Это было у моря

Я сам себе и небо, и луна, Голая, довольная луна, Долгая дорога, да и то не моя. За мною зажигали города, Глупые чужие города, Там меня любили, только это не я. О-о-о, зона… Ожидает напряженно, родниковая. Я сам себе и небо, и луна, Голая, довольная луна, Долгая дорога, незнакомая. Меня держала за ноги земля, Голая, тяжелая земля, Медленно любила, пережевывая. И пылью улетала в облака, Крыльями метала облака Долгая дорога, незнакомая. О-о-о, зона… Ожидает напряженно, беспросветная. Я сам себе и небо, и луна, Я летаю где-то, только это не я Аукцыон. Дорога

Потерянный 1. Снег и холод преследовали его, гнали вперед. Позади милями лежали покинутые, смешивающиеся в сознании мелкие, похожие друг на друга городки и стоянки. Столицу он обогнул — в нее заезжать не хотелось. Взял южнее — снег сменился дождем и хмарью, но ехать так было проще. Он почти жалел, что не забрал Шевви — с другой стороны, машина была записана на Баратеона, то есть теперь принадлежала Серсее. Стоило ли рисковать? Ради груды металла — нет. Пока он был не один — это был другой разговор. Для самого себя Клиган не был готов ни на что. Мерзнуть — значит мерзнуть. Но усталость от бесконечной дороги начинала брать свое. В одном из пакостных неуютных городков пришлось задержаться. Ему позвонил его адвокат и сказал, что вышлет какие-то там бумаги. Решать проблему с получением документов Клиган не желал — но пришлось. Нашел в городке почту, снял себе квартиру на неделю, сообщил старому хрычу свой временный адрес и осел в ожидании. В городке было дико скучно. Он вернулся к старым своим привычкам — пил с вечера, потом спал до обеда следующего дня. Затасканная фотография Пташки заняла прочное место на убогом столике — одном из немногих предметов мебели, что имелись в комнатухе, что он снял. Клиган понимал, что всякое моральное право смотреть на девочку он потерял, отправив то несчастное письмо, но поделать с собой ничего не мог. Он сидел в полутемной комнате и методично нажирался, глядя то за окно, где серые здания вдалеке медленно, но верно тонули в сером тумане наползающих сумерек, то на застывшую в вечной улыбке рыжеволосую его радость. На самом деле не радость — а вину, и уже не его. Как ее называть — уже не имело значения — потому что право как-либо ее называть он тоже просрал. Он пил, пока силы не сходили на нет, пока не находило дикое желание упасть и заснуть — что он и делал. Но неизбежно, сколько бы он не вылакал в тот вечер, в три пополуночи он просыпался от дикого ощущения пустоты и тревоги — не соображая где он и зачем он здесь. Понимал только одно — что постель рядом с ним пуста, что единственная, которую он желал ощущать рядом с собой, была в другой вселенной — теперь от него закрытой, возможно, навечно. Он курил — курил до одури на железной лесенке, что примыкала к лестничной площадке его коморки, вдыхая осточертевший никотин и дым вместе с вонючим туманом, в обычном порядке, застилавшем этот унылый городишко в ночную пору. К пяти утра тоска отпускала — и он привычно проваливался в бесцветный омут предутренних кошмаров, пока зверский шум расположенной невдалеке текстильной фабрики не вырывал его из бесконечных песчаных дюн и заросших гнилым мхом лесов, где он каждую ночь продолжал с упорством идиота искать что-то безнадежно утерянное. На третий день Клиган настолько озверел от этого режима и ночных бдений, что решил — сегодня он не останется в ненавистной берлоге и проведет вечер в городе — напьётся где-нибудь в баре — желательно в том, где нет досужих приставучих баб. Во всех забегаловках ему неизбежно попадалась какие-нибудь шлюхи или просто местные побитые жизнью алкоголички, что считали своим долгом утешить проезжающего мимо байкера. Он старался отфыркиваться — Эйнджел ему вполне хватило — никакой радости от подобных приключений испытывать не получалось и даже жалкое удовлетворение физических потребностей организма не шло ни в какое сравнение