Я понимаю, что быт мой асимметричный, Проём у двери — зверной, окна окоём — птичный, Вижу рептильную пыль, вертикальное море, Плывут кистепёрые рыбы в дорийском миноре. Сколько времени ты проводишь за бортом? Столько же раз в клоуна бросили тортом, Попало в лицо много крема — и вот вся поэма, Я утонула, теперь я точно ведаю, где мы! Ты обнажен как провод высоковольтный, Я зависаю между репризой и вольтой, Столько лет мечтала об этом миге — и фигу, Это все возбуждало лишь в моей книге. Столько лет я растила свою пуповину Затем, чтобы так вот легко ты душу мне вынул, Порвал мое сердце, и щелкнул по носу, И оставил вот эту и эту страшную полосу. И теперь вот стою с пробитой улыбкой рыбы, В водной больной стихии не разорвать дыры бы, Вижу свой мир бездомный, водой влекомый, Реальность моя странна — это ясно любому. В дыры все время дует, и этот ветер — вода, Я трогала твое тело, кожа твоя тверда, Мужчина должен не плакать и брать все силой, Это, конечно, мило, но перекосило. Откроешь глаза с утра — а вокруг дыра, Рана на теле мира, в изнанке прорывы и дыры, Их не зашить, но как-то же надо выжить, Себя грызу я внизу, но небо еще ниже. Я человек-амфибия, хлопаю жаберной щелью, То на берег, то к рыбе я, то обратно — качели, Я ничего не вешу, меня ничем не утешить, Горе мое — как море, в мотиве сплошные бреши. А знаешь, что это такое — жить с болью? Конечно, ты — мастер боя, а я — ночное апноэ, Ты каждым пальцем готов и убить, и быть убитым, А я каждой клеткой люблю и хочу быть любимой. Я своим порванным сердцем стучу явно не в ритме, Путаю жесты, вместо концерта пою молитву, Путаю воздух с водой, а воду с любовью, Из состояний материи мне подойдет любое. Я ведь дышу наощупь, зубами слушаю звуки, Конечно бы, надо проще, но не прощают руки, Вижу двумя лишь глазами, а сотня других ослепла, Во мне так много тепла, что вода становится пеплом. Лево неравно правому, и я бегу по кругу, Волна идет по округе, дуга замыкает фугу, Эта любовь — вода, я — рыба, не надо сети, И не тащи все это в глухие тоннели Сета. А знаешь, что это такое — жить с болью? Конечно, ведь ты почитаешь ее атрибутом роли Я подняла эту долю, и даже что не под силу, И не пойму, почему любовь меня не убила. С этой огромной любовью я рядом с тобой не к месту, Все для нее мало и повсюду ей тесно, Меня не вмещают дома, не впускают пространства, Я понимаю сама — мир мал моей страсти. Радио бьет струёй из динамо-машины, Я — мешанина из женщины и мужчины, Вечность берет за плечи, и этот недуг не лечат, Я не могу это выразить ни песней, ни речью. Чем же еще я могу рассказать, что это такое? Конечно, ты — мастер боя, а я — каноэ в иное. В конце кина тишина, и закончена нота, И слышится, как по лбу ползет капля пота. Асимметрия Асимметрия Асимметрия Асимметрия Ольга Арефьева и «Ковчег» — Асимметрия
Часть десятая. Болезни роста
Санса I Шел третий день, как Сандор перестал звонить. Сначала Санса думала, что он в дороге — может, устал, забыл. Или банально сел телефон. Но когда-то он должен был останавливаться? И потом — в машине сейчас можно было аппарат и зарядить. Разве что он пересел на мотоцикл. Несмотря на потепление, с точки зрения Сансы это было бы полным безумием. Но факт остаётся фактом: он не звонил, не оставлял сообщений и даже не присылал свои кривые смс. Она начала звонить сама — никто не подходил. Санса не обрывала связь до тех пор, пока не включался автоответчик. Она оставила там с полдесятка сообщений, раз от раза все более истеричных. Толку не был никакого. Может, он просто потерял эту хренову трубку, и пока та валяется где-нибудь на пятачке на забытой богами бензоколонке и ждет пока кончится зарядка — Санса обрывает провода и ноет на автоответчик? Но в самом деле — не мог же Сандор