Это было у моря

Alas, my love, you do me wrong To cast me off discourteously And I have loved you oh so long Delighting in your company Greensleeves was all my joy Greensleeves was my delight Greensleeves was my heart of gold And who but my lady greensleeves If you intend to be this way It does the more enrapture me And even so I still remain A lover in captivity Greensleeves was all my joy Greensleeves was my delight Greensleeves was my heart of gold And who but my lady greensleeves Greensleeves, now farewell, adieu God, I pray he will prosper thee For I am still thy lover true Come once again and love me Greensleeves was all my joy Greensleeves was my delight Greensleeves was my heart of gold And who but my lady greensleeves Greensleeves English folk song.

1. — Арья, ну давай уже! Сколько можно? Санса уже с полчаса уговаривала сестру выйти из комнаты. Ей это почти удалось, но тут как назло подошел Джон, чтобы сообщить, что все остальные уже готовы и ждут в гостиной. Он постучался в дверь Арьи, тем самым сорвав Сансину блестящую операцию по вытаскиванию упрямицы из ее берлоги. Арья затаилась еще на десять минут. Но сейчас уже было время. Санса слышала как внизу родственники начали выходить из дома. За окном вспыхнул свет фар. Так и она чего доброго пропустит концерт дяди.  — Арья я в последний раз тебе говорю, или ты выходишь… Тут дверь открылась и перед изумленной Сансой предстала младшая сестра в точно таком же как у нее бархатном платье — только синего цвета. Оно сидело на Арье как влитое, подчеркивая округлившиеся формы и Санса с неудовольствием заметила, что грудь у сестры растет быстрее чем у нее самой. Арья посмотрела на нее исподлобья — ну вот-вот начнёт бодаться.  — Идем что ли? Чур я поеду с тетей!  — Почему ты?  — Не хочу, чтобы Джон ржал.  — Я не думаю, что Джон…  — Тебе что, жалко, что ли? Прокатишься в дядином корвете.  — Ну хорошо. Спускайся, а я захвачу сумку из комнаты. Ты кстати свою не забыла?  — Ну уже нет! — Арья возмущенно замотала головой и отступила на шаг, словно опасаясь, что старшая сестра накинется на нее. — Если глупые дядины требования вынуждают меня влезать в эту идиотскую хламиду, изображая из себя плюшевого дельфина — то и хватит. Еще не хватало вешать на себя какие-то мешки со всякой бессмысленной дрянью внутри! И вообще — мне ничего не нужно. — Так, а телефон ты куда положишь? — В карман куртки. — А когда куртку повесишь? — Отдам тебе, конечно. Или Джону. У него есть карманы, а ты все равно потащишь этот свой баул, я же знаю. А потом в концертном зале он вообще бесполезен…       Она в сущности права. Санса вздохнула, и покрутив головой, поднялась наверх за сумкой. Арья, лихо стуча низкими каблуками туфель (Сансе пришлось и тут ее уламывать отказаться от привычных кроссовок, отметая аргументы вроде «у меня есть синие кеды, точно в тон платью») спустилась по ступенькам в холл. Там ее заметил Бран и поспешил высказаться на этот счет (Бран оставался дома, что не могло не повлиять на его настроение) Санса слышала, как огрызнулась Арья и как захихикал задержавшийся Рикон. Боги, и им не надоедает все время ерничать и препираться? Санса устало закрыла дверь, отрезая голоса в холле. Подождет здесь, пока они все не выйдут.       Она проверила свой телефон. Звонков не было. Но и не должно было быть — он, наверное, в пути, а дать знать, что она освободилась, и что концерт кончился, должна была сама Санса. Звонить ему Сандор не разрешил. «Ага, ты позвонишь, а я влечу куда-нибудь. Я и без руля не знаю куда тыкать в этой треклятой гремучей звенелке» Они договорились так: она напишет, а он перезвонит, как сможет. Вчерашний их субботний разговор вышел слишком уж коротким: Сандор был ощутимо вымотан дорогой и отвечал на все односложно и с неохотой. Сообщил только, что «на трассе непролазная грязь и можно смело плыть на лодке » Сансу злило, что он пустился в путь по этой оттепели, но на