с тем, что он начинал испытывать, видя, даже в пьяном виде, рядом с собой чужеродное женское тело и задыхаясь от необходимости отвечать на липучие прикосновения не нужных ему рук или губ. Беда была еще в том, что даже на хмельную голову он боялся, что ему может понравиться очередной незапланированный контакт — с каждым таким ощущением Пташка и ее любовь отступала еще на одну вечность в никуда. Он страшился — и продолжал себя испытывать, в который раз убеждаясь, что нет — даже минимально приблизиться к тому, что было у них с Пташкой даже в самую отчужденную ночь ни одна из этих случайных связей-бастардов не могла. А речь все-таки шла не о надувных секс-куклах — за каждым даже самым кривым объятьем стояла человеческая сущность, на сближение с которой он идти не собирался. Хватит с него. Хватит с него и баб, и их заманиваний. Никакая дырка между ног не стоит того, чтобы потом так маяться. Он проклинал себя и свою дурную голову за эту новую возникнувшую проблематику и тело, не желавшее слушаться и вновь и вновь бравшее свое, мужское, и всех этих женщин на пути, вгонявших его в искушение. Но самым доминирующим чувством была неизбывная неутомляемая тоска, сродни иссушающему жгучему голоду— он тосковал по Пташке и страждал ее, и с каждым последующим актом отдавал себе отчет, что именно он упустил и что ему теперь осталось взамен. Всё было именно как он и предполагал, задумываясь о возможном расставании раньше, пока был с ней — так — и еще страшнее, и жестче, и безнадежней. Поэтому с бабами Клиган стал избегать каких бы то ни было контактов, доходя до абсурда и отчаливая при первой же возможности его «склеить». Временами он грубил и отплёвывался — но беда была в том, что все зависающие в придорожных забегаловках шлюхи были удивительно навязчивыми и невосприимчивыми к любому хамству — ну не драться же с ними было? Другая же категория женщин его просто игнорировала. Один раз Клиган случайно зашел в более-менее приличный бар, где зависал после рабочего дня местный офисный планктон — молодые, еще не потасканные дамочки, одетые по последней моде, зашедшие с подружками выпить по паре не самых крепких коктейлей и потешить самолюбие досужими мужскими признаками внимания. Эта братия бросала на него такие взгляды, что это было еще хуже, чем отфыркиваться от стареющих испитых подстилок. В том баре он так надрался, что был с трудом выставлен вышибалой прочь. Хуже было все — и Клиган невесело подумал, что пора ему, видимо, начинать ходить квасить в бары для сексуальных меньшинств — авось там проблем будет меньше. 2. В конце его пребывания в тоскливом городишке Псу случайно повезло — болтаясь по городу на мотоцикле он наткнулся у одного самого что ни на есть непотребного крысятника на группу явно заезжих байкеров. Забегаловка была чем-то вроде помеси андеграунд клуба и дискотеки. Музыка его не интересовала — хотя, как выяснилось, она в этом местечке была очень неплоха — тем паче что играли вживую. Это вам не мяуканье покойного Джоффри. От нечего делать Клиган остановился возле курящих мотоциклистов — к счастью все они по возрасту были в его весовой категории, или даже старше — никаких вам молокососов. Он уже устал от молодежи: дальше стоишь — целее будешь. Завязался вполне приемлемый мужской разговор — о дорогах, маршрутах, стоящих местах — никаких упоминаний о бабах или идиотских расспросов. С улицы группа перекочевала в клуб, на который, они, как выяснилось, набрели почти случайно, по старой наводке неприсутствующего приятеля. Жили они рядом, сняв на всю компанию помещение в каком-то полузаброшенном доме — удобств было по минимуму — зато много места, и никакого контроля и жалоб на шум. В клубе они здорово приняли — потом незаметно перекочевали в берлогу к байкерам — где обнаружился ящик виски и несчётное количество пива. В процессе выяснилось, что все байкеры — поголовно семейные люди и оказались тут по причине ежегодного совместного выезда на