не заметить пропажу телефона? Если трубка и потерялась, всегда оставались уличные автоматы — да мало ли откуда можно позвонить! Не стал бы он так жестоко с ней поступать… За эти дни Санса напередумала такого, что сама себя пугалась. Да, могла быть какая-нибудь глупость — но могло ведь и случиться что-то! Мало у них уже было неприятностей… И да — вещи случаются. С плохими — и с хорошими. По злому умыслу и просто так. Всегда есть риск оказаться неожиданно на улице Горы Надежды. В каждом городе найдется своя Гора Надежд. А если что случилось — ведь она может и не узнать. Случись какой-нибудь занос, какая-нибудь дурацкая авария (не дай боги, Сандор таки пересел на мотоцикл) — кто потрудится ей сообщить? Она же ему никто. Ни жена, ни подруга, ни родственница. Санса думала о тех ящиках, похожих на аптечные, куда аккуратно укладывали дожидающиеся своей очереди тела — и внутри ее все так холодело, что в морге у Михаэля показалось бы тепло. Он отгоняла кощунственные мысли: «Он жив, просто забыл про телефон — успокойся, дуреха», — и продолжала звонить, все также безрезультатно. Под вечер третьего дня наконец в телефоне что-то щёлкнуло — на том конце связи взяли трубку. У Сансы так заколотилось сердце, что зашумело в мозгу и она не нашла ничего умнее как продолжать орать «Алло, алло». Ей ответил незнакомый женский голос — низкий, с акцентом. Санса растерянно спросила, кто это. Ее неведомая собеседница, похоже, не понимала вопроса, и вскоре в ухо Сансе запищали короткие гудки. А после она больше не могла дозвониться — записанный голос оператора продолжал ей твердить, что номер не активен. Ну вот и порвалась и эта короткая ниточка. Санса напоминала сама себе загнанного зверя. Она на автомате ходила в школу, даже находила в себе силы односложно отвечать на болтовню Ранды и перекидываться фразами с Зябликом. Тот настолько зачастил ее провожать и встречать, что про это знали уже все домашние, и каждый реагировал в меру своей испорченности: Джон радовался, что не надо было работать у кузины шофером, Арья поднимала ее на смех, Бран в сотый раз переспрашивал марку машины, Лианна предлагала пригласить Зяблика на чай, а Рейегар вообще ничего не говорил, по привычке загадочно молча и держа свои мысли при себе. Но ездить с ним ей никто не запрещал. Санса уныло подумала, что будь на его месте Сандор на байке, реакции были бы совершенно другими… Потом Санса начала замечать, что домашние словно кружат вокруг нее в каком-то непонятном, неразъяснённом танце. В воздухе повис топор. Причем, кто-то что-то явно знал, а кто-то просто действовал по наитию. Бран похоже был также не в курсе, как и она сама. Арья прикидывалась всеведущей, но и ее похоже обошли информацией. Вот дядя — знал. Джон, по-видимому, тоже. Насчет тети Санса сомневалась — просто по тому, как с ней в принципе обходился дядя — если можно было чего-то не говорить, он предпочитал держать ее в неведении. Но Лианна, как и сама Санса находилась «на волне» и нутром чувствовала любую фальшь, любую недоговоренность. Когда Санса почувствовала этот заговор молчания — внутренне приготовилась к очередному удару. Лучше быть во всеоружии. Или хотя бы в броне. Что это было связано с Сандором, сомнения не возникало. Больше у нее никого не было. Спрашивать — выпытывать она не решалась. Продолжала тянуть время, наблюдая и все больше сжимаясь в пружину. Дети тоже что-то почувствовали. Эйк и Рейелла — чуткие и нервные — липли к матери, как неоперившиеся еще птенцы прячутся под надежное крыло от надвигающейся грозы. Рикон забился, как волчонок, в угол. Странным образом, подпускал он к себе только Арью — от Сансы же шарахался как от зачумленной. Видимо образ старшей сестры на каком-то уровне закрепился у него с потерей близких — и