ее заходы Сандор удивленно спросил, что же ему надо было делать — сидеть в столице до весны? Поднимать вопрос о поиске работы там Санса даже не стала: какая разница, все равно же он уже уехал. А потом он такой упертый — и спорить-то бессмысленно, скорее добьешься обратного эффекта. Зачем Сандору понадобилось ехать на север, Санса понять не могла, как не вникала и в большинство решений, принятых им после их расставания. Может, ей только казалось, что она так уж хорошо его понимает и чувствует? Как всегда, принимала желаемое за действительное…       Санса тяжело вздохнула. Нет, это все не то. Это все эта мерзкая разлука. Когда они были рядом — и спрашивать было без надобности, информация передавалась через взгляд, через прикосновение: одно объятия — и все становилось очевидным. А этот дурацкий телефон только все запутывал. Любая фраза тут же обрастала недосказанностями, рябила двойными смыслами, дразнилась твоей же собственной тупостью. То, что ты говорил, звучало не так и несло в себе не тот смысл, что тебе было важно передать. Что понималось на другом конце связи было вообще загадкой — совсем уж вопиющая реакция была только на откровенные провокации, остальное словно уходило в песок, тонуло в воде. А ты все так же упорно запихиваешь записки в бутылку и вновь бросаешь ее в океан, в надежде, на другом берегу ее отловят, не боясь лезть за плавучим почтовым ящиком в зону прилива и мочить подвернутые по щиколотку штаны, откроют — или разобьют о прибрежный камень, усыпав осколками мягкий песок и наконец прочтут. Если только вода не попала внутрь бутылки, безнадежно смыв и попортив написанное. Если только читающий не забыл язык, на котором написано послание. А если забыл — то может и не знал вовсе, а просто притворялся, что понимает раньше: чтобы не расстраивать тебя и не усложнять себе жизнь? Тогда твоя работа бесполезна и все что ты можешь делать: перестать стараться. Или же продолжать кричать в пустоту.       Все это сложно, горько и запутанно. Пару лет назад Санса даже примерно не представляла себе, насколько жизнь может быть неоднозначной. Что-то придется медитировать над каждой фразой, вымерять каждое слово перед банальным разговором по телефону. Санса привыкла болтать с подружками по сотовому каждый день, слова текли как весенний ручеек: весело, нигде не задерживаясь, обтекая подводные камни и торчащие коряги. А тут она словно продиралась вслепую по чаще — то там, то здесь были ловушки, незаметные в кромешной тьме…       С улицы возмущенно побибикали. Санса подхватила сумку — вот, однако, задумалась — и побежала наружу.       На концерт они приехали вовремя — и даже раньше. Объяснялось это отнюдь не их заслугами в организации: просто Рейегар обманул их относительно времени начала концерта, убавив полчаса. Теперь он с бесстрастным лицом, не отвечая на возмущенные вопросы жены, прошел с виолончелью в помещение за сценой, предназначенное для артистов, оставив их самих разбираться с местами в первом ряду, предназначенными для семей музыкантов. Лианна все еще возмущённо бурча себе под нос о «бессовестных фальшивых обманщиках», рассадила детей: Рейеллу рядом с Сансой, Рикона — к Джону, а Эйка посадила между собой и старшим сыном. Арья примостилась рядом с Сансой — с внешнего края их растянутой семейной ячейки и тут же принялась демонстративно чавкать жвачкой, чем страшно раздражала пожилую даму, сидящую с ней рядом. Заметив это, она начала стараться еще больше, надувая огромные розовые пузыри. Джон прыснул, Санса недовольно покосилась на сестру, а Лианна сделала негодяйке большие глаза и провела вдоль горла ладонью— заканчивай, мол. Арья криво усмехнулась и выдув напоследок особенно огромный пузырь, лопнула его с громким щелчком и проглотила свою злополучную жвачку — пробиться к урнам было невозможно: люди топились у входов, где сбившиеся с ног билетеры не уставали считывать электронными сканерами коды на билетах. Началась серия концертов, посвящённая серии праздников одного из религиозных верований их страны.       