какой-то там слет. Все это было несколько странно — пес понятия не имел, чем и как живут подобного рода личности. Один из байкеров оказался его коллегой — работал охранником в каком-то частном клубе. Остальные подвизались кто-где: кто механиком, кто сразу на нескольких работах, кто успешно шоферил, а один сообщил, что является владельцем небольшой булочной и счастливым обладателем только что разродившейся супруги и девочек-тройняшек, чем вызвал, видимо, привычный пятиминутный гогот с кучей идиотских шуток и не менее идиотских комментариев. До Пса никто не докапывался — народ просек, что нового приятеля не тянет на откровенность, а в подобном кругу лезть с вопросами к человеку, который явно не желает растекаться мыслью по древу считалось дурным тоном. Пара кратких пояснений по роду деятельности и надобности поездки — отогнать мотоцикл хозяину — успокоила народ. Парочка поначалу кидала на Клигана настороженные взгляды — ему не хотелось выяснять причину: была ли виной его обожженная рожа или же шустрики видели телевизионный репортаже о «деле у моря». В любом случае он больше не в розыске, а значит — вопрос был снят. В первый вечер все прошло гладко — они просидели, квася, дымя как паровозы (все кроме одного были до невозможности курящие, как и сам Клиган) лениво перекидываясь шутками и громогласно травя байки о дорожных курьезах — до полпятого утра. Пес тоже кинул пару рассказов в общую копилку — про старика винодела — экс грозу дорог и еще один курьезный случай произошедший с ним на парковке лет пять до этого. Молчать как пень все время выглядело бы некрасиво и даже слегка враждебно. А внеся свою лепту в общий разговор он тут же почувствовал, как спало некоторое напряжение, с начала пьянки висевшее в воздухе, из серии: а ты чего вообще и из какой преисподней приперся. Особенно байкеры заценили чудесное преображение старого коллеги по увлечению — и тут же принялись обсуждать похожие случаи, когда легенды трассы приручались и подпадали под каблук к красоткам. Эта тема была Клигану неприятна, и он откланялся, отдавая себе отчет, что стоит весьма нетвердо, а идет странным образом перманентно закашивая влево. Тем не менее, до своей коморки он таки добрался. В эту ночь обошлось без терзаний и кошмаров — более того, неожиданная компания приятно отвлекла и позабавила Пса. Это был первый нормальный разговор он уже не помнил с какого времени. Вопрос был в том, что считать за нормальный разговор. Старика байкера? Древнюю мумию Оленну? Фата Ланнистера? Они пришел к выводу, что последний человеческий разговор у него был все же сравнительно недавно: с Бриенной Тарт в столице. Поразмыслив, Клиган на пьяную голову решил, что ей все же надо позвонить — а то нехорошо выходило. А дальше — никаких разговоров — только отповедь треклятого беловолосого музыканта. У него до сих пор сжимались кулаки при мысли о той знаменательной встрече, в буквальном смысле слова перечеркнувшей его жизнь. И потом — и до — и после — и всегда — разговоры и неразговоры несла в себе Пташка — единственная, что знала и даже скорее чувствовала его досконально, изучившая каждую хренову прореху его памяти, каждую особенность его мировоззрения. Нет, ее нельзя было считать за собеседника. Это было так же глупо как говорить, что его пропитые мозги ведут диспут с не менее пропитой занюханной душонкой. Санса Старк уже давно вросла в него так основательно, что Клиган перестал ощущать, где вообще кончалась она, и начинался он сам. И несмотря на все произошедшее после, ситуация не изменилась ни на йоту. По крайней мере с его стороны. С его — никогда. С ее — должно быть, она его ненавидит. Проклинает, пытается забыть. Забудет — и прекрасно. Он дал себе мысленного пинка за то, что опять сбивается на Пташку. Выкурил сигарету и завалился спать в надежде на то, что неожиданные пробуждения сегодня ему не грозят — равно как и шум треклятого текстильного завода — потому что уже настала суббота. По