теперь он старательно пытался избегать любых эмоций, связанных что с ней, что с ее возможными бедами. Санса же продолжала бездействовать, прокручивая в голове варианты поведения и возможные шаги для прояснения ситуации. Ничего путного в голову ей не приходило — мозги словно усохли, уменьшились до точки невозврата и залипли где-то на линии горизонта, за которым царила гнетущая неизвестность. В школе тоже дела шли не очень. На уроке рисования Санса, непрерывно размышлявшая о происходящем вместо этюда с розой и кувшином исчертила весь свой лист крестами и черными деревьями. Учитель рисования недоуменно покосился на ее творение, но говорить ничего не стал, только напомнил, что этюд можно взять домой и доработать. На литературе Санса почти час просидела над сочинением на тему куртуазной любви средневековья и в итоге положила на стол преподавателю накатанное в полубреду стихотворение, не имеющее никакого отношения к теме. Ну не чистый же лист класть, в самом деле! Ночи были хуже, чем дни — тут неизвестность оборачивалась самыми лютыми и дикими кошмарами. Она все брела в мертвецкую — мимо кладбища, проходя бесконечные развилки. В морге ей предстояло опознать Сандора — это она знала точно, поэтому и тащилась медленно, как на плаху. Вокруг бушевала весна, а за углом ее ждал муж — Зяблик, недовольно бибикая клаксоном. Санса в ужасе проснулась — клаксон, как выяснилось, действительно принадлежал машине Зяблика — она опять проспала и теперь опаздывала в школу. Наскоро одевшись и умывшись, она выбежала в осень — и попала в зиму. Зяблик, ожидая ее, ходил вдоль подъездной дорожки по своим собственным шагам — след в след, все больше утаптывая мягкий белый снег, превращая его в серую слякоть. Увидев Сансу, он просиял и галантно отворил ей дверцу машины, оставив свое бессмысленное брожение. Он попытался было заговорить о чем-то, но кошмар так вывел Сансу из душевного равновесия, что та и не стала заморачиваться чтобы казаться вежливой и поддерживать беседу. Так в молчании они и доехали до школы. Сегодня была пятница — завтра предстояло весь день сидеть дома с мрачно молчащими родственниками. Сансу эту расстраивало еще больше чем надобность посещения учебного заведения. В школе ее ждала озадаченная Ранда. Отослав недовольного Зяблика под предметом «женского разговора», на перемене она потрясла перед Сансой помятым листочком. — Что это, можешь мне объяснить? Санса глянула на лист: это было ее злополучное стихотворение. Вслепую, на цыпочках, чувствую звук. У меня нет глаз — лишь время и слух На стенах, как вены, сплетения рук Разъятий, объятий, все жесты — как пух, Как кольца змеи, как усталая сталь Что бредит несбыточностью выходных Шепну ей: ты не виновата, мне жаль, Нам из глубины все пути не видны. Мы все здесь как пешки: статисты любви Пустые бутылки долой со стола! Ты — память, я — звук, отзовись, позови, Напомни, как пела, дышала, была! Где эхо звенело, где бился закат В предсердии пламенем — на двоих Где все сожаленья — о завтра тоска Непрожитым: для твоих и моих. Где первым рассветом ослепла навек, Глаза — как засвеченный негатив И тщетно дрожанье оплавленных век, Касанья ресниц надоевший мотив. Я — в белом, и комнате нету конца, И снег, словно вата, шаги заглушил Услышала бы — но не вижу лица. За нас кто-то снова узрил и решил. — И что это? — Откуда ты это взяла? — Санса попыталась выдрать из цепких рук Ранды злополучный стих, но не тут-то было, та спрятала его за спину и прижалась к стене. — Откуда, откуда… Мистер Лукас интересовался. Все ли с тобой в порядке. У тебя отсутствующий вид. Ты словно спишь с открытыми глазами. На рисовании вместо баночки с цветком начиркала веточек с крестами. Ты что? Говори уже, что случилось! Санса оглянулась. За их