На государственном уровне существовала и допускалась свобода вероисповедания— все конфессии были в законе, но на практике все разделялось по зонам. Тут, в предгорье люди больше склонялись к монотеизму, среди простого люда становился все более популярным культ человека-Иисуса. Семья Таргариенов традиционно придерживалась веры предков, но так как Лианна по рождению принадлежала к другой конфессии, то религиозное воспитание детей было пущено на самотек. Потом, дескать, дорастут и сами выберут. В школах почти повсеместно учили именно не основам веры, а скорее давали обзорный экскурс в историю религий в светском ключе. Санса, всю жизнь мыкавшаяся между Культом Семерых и более древним верованием отца, в итоге запуталась и вообще ушла от религии. Да после последних событий не очень-то и верилось — если какие-то боги есть, то они должны быть воистину жестокими.       Рейегар, как личность артистическая, в выборе своих произведений и тематик концертов больше ориентировался на потребности публики, хотя и интерпретировал все пьесы и песни в своем собственном, нетривиальном ключе. Лианна, смеясь называла это «здоровым компромиссом с совестью», на что Рейегар спокойно отвечал, что художник стоит выше конфессий, и что все равно все в этом мире едино — просто каждому нравится называть одно и то же явление своим собственным именем — дескать, от этого повышается ощущение собственной значимости в жестко очерченной природной нише.       Так что сейчас в организованном университетом концерте он представил универсальный набор произведений, охватывающих любимые песни всех слоев и верований. Впереди предстояла зима — хотелось чего-то душевного и любимого. Зал был полон. Изучая от нечего делать толпу, Санса заметила в ней знакомые лица: учителей, учеников. Наверное, были и другие, но ей пока не хватило времени изучить окружение семьи Таргариенов.        В зале пригасили свет - действо начиналось. Санса повернулась к сцене. Арья все еще сидела уткнувшись в телефон. Санса вообще не могла понять, зачем вдруг сестра потащилась на концерт, если все это время прекрасно обходилась без этого удовольствия. Но объяснения Арья давать не пожелала: просто сообщила за ужином в субботу о том, что она идет и все.       Сансе пришло в голову, что это, возможно, как-то связано с Джоном, но каким образом, ей было сложно понять. Арья не делилась своими мыслями и переживаниями, хоть и любила любопытничать по поводу чувств других. А еще она без слов, к великой досаде Сансы, читала ее собственные ощущения, просчитывала возможные уже состоявшиеся или только зреющие в мозгу у сестры действия — и еще и комментировала. Видимо сказывалось их совместно проведенное детство: как ни крути, а полжизни они провели в одной комнате, деля радости и горести, обсуждая события и людей. Точки зрения у них совпадали редко, но обмена опытом хватило чтобы досконально изучить ход мысли друг друга. А досадно Сансе было от того, что Арья в ее отношении попадала в цель куда чаще, чем она сама. Емко, едко и весьма проницательно. Видимо, она, Санса была для большинства как раскрытая книга. Арья же привыкла хранить секреты - как от мира, так и от себя самой.       Санса покосилась на сестру: та наконец оторвала взгляд от экрана телефона и уставилась на сцену. Там как раз выходили солирующие музыканты, занимая поставленные для них полукругом стулья, рассаживаясь и настраивая инструменты. Дяди пока не было — на кого она так уставилась? Все были незнакомы — по крайней мере Сансе. Нет, вот прошел тот странный тип, что был у них позавчера на ужине. Тот, что с бело-рыжими патлами. Сансе он совсем не нравился. Вот вышел дядя — волосы он собрал в хвост, но все равно из всех музыкантов он самый красивый, загадочный и харизматичный. Санса взглянула на Лианну — та, не отрываясь, смотрела на мужа, не обращая внимание на то, что Эйк дергал ее за рукав, шепотом требуя носовой платок. Санса вздохнула и в который раз невольно позавидовала тётке — у кого-то и сбывается… Надо только верить — безделица, казалось бы. Но потом Санса вспомнила письмо Роберта, глянула на Джона и спросила себя — а кто платил за эту сбывшуюся мечту? И стоила ли игра свеч? Она тихонько протянула Эйку платок и заставала себя сосредоточиться на произведениях и игре музыкантов. 