Это было у моря

Man stands in all his glory Sitting at the crossroads of the same old story Man got his make-up, wears it like a mask Hides inside a child, lives inside a glass Man breathes his own deceit Man worships his own defeat Oh Iʼm a man, I know what it feels like Iʼm a man, working on the living part of life You see through me, I understand But donʼt lose hope if you can Have a little faith in man Shakespeareʼs men got all the lines Modern man lives back in time Man got bravado in his big steel hands Runs with the wolf, sleeps with the lamb Man falls, cuts and bleeds Man stumbles on his own belief Heʼs the hoax behind the thrill The poison arrow, the bitter pill Hard to swallow, hard to kill, hard to understand Heʼs the light behind the hill The broken promise, the iron will Hard to kill, hard to understand Elton John Man

Он ехал уже почти сутки. Голова соображала плохо — перед глазами стояли пройденные мили: серыми ноздреватыми сугробами на обочине, мокрой дорогой, серым небом. Сандор не собирался останавливаться на ночь, но к вечеру первого дня, когда он звонил Пташке, уже стало понятно, что заночевать все же придется — да и смысл жертвовать отдыхом непонятно в чем заключался — что он, куда-то сильно торопится? Поэтому проехав из упрямства еще пару сотен миль к северу, он завернул в первый попавшийся мотель и, даже не обратив внимание на полнейшую убогость комнаты и вызывающее сомнение своей чистотой белье, завалился спать. Проспал он допоздна: проснулся уже в одиннадцатом часу. Под утро впервые за много дней в его беспокойные сны явилась Пташка. Они опять были на берегу моря: он увидел ее издалека — сидящую на сухом, выбеленном солью и временен бревне. Пташка была в подаренной им кофте, ее волосы опять стали рыжими и были перекинуты через плечо — сколько же времени прошло? Он побоялся спросить, просто подошел и сел с ней рядом. Она смотрела на поверхность моря — зимнего, далекого, серовато-розового оттенка, что бывает у перламутровой внутренней поверхности ракушки. На минуту обернулась к нему — женщина, дитя, старуха: все было в ее лице, слегка разрумянившемся от холода — и улыбнулась чужой, какой-то лунной скользящей улыбкой.  — Привет. Вот уж не ждала тебя.  — Я опоздал?  — Нет. Я тут всегда сижу. Она опять отвернулась, подобрала несколько камешков с песка под ногами и попыталась пустить их «блинчиками» по воде. У нее не получилось: камни просто долетали до поверхности моря и тонули с небольшим всплеском.  — У меня никогда не получается, — пожаловалась она — может, просто камни не той формы?  — Ты не так отводишь локоть. И вообще — надо целиться как можно ниже, вдоль поверхности. А ты просто кидаешь — они у тебя изначально летят вниз. А должны — вперед.  — И про это ты все знаешь, — со вздохом сказала Пташка. Научусь ли я когда-нибудь делать что-нибудь лучше тебя?  — А зачем тебе это надо?  — Ну так. Потом мне же надо взрослеть. Если я не научусь кидать камни — как же мне избавиться от этого? Она разжала ладонь — на бледно-розовой ее поверхности, между линией жизни и судьбы лежало кольцо, подаренное им.  — Я боюсь, оно не полетит вдоль поверхности, — тихо заметила Пташка. — Оно же не плоское. И я не так отвожу локоть. Но все равно — пора от него избавиться. И прежде чем Сандор успел возразить, она размахнулась — не так, как надо, опять слишком слабо отведя локоть — и бросила колечко в воду. То, несмотря на опасения Сандора, пропрыгало несколько кругов, прежде чем уйти под воду навсегда.  — Вот видишь — с улыбкой сказала она — все же локоть ни при чем. Дело в размахе. Если сильнее толкнуть — улетит, куда надо. Иначе с прошлым не проститься — оно такое липучее. Сам же знаешь. Кстати, у тебя все руки в краске. Что ты ими делал? Он посмотрел на ладони — и вправду. Словно в чернила окунул. Он вытер их о штаны — без толку.  — Не стоит этого делать — сказала Пташка. — стирать-то все равно некому. Да эта краска и не смоется. Я это точно знаю — я же художник.  — Зачем ты здесь?  — Ну как? Избавиться от прошлого. Оно так мне надоело. Как ложусь спать — сразу начинает душить. Ты и сам знаешь. Но слишком много лет прошло. Я устала ждать. Прежде чем мы все уйдем — стоит завершить начатое. Пока я еще молода… Она усмехнулась и посмотрела на собственную прядь волос — в которой отчетливо блестела серебряная прядь.  — Но… Я думал… Пташка вновь обернулась к нему. На это раз она не улыбалась. Глаза потемнели и не было в них прежнего блеска: только усталость и безнадёжность  — А что ты хотел? Ты же бросил меня. Я ждала тебя днем, я ждала тебя ночью. Но ты так и не пришел. Я училась искать тебе замену — и это почти получалось временами. Но это так больно. Я надеюсь, ты нашел, что искал. Иначе было бы досадно… Она взяла стоящую у ног урну. Что это — прах ее супруга?  — Я сожгла все свои рисунки, — промолвила Пташка, заметив его растерянность, — Мне надоело рисовать тебя — по памяти это такое жалкое занятие. Я начну рисовать море — его легче поймать. А это я развею по ветру — давно пора. Не поможешь открыть крышку? Сандор, леденея, отвинтил пробку. Пташка забрала у его из рук глиняную урну и высыпала содержимое на песок.  — Какой смысл пускать это по ветру если оно такое тяжелое? Все равно же не полетит. И пробовать не стоит. Прах к праху, перья к перьям. Теперь все завершено. Она встала и не оглядываясь побрела по берегу. Сандор смотрел ей вслед, на то, как расплываются следы на мокром песке. Пока она слышит, стоит хотя бы попрощаться.  — Пташка! Извини! Я не мог прийти раньше…  — Я знаю. Но легче от это не становится. Я уже давно простила. Если тебя это обрадует…  — Ты помнила обо мне? Все это время?  — Помнила, но что толку? Теперь больше не буду- ты же видел. Камни летят в цель. Я научилась отпускать их. Я научилась отпускать тебя. Лети, куда хочешь. Это твой долг, воин… Твоё право… Она уходила все дальше и дальше, а Сандор сидел на поваленном бревне. Он, наверное, смог бы ее догнать — но имело ли это смысл? Вместо этого он поднял с песка камень: идеальный, плоский, словно маленькая тарелка. Размахнулся, пустил его вдоль воды. Камень не захотел прыгать и просто утонул в серо-розовой волнующейся плоти моря. Сандор поглядел в том направлении, что выбрала Пташка — никого. И с другой стороны тоже. Он был совершенно один на этом берегу. Так он и сидел пока море не начало лизать подошвы его ботинок: начался прилив. Сандор встал — и проснулся. Весь в холодном поту от явившегося кошмара. Да и право, был ли он кошмаром? Очень правдиво — и горько. Он спустился вниз позавтракать — несмотря на скудость комнаты, завтрак, напротив, вполне удался. Даже аппетит появился. После завтрака Сандор рассчитался с пожилым хозяином, сел в машину и поехал в сторону трассы. Он был почти на развилке: рукав вправо уводил дальше на север, путь влево вел в предгорья. Сандор поразмыслил с минуту и поехал на восток — туда, где в тумане едва виднелись, словно припорошенные сахаром, вершины далеких гор.