разговором, привлеченные шумом следили две девочки и Грейджой стоявшие рядом. — Давай потом. После. — Ну нет, так ты от меня не отделаешься. Давай так: ты приходи сегодня ко мне ночевать. Пусть Джон тебя отвезет. У меня отец типа едет в однодневную командировку. Знаем мы его командировки: такая длинноногая дылда с крашеными патлами. Можно подумать, если я хожу в школу, значит, я клиническая идиотка. Впрочем, пусть лучше так, чем легально. А то, кто его знает, еще жениться задумает. Хочешь, я попрошу его — он позвонит твоим, подтвердит, что ты действительно идешь ко мне, а? — Ну, давай. Санса подумала, что дружеский совет ей не повредит. А то это молчаливое самозаточение грозило медленно, но верно свести ее с ума. — Ну и отлично! — обрадовалась Ранда, — выпьем вина, потреплемся за жизнь, и ты мне все расскажешь. Погоди, адрес тебе напишу. Ты уже возле моего дома была, ну для Джона, значит. Она накарябала на листке со стихом адрес, вернула его Сансе. — Учитель то наш, «А» тебе поставил. Сказал правда что-то не совсем про куртуазную любовь вышло. Но то про любовь, дескать, нет сомнений… Ты еще и стихи пишешь, артистка ты наша? — Да не пишу я. Это случайно наползло. — Значит повод был. Ну, вечером. Пойдем, а то Зяблик вон мается… Когда Санса возвратилась домой, там уже знали про ее предстоящую ночевку — Ройс уже позвонил и заверил, что все будет в порядке. Лианна с видимым облегчением отпустила племянницу, сопроводив ее большой коробкой шоколадных конфет и несколькими материнскими советами одним их которых было: «Не напивайтесь там — знаю я эти девичники» Джон отвез ее после ужина — все так же в тягостном молчании. Санса на этот раз пребывала в размышлении, что можно, а что нельзя говорить Миранде и даже не стала заморачиваться на тему. Беспокоил ее еще и Зяблик: тот тоже узрил злополучный листок со стихотворением, прочел его два раза и после стал нетипично задумчив. Вопросов он, впрочем, не задавал — а Санса только этому радовалась — он же не Ранда, с ним нельзя откровенничать. И так нервный. Да еще — кажется там было что-то большее чем просто дружба, с его стороны. Ну и зачем ему про все это знать? Иное знание — только душу раздирает. Санса вспомнила, как горько ей было, когда она узнала про Сандора и Серсею, поэтому решила — Зяблика она от этого сбережет. Миранда жила на девятнадцатом этаже. Отец ее уже отбыл — просторная модерновая квартира была полностью в их распоряжении. Они побродили по комнатам — Санса оценила вид из окна во всю стену — даже мурашки шли по спине: так было прекрасно и страшно смотреть на город, расстилающийся под ними, искрящийся тысячами огней, живущий неведомой жизнью. Ранда задумчиво почесала нос и задымила ментолом — прямо в комнате. — Да ты что? Хоть бы на балкон вышли! — Нафиг. Отец прямо тут курит. А на балконе нас ветром сдует. Надо бы застеклить одну из лоджий, а отцу все недосуг. Зато до сук. Уф! Не люблю его любовниц. Объективно понимаю — надо, но ничего не могу с собой поделать… — А что, их у него много? — Не то, чтобы много. Но часто меняет. Мать так и не может заменить. Хоть она была толстая как пышка, и языкатая и похотливая как я. А у него все фото дивы. Никакой оригинальности… — А что случилось с твоей мамой? — Да ничего. Сбежала просто. Я маленькая была. Где она теперь — Иные ее знают. Да и все уже равно — перегорело. Я по крайней мере знать не хочу. И говорить про это тоже не хочу. А вот про твои стишки — да. Рассказывай… Повествование свое Санса закончила за полночь. Они уже к тому времени выпили бутылку белого вина и выкурили почти всю пачку ментоловых Рандиных сигарет. Подруга лениво выковыривала из коробки очередную шоколадную конфету — с кокосом. — Да… ну вот это роман! А то я думала: какие-то банальные