2. В перерыве все семейство разбрелось по холлу. Лианна пошла за кулисы — к мужу. За ней зачем-то увязалась Арья. Санса недоумевающе толкнула сестру в бок. Та дернула плечом и сказав: «Хочу посмотреть на инструменты» неуклюже косолапя в непривычных туфлях, прошествовала за теткой.       У Сансы закрались сомнения на счет правдивости ее заявления — но не спорить же с ней? Дети захотели мороженого, и Джон со страдальческим лицом повел их к стойке со снедью где уже змеилась нехилая очередь. Санса постояв там с ними минутку, решила, что может себе позволить прогуляться по холлу и посмотреть что тут и как устроено. Она глянула на висящие вдоль длинного помещения абстрактные картины, поднялась по лестнице в небольшую комнату, сделанную явно под приватные вечеринки после выступления. Сейчас там было пусто, и только странная скульптура на входе — музыкант с трубой — оживляла пространство.       Санса подошла к огромному панорамному окну — за стеклом тихо капало с крыши, и весь город плыл в тумане. Дверь на балкон была приоткрыта и ей захотелось вдруг вдохнуть влажного, не пахнущего кофе и жареными орешками воздуха. Санса тихонько выскользнула на просторную лоджию — и тут же обнаружила, что она там не одна. В углу притаилась высокая фигура с сигаретой. Сансу захлестнуло отчаянное ощущение дежа-вю — ну что, он теперь везде ей будет мерещиться? Мужчина оглянулся, и ощущение немедленно пропало. Он был полной противоположностью Сандору — и к своему ужасу Санса осознала, что она с ним знакома. Высокий блондин с карими глазами, весело поблескивающими от света падающего из освещенного окна. В последний раз она видела его за окном — но за другим. В далекой, оставшейся позади жизни.  — Привет, Санса. Не ожидал. Ну, то есть я тебя, конечно, заметил. Ты сидела в первом ряду…  — А вот я тебя — нет. Привет, Гарольд!  — Не Гарольд — Гарри, — помнишь?  — Не помню. Я вообще не хочу вспоминать про тот вечер.  — Да уж вечерок получился еще тот. Мне тогда набили морду — знаешь?  — Кто?  — Один бессмысленный ревнивец. За то, что я якобы облапал его девушку…  — Не могу сказать, что расстроена. А что, ты ее не лапал?  — Нет, почему, лапал, конечно. Но к чему такие реакции? Можно было и по-человечески объяснить… Да не такое уж она была приобретение, чтобы за нее потом неделю светить фонарем под глазом…  — Ну-ну. Тебе виднее. А что ты делаешь тут?  — Пришел послушать музыку. Между прочим, получили приглашение от твоего дяди...  — Да ну? Как это?  — А он пригласил мою тетку с семейством. А она захватила меня. Между прочим, и с ней ты тоже знакома.  — Да? И кто же это?  — Ваша директор. По совместительству моя родственница.  — Леди-стервятник? Ой, прости, я не хотела…  — Да что ты! Так и есть. Это же я придумал ей эту кликуху. Когда в школе учился — в той самой, куда ты теперь вынуждена ходить…  — Ты учился в моей школе?  — Ну да. Я же тебе говорил — я родом из предгорья.  — А сюда сейчас — в гости приехал?  — Ага. Завтра уже обратно — в столицу. К сессии готовиться… Гарри засмеялся. — Тетка за три дня уже успела прочесть столько нотаций, что на полгода вперед хватит. Зато вся одежда чистая. У моих горничная страшная как смертный грех, но зато дело свое знает. Все выстирала, выгладила — в кой-то веки пойду в институт не помятый. Уродливые женщины тоже нужны. У каждого в мире есть свое предназначение… Санса поморщилась. Эта тирада была уж совсем мерзкой даже для Гарольда, и некстати напомнила ей речи Мизинца. — Ага. А в чем же твое предназначение? А мое? — Ну мое, видимо, в том, чтобы нести в мир свет науки. И еще — отличать уродливых женщин от симпатичных. Предыдущая-то горничная у тетки была ничего. Но летом я малость перестарался — она, кажется, залетела. Тетка ее была вынуждена уволить. А у тебя — дай подумать — ага, маячить вечным соблазном и сбивать с толку… И на этих словах он попытался обнять Сансу за талию и прижать к себе. Та отступила к стене и залепила ему звонкую затрещину. — Какого Иного ты себе возомнил! Гарри удрученно почесал щеку. — Ну, должен же я был попробовать! Особенно после всех этих теткиных россказней про твои приключения: тайные браки, взрослых любовников и так далее. Но я же вижу, что все это вздор. Масть ты поменяла — по моему совету, что ли? Тебе идет, кстати, но вот суть осталась прежней. Слушай, может тебе, это… вообще мужики не нравятся, а? Это бы многое объяснило… — Вот мужчины то как раз мне нравятся. Да только ты не мужчина… Прощай! Санса развернулась и зашла обратно в комнату. Легко сбежала со ступенек, отыскала своих в очереди — они как раз подбирались к прилавку. — Привет! Ну и развлеченьице. Лучше я бы пошел с мамой за кулисы. Десять минут стоять ради того, чтобы Эйк через три секунды сказал, что ему невкусно, а Рикон- заляпал бы выходную рубашку. Вот увидишь… ты будешь что-нибудь? — Только кофе, спасибо. Они купили детям по мороженому и отошли в сторону. Все случилось до смешного согласно тому плану, что обрисовал прежде Джон. Рикон тотчас же ляпнул шоколадным мороженым на белую рубашку. Эйк правда доел до середины рожка, прежде чем сморщиться и заявить, что больше он не может. Джон со вздохом забрал у брата недоеденное мороженое и за два укуса съел его сам. — Вот с ним всегда так. Сначала загорается, потом не ест. Среди этих трех только у Рейеллы есть какой-то здравый смысл. Она хоть делает все аккуратно и доводит дело до конца. Вот бы все трое были девочками… Рикон недовольно покосился на Джона и пробурчал с набитым ртом: — Хоть бы ты сам был девочкой! Вот бы мама радовалась! Было бы кому ей помогать — чтобы не только Санса… -То я и так не помогаю! Вот вожусь с вами тремя… А потом девочка девочке рознь. Глянь на свою сестру — да не эту! Рикон наконец проглотил мороженое и критически оглядел сначала Джона, потом Сансу. — Не, если бы ты был девочкой, ты был бы послушным — как Санса. Хорошо бы учился, все бы делал правильно… А вот я если родился девчонкой, был бы круче Арьи! Джон фыркнул и потрепал Рикона по рыжей голове: — Знаешь что, пока ты не превратился в девочку, пойдем-ка я тебя сведу в ванную — в таком виде нельзя возвращаться в зал. Санса, вы идите уже. Не ждите нас… Санса повела близнецов через толпу обратно на прежние места. Тетка и Арья еще не вернулись. Усадив детей и дав обеспокоенной Рейелле карманное зеркальце — проверить на предмет «усов » от фисташкового мороженого — Санса взглянула на свой телефон. Ничего. Где он теперь, ее настоящий мужчина? Катит себе в неизвестном направлении — от нее подальше… А ей остаются такие как Гарри. Или как Зяблик… Санса, поразмыслив, решила, что все-таки Зяблик лучше. С ним хоть поговорить можно… Меж тем свет начал гаснуть, а музыканты — возвращаться на сцену. Зал переполнился звуками настраивающихся инструментов. Почти одновременно пришли Лианна с Арьей и Джон с Риконом. Пятно от мороженого было заботливо застирано. Тетя его все равно заметила и недовольно взглянула на Рикона: — Да что же такое! В следующий раз тебе мороженого не купим. — Нет, в следующий раз я возьму ванильное, — его не видно на белом…       Санса взглянула на Арью. Та стояла с невинным видом и что-то строчила в телефоне. Санса покрутил головой. Не человек — загадка. Ну ничего, она потом у нее спросит.       