этого знакомого? — Нет. Мне даже нравилось. То есть нравится… — Это странно. — Нет, потому что зависит от того, как сказать. — Да? Ну ты, наверное, права. Мне нравится, когда меня так называет Ранда. И не нравится- когда другие. Например, этот черный Грейджой. Он мне вообще не нравится. У него сумасшедшие глаза. Ты говорила с ним сегодня? — Ну, это скорее был спор. Но да. Мне он тоже не нравится… Зяблик облегченно откинулся на спинку сиденья. — Хорошо. Тогда можешь тоже звать меня Зябликом. — Договорились. А я могу звать тебя Пташкой? — Нет. Извини, Робин. Не стоит. — Почему? Так нечестно… — Возможно. Но понимаешь — это мне слишком бьет по нервам. Ты же не хочешь, чтобы мне было больно? — Нет. Наверное, не хочу. Но почему бьёт? Птицы — хорошие. Этот твой знакомый — нехороший? — Нет, напротив — очень хороший. Но я скучаю по нему — а это мне напоминает о нем, и я скучаю еще больше. Зяблик задумчиво почесал бледную щеку. — Я могу это понять. Я совершенно не выношу музыку с тех пор, когда умерла мама. Она очень любила слушать всякие песни — Вот видишь! А что случилось с твоей мамой? — Не хочу об этом говорить. Зяблик недовольно отвернулся к окну. Крикнул шоферу: — Мы приехали! Надо остановиться! Шофер хмуро покосился в их сторону, но машину все-таки остановил. — Спасибо, Зяблик, что подбросил меня! Не пришлось топать по грязным улицам! — Я рад. Не хочу, чтобы ты простудилась и сидела бы дома. Хочу, чтобы ты приходила в школу каждый день — тогда мы сможем общаться и ходить вместе. Я могу каждый день тебя подвозить, а? Хочешь? — Это так любезно с твоей стороны, но мне надо спросить у дяди и тети. Они мои опекуны. — А мои дяди — мои. Это так скучно. Я мечтаю о том, чтобы скорее вырасти — и сбежать от них. Или выгнать их вон. Это же мой дом… — Ага. Ну пока, Робин! Увидимся в понедельник! Зяблик серьезно посмотрел на Сансу: — Я буду скучать по тебе. С утра и вечером. Днем со мной сидит мой врач — но вечером и утром так тоскливо. Можно я буду по тебе скучать? Если тоскуешь по кому-то — значит все же у тебя есть друзья — иначе бы и скучать было не по кому… — Можешь. — Но тогда ты тоже. — Что? — Скучай… Тогда мы словно будем говорить друг с другом… Санса вышла из лимузина и захлопнула дверь. За затемнённым стеклом бледной луной маячило лицо Зяблика. Она помахала ему рукой и пошла к дому. 2. Санса зашла в дом и поразилась непривычной его молчаливости. Где все? Ни детей, ни собак. Она зашла к Брану — тоже никого. Из-за двери дяди, впрочем, раздавались протяжные звуки — по-видимому, он репетировал — в воскресенье должен был состояться концерт, где дядя выступал вместе с учениками. Санса не решилась его тревожить и, раздевшись, поднялась наверх. На большом окне в лестничном пролете обнаружилась Арья — она сидела на подоконнике, болтая ногой, и смотрела, как две сойки дрались из-за ягод на дикой яблоне, растущей во дворе. Санса недовольно поморщилась. Неужели вездесущая сестра видела, как она выходила из машины Зяблика? Если видела, то уж обязательно выскажется… Что она незамедлительно и сделала. — Санса — ай-яй-яй! — Что? — Я пожалуюсь твоему Псу. Не прошло и двух дней, а ты уже завела себе богатенького поклонника? Что это было вообще? — Это не поклонник. Просто приятель подвёз из школы. Нас сегодня раньше отпустили. Физкультуру на счастье отменили… Я было хотела позвонить Джону — но потом решила пройтись пешком. А тут мой одноклассник ехал мимо — ну и захватил меня. Там был сильный ветер… — Ага. Ветер. Ветер перемен, я чую. — Арья! — Что? Вы там так миленько ворковали — возле этой черной гробовозки… — Это не гробовозка, это лимузин. У Джоффри такой был… — Вот-вот, я и говорю — гробовозка. Все, кто в таких машинах ездят, рано или поздно становятся трупаками… — Все мы рано или поздно ими становимся — независимо от лимузинов. А где все? — Хорошо, что ты не стала звонить Джону. Он повёз Брана на компьютерную конференцию, что в центре высоких технологий. — А ты что