шашни с учителем. Или с чьим-нибудь папой — знаешь ли, и такое бывает. А тут тебе настоящая баллада — как у мистера Лукаса на уроке. Круто! И ужасно. То, что случилось с твоими родными, чудовищно… Но Санса, тем более, тем более стоит держаться за эту вашу любовь! Какого хрена! Стоило пройти весь этот кошмар вместе, чтобы теперь разбежаться ради каких-то тупых предлогов типа «вырасти — набей свои шишки»! Я бы этому твоем Сандору с радостью набила бы шишку — и не одну. Вот урод! Прости, сорвалось… — Да нет. Ты права. Ну теперь, когда ты все знаешь — скажи, что мне делать? — Хм. Не бездействовать — это точно. Это последнее дело. А ты тупишь, дорогая - у тебя же два крутых компьютерщика под боком. Твоего братца полгорода знает — он уже дважды подвесил школьную сеть по всей округе в прошлом году. Да и сестра твоя тоже может помочь — раз тем более она в курсе. Я бы не стала лезть к родным — хрен их знает. Потом они все равно взрослые — тут же начнут пороть тот же вздор что и твой горе-любовник. Про «подрасти, поберечься, подождать» Все лажа — нафиг ждать-то? Сами же знают, как жизнь скоротечна. И все равно несут эту чушь — словно хоть сами в нее поверить… Вот мой муженек вообще помер — а все считал, что у него есть право на завтра. А назавтра получил лишь лаковый гроб и поцелуй от жены в лобик — в разлагающийся на глазах лобик. Бее. Короче, подключай брата и сестру — и ищи его. А если надо можно и пуститься на поиски. Ну нафиг тебе эта школа? — Я хочу пойти учиться после нее. — Ну ты прямо вообще пай-девочка. Хорошо, отыщешь его, поженитесь и иди себе обратно в свою любимую альма-матер. Если меня — вдову престарелого развратника взяли, то уж девушку, состоящую в законном браке, то возьмут точно. Особенно если твой дядя будет продолжать отстёгивать этой старой стервятнице Уэйнвуд кругленькие суммы. Им очень нужна твоя личная жизнь! Им деньги нужны. — Да кто мне даст разрешение на брак? — А тебе оно и не нужно. Ты уже была замужем. В этом, по крайней мере, смысле ты приравниваешься в правах к совершеннолетней. Ты же уже овдовела, мать! Ну зачем тебе бумажка от опекуна? Бред вообще… Я специально узнавала — я тоже в таком же положении. Так что можно и не в эти притоны свободной зоны, а в любой муниципалитет. Или там в церковь — не знаю. Как тебя нравится больше… — Мне нравится быть с ним — и все. — Ну и действуй, а не разводи слезы-сопли… — А как же родственники? — Ну что — родственники? Войдут в положение. Надо же будет племянницу вернуть. Или вот что: окажись в «положении» сама — тут же размякнут. Родишь одновременно с теткой — вот весело-то будет! — Да ну тебя! Еще не хватало. Мне же всего шестнадцать! — Ну и что? Можно подумать, в шестнадцать рожать нельзя… Да потом как ни торопитесь, родишь то уже почти в семнадцать…, — Ранда засмеялась, — Ну не хочешь, как хочешь. Но хоть молодчика-то найди. А то чепуха выходит… Ну не прогонит же он тебя! — А он может. Он такой… — Упрямый как пень? Что-то я сомневаюсь, подруга. Особенно после всего и вынужденной этой разлуки. И воздержания тоже. Тоже мне, стоик. — Миранда фыркнула и потянулась за очередной конфетой. - И вообще. Понять бы, куда он делся. Не в твою ли сторону поехал? Знаем мы стоиков этих… В эту ночь Санса наконец-то заснула мирно. Ранда уступила ей спальню, а сама ушла в отцовскую. Занавесок в комнате не было — панорамное окно бросало в комнату странные отблески далеких огней. Прямо у нее в ногах расстилалось розоватое низкое городское небо, обложенное снеговыми тучами. Сон уже начал прилипать к ресницам, а Санса все стряхивала его, пытаясь насладиться забытым чувством покоя, что охватило ее после выпитого вина и разговора с подругой. Все будет хорошо… снег сыплется за окном… всё будет хорошо… Спи…