Второе действие было еще ярче. Ближе к концу одна за другой исполнялись любимые всеми песни. Были тут и заслушанные Сансой в свое время до дыр баллады о прекрасных девах и их возлюбленных, и пара неизвестных ей христианских гимнов и даже дурацкая песня о медведе. Последней музыканты заиграли длинную романеску, по легенде написанную древним королем для своей возлюбленной. Санса слушала незатейливую, но приятную мелодию и пыталась вспомнить слова. У них там все как-то не складывалось: у короля и его невесты. То ли он плохо за ней ухаживал, то ли она его не любила. Текст у песни грустный. А в жизни кончилось и еще хуже. Королевой она таки стала, но ненадолго. Ее обвинили в измене — и обезглавили. А песня осталась — щемящая и полная надежд и ожиданий. Вот тебе и настоящие мужчины…       Она посмотрела на дядю — тот играл, прикрыв глаза и не глядя в ноты, лежащие перед ним. Пряди длинных белых волос выбились из «хвоста » и теперь висели вдоль щек, почти мешая музыканту играть. Санса подумала, что совершенно неясно, исходный ли у дяди цвет волос — или он уже поседел? Все же ему было уже здорово за сорок. А вернее сказать — под пятьдесят. Если бы его дети от первого брака не погибли в аварии — им бы сейчас было около тридцати… Рейегар никогда не говорил об этом. В доме не было ни фотографий, ни свидетельств о том, что когда-то тут жила другая семья. Надо бы спросить у Арьи.        Санса поглядела на сестру — опять она со своим телефоном играется? Нет, сидит, слушает, смотрит на сцену. Уже неплохо. Она перевела взгляд на тетку — та слегка покачивала головой в такт мелодии и, улыбаясь, взирала на мужа. Рука лежит на животе — там, где еще ничего не заметно, но уже растет новая, созданная этими двумя до невозможности разными, непохожими друг на друга людьми. Все же иногда оно того стоит. Даже когда сбывается не все и не так, как хотелось изначально. Иногда важен процесс, не только результат. Санса бросила короткий взгляд на Джона. Он спокойно смотрел на сцену, думал о чем-то своем, потом перевел взгляд на мать и улыбнулся. Каким бы он был, если его воспитал не приемный, а родной отец? Менее спокойным? Менее сдержанным? Более страстным? Тянуло бы его на женщин и алкоголь как Роберта?       Иногда наше знание разрушает нас. Пока он верит, что отец его Рейегар, то и ведет себя соответствующе. Никакой он не Баратеон. Он Таргариен до мозга костей — потому что всегда знал это. И впервые Санса задумалась, а каково все эти годы было дяде — с этой тайной? Со знанием того, что он растит не своего сына? Это ей никто никогда не расскажет — да и не надо. Лишь бы у них все было хорошо — у всех. Сансе было жаль Роберта — но кто, спрашивается, мешал ему сделать то же, что сделал Рейегар? Жить спокойно, попытаться ну хоть не полюбить, но хоть узнать свою супругу? Нет же, он предпочел страдать!        Санса вдруг поняла, что ей безумно надоело смотреть, как некоторые, назло себе и окружающим лезут грудью на меч — во имя каких-то там высших целей и далеко идущих планов. Почему просто нельзя успокоиться — и взять то, что тебе предложила жизнь -особенно если это что-то хорошее? Времени всегда так мало — неужели все благие намерения стоят того, чтобы кидаться вот этими радостями существования? Есть шанс, что больше тебе ничего такого не предложат — жизнь обидчива и злопамятна: если ее дар отвергают, скорее всего второго она уже не даст. И останется только вечно сожалеть о прошлом, запивать эту тоску, зарывать ее в песок времени, пока он не поглотит тебя самого…       Но мы не учимся на чужих ошибках. Мы не учимся даже на своих. Вот она, сидит и слушает музыку — согретая теплом этой новой семьи. Ей хорошо — и вместе с тем она бы все отдала, чтобы быть сейчас не тут, рядом с братьями и сестрой, а катить в неизвестность рядом с мужчиной, который, фактически отказался от нее. Это что-то изменило в ее чувствах? Нет, только сделало их сильнее и отчаяннее. Ей бы расслабиться и наслаждаться вновь обретенной семьей — а она жалеет о прошлом и из-за этого пропускает настоящее, а, возможно, и будущее. Могла ли Санса чувствовать иначе? Нет. Оставалось лишь надеяться на время и его целительную силу. Кого-то оно все же вылечило. Значит, и у нее есть шанс. Санса посмотрела на тетку. Должна же она во что-то верить? Видеть, что есть все же истории, в которых короли не отправляют на плаху своих королев, а живут с ними долго и счастливо. Или хотя бы пытаются, шаг за шагом, глядя один другой в глаза, вновь и вновь на каждом повороте жизни выбирая друг друга. 