же не поехала? — А нафиг? Мне-то на что? Я же не гений от программирования. Я простой среднестатистический хакер… — Опять ты прибедняешься. А остальные? — Дядя пиликает. У него там пришел коллега-гитарист, ну вот они вдвоем и наяривают какой час. — Это я слышала. А тетя? — А тетя повезла щенков и детей — у тех был сегодня короткий день по поводу пятницы — в зоомагазин на Форест-авеню. Там сегодня коллективный игровой час для щенят. Они даже Ним забрали. Надеюсь, что она там всех этих недорослей отделает… — Фу, какая ты все же недобрая… Когда они вернутся? Арья пожала плечами. — Кто ж это знает? Джон и Бран вроде должны приехать к пяти. Про тетю — вообще непредсказуемо. С нее станется. Тем более дети… Пока щенки играют, они пойдут есть мороженое, покупать что-нибудь ненужное, потом окажется, что взяли не тот размер и цвет, и им придется возвращаться… — Ясно. Мне надо переодеться. — Там обед на кухне. Тетя оставила. Суп и бутеры… — Мне сейчас не хочется. — Тогда бутеры я доем, а? — Ну нет. Я передумала. Сейчас сниму эти тряпки и поем. Держи свои лапы подальше от моих бутербродов… Когда Санса пришла к себе, обнаружила, что ее дневник упал с комода, и все рисунки раскиданы по полу. Она, кинув на пол школьные вещи, села на корточки и стала собирать бумажки, но невольно бросила на свое собственное творчество взгляд (а ты попробуй собери с десяток набросков, не взглянув на них), и дело застопорилось. Ей попался портрет Сандора. Тот, что она рисовала, пока он спал. Уж не Арья ли навестила ее комнату, пока она была в школе? Санса закусила губу. Нельзя было оставлять это несчастный дневник на виду. Надо будет носить его с собой, что ли… В комнату без стука зашла вредина-сестра. — Я все же схомячила один твой бутерброд. Очень есть хотелось… а тебе, похоже, духовная пища все же ближе. Можно тогда я съем и второй? А то сыр и так уже теплый… Прогоркнет, жалко будет… — Арья, ты заходила в моею комнату? — Заходила, и что с того? Я тебе принесла дядиных дисков — чтобы ты ознакомилась с ними до его концерта в воскресенье. Чтобы избежать культурного шока. Положила их на комод — а там лежала эта твоя книжица — ну и все упало, видимо… — Ты не смотрела… — Я что, по-твоему, шпионка-любительница? — возмущенно спросила Арья. — Нет, конечно… Я в чужих вещах не роюсь. Только в чужих компах! — По-моему — еще какая шпионка. Ну ладно. Ничего. Прости… — Ну-ну. Ничего. Но видно было, что Арья надулась — вышла из комнаты, ничего не сказав. Санса вздохнула и уставилась на рисунок… Она и вправду начала забывать. Не забывать — как бы отстраняться… Другие люди, другие проблемы, новые впечатления — ее жизнь начала наполняться событиями против ее воли. Событиями, не связанными с ним. Это было почти предательством — больше по отношению к самой себе. «Он сам тебя отослал, помнишь? Хотел, чтобы ты шла вперед. Чтобы жила. Ну вот ты и живешь…» Да, разумеется, все это было так, но легче от этого не становилось. Санса исходно не была согласна с правилами игры. Она думала, что если будет всей душой и телом сопротивляться — то Сандор это каким-то образом почувствует — и переменит решение. Но по всему выходило, что его взрослый план срабатывал, а ее — глупый и детский — нет. Санса опять посмотрела на картинку. Она почти забыла, как он хорош, когда спит. Еще бы… Сколько уже прошло… Три дня? Четыре? Надо начать вести дневник — тогда она хотя бы сможет записывать свои на эту тему мысли — и связь не прервется… После ужина — все собрались после длинного дня за общим столом чтобы съесть купленную Лианной уже пожаренную утку и полакомиться мороженым, что дети таки выклянчили по дороге — Санса убрала грязную посуду — как всегда — и вернулась к себе в комнату. Говорить ни с кем не хотелось. В столовой продолжался веселый разговор. Сегодня за ужином даже был гость. Рейегар пригласил свое коллегу-гитариста отужинать с ними. Тот тоже явно был не прост — одну прическу взять! С одной стороны волосы были рыжие, с