3       После концерта они дождались пока дядя запакует свою драгоценную виолончель и выйдет из закулисного помещения. Они прождали дольше всех. Лианна сказала, что Рейегару нужно было встретиться со всеми родителями учеников, что сидели в оркестре. «В этом, — заметила тетка, — он очень скрупулезен.»  — Ага, если бы он и к нам был бы столь же внимателен, — раздраженно буркнула Арья  — Арья, как тебе не стыдно! — возмутилась Санса, — Дядя и так ради нас выкладывается.  — Ну все же сколько можно ждать. Мы же последние! Джон с подозрением взглянул на хмурую кузину:  — А ты что, куда-то торопишься, что ли? К чему такая спешка?  — Ничего не тороплюсь. Просто хотела посмотреть одну вещь в компе. Этот телефон и здешняя связь — это какое-то убожество… Тебе то что? Санса заметила, что отношения у Джона с Арьей словно как-то разладились. Поссорились они, что ли? Ведь раньше Арья только и делала, что таращилась на кузена. А теперь словно черная кошка пробежала… Черная — или бело-рыжая? Уж не из-за этого странного типа Арья потащилась сегодня на концерт? Ну если спросить — она ведь не скажет ни за что… Можно, конечно, будет спросить у Джона…       Размышления Сансы на тему прервало появление ее директрисы с многочисленным семейством. Был там и Гарри. Он весело поглядел на Сансу, словно между ними и не произошло того неприятного разговора, закончившегося пощечиной. След от нее до сих пор слабо виднелся на щеке возле его уха — тремя бледно-розовыми полосками. Гарольд завесился челкой, прежде заправленной за ухо — так что заметно почти не было. Санса уже приготовилась сказать что-нибудь бессмысленно вежливое, чего требовала ситуация, но на ее счастье тут как раз подошел дядя. Ему тут же был вручен увесистый букет темно красных роз. Лианна едва заметно улыбнулась. Оба семейства обменялись соответствующим количеством любезных фраз, после чего разошлись каждое в свою сторону. Пока они шли на парковку, Арья многозначительно толкнула Сансу в бок и спросила:  — Ты знаешь этого типа? Он на тебя так таращился!  — Знаю. Случайно так вышло. Мы с ним познакомились на море.  — Вполне в твоем стиле, — это тебе не Пес. Смазливый блондинчик…  — Боги, Арья! Я давно уже проехала фазу «светлокудрый принц на белом коне» — мне же уже не восемь лет!  — А сдается мне, что не совсем ты ее проехала. Когда дядя наяривал этот бред про Зеленые рукава у тебя даже глаза заблестели… ты же неисправимый романтик, сестрёнка. Казалось бы — жизнь должна была обломать — а ты все веришь в красивые песенки…  — Не верю я ни в какие песенки. Вот в жизнь — верю. А песни — это всего лишь песни. Просто я музыку люблю. Да и ты, по-моему, тоже ей не брезгуешь!  — Я изучаю. Но я не плачу же от всяких глупостей!  — Ой, все. От глупостей ты не плачешь — зато за кулисы зачем-то бегаешь. И вообще — зачем ты пошла на этот концерт — если тебе кажется, что подобные песенки — глупость? Ради чего-то мне неизвестного? Или ради кого-то?       Санса глянула на Арью, но в полутьме длинного коридора, соединяющего театр с подземной парковкой, на нахмуренном лице сестры трудно было прочесть хоть какую-нибудь эмоцию. Просто набычилась, как у нее водится - и все. Никакого намека на то, что Санса попала в цель не было. Впрочем, разговор Арья продолжать тоже не пожелала, ускорив шаг и поравнявшись с теткой, идущей чуть впереди.       Домой они приехали за полночь — Рейегар решил, что раз все семейство в сборе (за Браном послали Джона на минивэне — в корвет его кресло не влезало) то можно и покутить. Они поужинали в одном из крупных ресторанов в центре города — тем более в процессе подготовки к выезду днем вечерней трапезой никто не озаботился. Ужин прошел более чем удачно — всем было весело, не за горами уже были зимние каникулы, — данью началу нового года — от этого в воздухе висело особенно радостное настроение. Санса на время забыла о своих заботах и неприятных мыслях — чем дальше, тем больше ее засасывала общая дружелюбная атмосфера этого странного расширенного семейства. Ее семейства теперь. Сансина душа, скомканная и запихнутая куда-то в глубины самого далёкого из ее внутренних чердаков, начала тихонько шелестя, расправляться, как расправляет свои помятые крылья бабочка, вылезшая из слишком тесного ей кокона — чувствуя тепло, предвкушая новые для нее ощущения.       По приезде домой они долго не могли уложить по кроватям расшалившихся перевозбужденных детей. После того, как этот утомительный процесс закончился, сил уже не оставалось ни на что. Санса залезла в душ, и простояв минут двадцать под горячей водой, только и мечтала о том, как напялить пижаму и улечься, наконец по одеяло. Когда она добралась до кровати и залезла в нее, неожиданно вспомнила, что оставила сумку в коридоре внизу — а в сумке был ее телефон. Боги, она совсем забыла о созвоне — и о Сандоре! Как такое вообще было возможно? Сансу тут же начала мучить совесть, и она как на плаху потащился искать сумку — и злополучный телефон который так некстати выпал из ее памяти.       Хм. На телефоне, естественно, остались три пропущенных звонка и крайне корявый смс — без заглавных букв и знаков препинания. «дозвониться не смог лучше завтра не парься и сама не звони» Санса конечно тут же перезвонила — но никто не подошёл: видимо, он уже был в дороге. Досадуя на себя, Санса написала сообщение: как сможет — прочтет. «Извини пожалуйста, мне так стыдно! Вернулись очень поздно, ужинали в ресторане. А потом укладывали детей. Совершенно забыла про телефон. Перезвони как сможешь — хоть бы и ночью.» Отправила, потом, спохватившись вдогонку послала еще один: «Скучаю страшно, люблю»       Это все только слова. А на деле — на полсуток она вообще забыла про всю эту историю. Признаваться в этом Санса не хотела — но в глубине души уже начали накатывать волны самотерзаний на эту тему, самовопрошаний, и жесткого беспощадного анализа — словно чьей-то неосторожной рукой был запущен какой-то, не подвластный ее собственному контролю процесс.       Что происходило? Неужели, как сама она и опасалась, эта любовь начала ее оставлять, вытесняться более живыми и приятными впечатлениями? Чего же тогда все это стоило — если спустя неделю после расставания она уже теряет не только ощущение связи, но и потребность ее поддерживать? А что же будет через месяц? Через полгода? Санса закрыла лицо руками. Стоило поплакать, но слез почему-то не было. Тогда она погасила свет и долго сидела в темноте, ожидая, что мысли наконец оставят ее и захочется спать. Когда же этого так и не случилось, она улеглась в кровать и до трех ночи лежала, глядя сухими воспаленными глазами в потолок. Было и прошло. Проходит… Уходит…       Вся ее реальность— лежала теперь не позади — белела неизвестностью впереди. От ощущения разрыва с прошлым ей было мучительно больно и столь же мучительно стыдно — но в глубине продолжала копошиться предательская мысль: «Он сам этого захотел, сам оставил тебя». А если сам оставил — значит, мысленно был готов к этому варианту. Может, даже хотел, чтобы оно случилось так. И от этого на душе становилось еще гаже.       Запутавшись во всех этих мятежных и смутных мыслях, Санса таки провалилась в забытье уже под утро — как в тяжелый омут, сдавливающий ей плечи — без проблесков надежды, без сновидений, утягивающий ее как сквозь черную дыру в новое, неизвестное пока пространство.