другой почему-то белые. Этот тип так таращился на Арью, что Сансе стало не по себе. Имя у него было какое-то сложное — видимо, иностранец. Арья отводила взгляд и перекидывалась шутками с Джоном. Санса поспешила ретироваться сразу после того, как они закончили с десертом, и можно было унести все ненужное на кухню. Она была сегодня не в настроении. Да и Сандор мог с минуты на минуту позвонить. Что он и сделал — она только успела закончить с формой. Привычно зажужжал телефон, лежащий на дневнике на комоде. Санса выключила музыку, что негромко играла через проигрыватель компьютера (Бран выделил ей один из своих десктопов — для школьных надобностей и просто развлекухи: «Все равно там мозги у матери такие слабые, что на ней только что фильмы смотреть. И то не на самом мощном стриме. Играть, например, уже не получится…») Играть Санса и не собиралась — хватит с нее игр — но записи дяди, принесенные Арьей, она все же захотела послушать. Виолончель в сочетании с гитарой и скрипкой звучала очень странно: привычные, знакомые с детства напевы преобразились и стали почти неузнаваемыми. То ли ритм был другим, то ли само протяжное тоскливое звучание дядиной виолончели придавало любой, даже веселой композиции оттенок обреченности. Очень удачный фон для их разговора с Сандором. Но рисковать Санса не стала, и музыка была выключена до того, как она взяла трубку. Он бы странно оживлен. Даже как-то непривычно. Словно что-то задумал, но не хотел говорить. Санса не стала расспрашивать — все равно же не скажет. Он спросил дважды, как прошел ее день — и, похоже, даже не запомнил ответов. — Говорю же тебе — второй уже раз — все хорошо. Даже очень. Отпустили раньше с уроков. Сегодня — пятница. Завтра можно отдыхать — а в воскресенье мы идем на концерт к дяде. Все бы хорошо, если бы не платье… Сандор хмыкнул в трубку: — Тебя, Пташка, я так чувствую, там обложили юбками. То форма, то платье концертное. Ну на концерт-то можно пойти в брюках. Нет? — Нет. Дядя очень следит за дресс-кодом. Он уже ругался на эту тему с Арьей. — А, волчица уже попробовала? Кто бы сомневался. Если твое отношение с юбками понять трудно — такие, как ты, наоборот всегда напяливают что-то женственное — то волчонку хламиды не пристали… — Что значит «такие, как я»? — Ну… женственные девушки. Понимаешь, есть «девочки-девочки», а есть «девочки-мальчики» Ты явно относишься к первому типу. А твоя сестра — и Бриенна Тарт, к примеру — ко второму. — Ага, значит я «девочка-девочка» Очень приятно, спасибо! Что еще хорошего скажешь? — Да разве это плохое? С мужеподобными бабами только вискарь и пить по барам. — А я что — готовлю ужин и обслуживаю в постели, получается? И детей ращу? И терпеливо жду, когда заблудший муж вернется из кабака, где он проводит время с «девочкой-мальчиком», делясь с ней наболевшим? Это моя роль? Ну, спасибо тебе на добром слове… — Да не заводись ты так, Пташка — ну просто с пол-оборота взвиваешься! Какая муха тебя укусила? Я не хотел сказать ничего плохого… — Не хотел, но сказал. Я не хочу быть «девочкой-девочкой». Мне уже надоело кого бы то ни было ждать — и страдать… Я хочу быть тем — вернее, той — которую ждут. Которую высматривают из окна — не идёт ли… — Из какого еще окна? — Неважно из какого. Из любого, вообще-то… — Я понял. Ну, раз ты злишься, я, пожалуй, отключаюсь… — Не надо. Сандор, ну пожалуйста! Поговори со мной еще чуть-чуть… Я так скучаю… Санса знала, что это непоследовательно, знала, что после ее программных заявлений это прозвучит совершенно по-детски и, что еще хуже, нивелирует серьезность ее предыдущих слов. Но знала она и другое: что их телефонные ссоры, даже самые мелкие, имели тенденцию накручиваться еще больше, взрастать, как снежный ком, катящийся под откос. Поскольку между разговорами проходило не менее суток, к следующему дню ты уже забывал причину спора — но ощущение отчужденности сохранялось. А ей этого не хотелось. Она и так его теряла — стремительно, со скоростью убегающего весеннего ручья. Сансе почему-то вспомнились слова Зяблика в машине. Когда обоюдно скучаешь — словно разговариваешь… — Сандор? — Да, Пташка. Голос его стал внезапно усталым — ну вот, и ему она испортила настроение… — Я хотела тебя спросить — ты хоть чуточку по мне скучаешь? — К чему тебе это знать? Тебе от этого станет легче? — Да. Один приятель мне сегодня сказал, что когда скучаешь по любимому человеку, словно продолжаешь с ним диалог… — Пташка, тоска — это не диалог. Это последствие, вызванное его отсутствием. Твой друг просто еще ни по кому по-настоящему не скучал, видимо. Кто это? Какай-нибудь твой романтический слюнтяй-одноклассник? — Что-то вроде… — Так вот. То, что я теперь испытываю — ты сама завела этот разговор, так слушай — но не думаю, что тебе от этого станет легче — это не какой-то там хренов пасторальный юношеский бред. Когда тебя нет — меня рвет на все стороны сразу. Я вижу тебя везде — в каждом долбаном лице, что мне попадается — ищу — и не нахожу. Дни растягиваются, как резина — не знаешь, куда деться, чтобы день поскорее прошел и можно было рухнуть в сон. Но и сон не очень спасает. Я все думал — ты мне будешь сниться, но хрена с два — что угодно, но ни намека. Или еще хуже — намеки есть, а тебя — нет. И когда я просыпаюсь и думаю, что нет, это всего лишь кошмар — то обнаруживаю, что кошмар-то как раз и стал реальностью — тебя рядом нет, и я один в этой гребаной ледяной постели, вернувшись в свои предыдущие годы. Ты тоже начала возвращаться в прошлое — ну, у тебя позади по большей части светлые дни — это наша с тобой история была черной тучей — а у меня позади — только выжженная пустыня. И впереди, по-видимому, тоже. Поэтому да — тоска-печаль — это прекрасно: для слюнявых поэтов и меланхолических музыкантов — но я этого ничего не понимаю. Я не умею страдать красиво. Я умею только напиваться в говно — чтобы вообще все мысли ушли — и выть на луну. То есть на тебя. Ты знала, с кем связываешься. Псом я был, Псом видимо и помру, ничего уж не попишешь… — Сандор, я… Прости пожалуйста… Я не хотела тебя растравливать… — Оставь красивые слова для мальчишек. Я хотел сказать тебе вот что. Завтра я уезжаю из столицы — делать мне тут больше нечего. Поеду дальше… — А куда? — А куда глаза глядят. Видимо, все же моим направлением станет север. Смотаюсь, посмотрю места, где ты выросла. Все занятие. И найду какую-нибудь работу — мне надо что-то делать, или я рехнусь. — Поедешь на машине? — Пока да. Я думал вернуться в горы — забрать Шевви. Но тогда надо ехать на мотоцикле — а что-то дороги не располагают. Видимо, теперь уже только весной. Или если оттепель продлится достаточно долго… — Нет, не надо туда ехать. Это же опасно! — Все в этом мире опасно, Пташка, если ты еще не заметила. Но самым моим опасным занятием, как выяснилось, было провожать тебя до гостиницы там, у моря… За что боролись, на то и напоролись. Помнишь, как ты по дороге напоролась на железяку? — Да. — Она у меня до сих пор в кармане валяется… Напоминанием. Есть такие опасности, которые и не разглядишь — пока не влезешь в них по самые яйца и не завязнешь с концами. Тут уж и остаётся разве что ныть, как твои юнцы — про печаль, телепатические диалоги, незримые связи… — Я ужасно скучаю по тебе. До невыносимости. И каждый день отдаляет тебя все больше… — Я знаю, Пташка. Не должен бы — но чувствую. Один-ноль в пользу юнцов. Я бы все отдал за то, чтобы ты сейчас была рядом. Не любовью заниматься — ну хоть просто спать вместе. Да седьмое пекло — даже в одной комнате — на одном этаже, через стенку! Хоть дышать с тобой одним хреновым кислородом! Все готов отдать — но не твое будущее. Так что давай —хватит ныть и иди спать. И я пойду. Завтра надо встать пораньше — и в путь… А там кто знает… — Спокойной ночи! Позвони завтра, как будешь выезжать! — Нет, я рано поеду. Не стоит. Лучше вечером, как обычно. — Ну хорошо. Тогда до вечера. И я все равно скучаю. И люблю. — Знаю. Я тоже…