части завода он оказался глубоко неправ — мерзкое учреждение, как оказалось, работало до обеда и в субботу тоже. Но Пес все равно проснулся лишь к двум пополудни, вышел курить на привычную лесенку и обнаружил под дверью толстенный желтый конверт — документы все же до него добрались. Теперь можно было ехать дальше. Беда в том, что после общения со вчерашней компанией, ему банально захотелось позволить себе еще один человеческий вечер — а не нестись оголтелым призраком неизвестно куда и неизвестно зачем. В конце концов, спешить ему было некуда, а так приятно побухать ему вряд ли представится случай — в ближайшие сто лет. Так что решив сегодня никуда не трогаться, — комната была оплачена до завтрашнего дня — Клиган просмотрел полученные документы — а то хрен его знает — и написал корявый смс нотариусу о том, что письмо ему пришло. Звонить старому пню не хотелось, а то он постоянно начинал свою нудную песню на тему того, что стоило определиться с приоритетами — и выставить дом на продажу, пока он окончательно не упал в цене. Но поскольку будущее у его клиента прослеживалось весьма туманно, рано было принимать такого рода шаги, хотя для себя Пес конечно вопрос уже решил — что угодно, но только не жить в этой запыленной клоаке, наводнённой ну если не призраками, то весьма болезненными воспоминаниями. Но и выставлять дом на продажу ему было не к спеху. Деньги ему были пока не нужны — еще оставалась изрядная сумма от Серсеиных «премиальных» — да и временами нужнее просто банальное пристанище — мало ли что. Как ни крути, а эта дыра была единственным домом, что у него имелся. Отписав нотариусу, Клиган захватил с собой три бутылки вискаря, стоящие тесной группой на подоконнике и отчалил к своим новым приятелям. Вчера они условились встретиться на квартире у компании — и похмелиться там, чтобы потом провести вечер в клубе. К тому времени, как Пес добрался до берлоги байкеров — после того, как основательно позавтракал — или пообедал в местном кафе — народ уже изрядно похмеленный, весело обсуждал события посещенного ими слета. День пролетел незаметно — к пяти они забурились в клуб и заняли там самое удачное место возле сцены — расположившись на трех проваленных диванах. Все байкеры были как на подбор здоровые, массивные и бородатые — кроме одного дохляка, неприятно напоминающего Псу одновременно о Пташке — лысеющей огненной шевелюрой — и о Мизинце — мерзким, прищуренным, хитреньким взглядом постоянно бегающих карих глаз. Если не считать этого товарища, с остальными Клиган чувствовал себя вполне в своей тарелке — как по габаритам, так и по повадкам. Вечер шел приятно — на сцене сменилось уже несколько молодежных коллективов, бренчащих вполне качественный музон. Эль лился рекой — и в этом клубе на счастье можно было курить в помещении. К полуночи компания продвинулась в сторону хаты — тем более в клубе началось какое-то подобие танцулек под какую-то кислотную музыку, что в сочетании торкающего по глазам стробоскопа совершенно не располагало к мирным беседам. От мельтешения света у Клигана заболела голова и он с облегчением вышел на воздух, который после сизой пелены прокуренного помещения даже показался почти свежим. Они, не спеша и гомоня, дошли до съемного помещения и устроились как вчера в круг прямо на полу — за неспешной трепотней под виски. Сегодня тема разговоров незаметно переползал на женщин — дорожные приключения, шлюх и радости залетных супружеских измен. Клиган предпочитал отмалчиваться и слушал, чаще чем надо прикладываясь к бутылке и стараясь не сильно углубляться в отголоски собственных мыслей на тему прекрасного пола. Мужики от души балагурили — по-видимому им редко удавалось так гастролировать вдали от жен. Тем более, похоже было что и жены у них всех были ушлые. Один из товарищей заметил, что неизвестно чем там еще занимаются их супруги в отсутствие кормильцев — чем вызвал дружный хохот у всех членов коллектива. Клиган некстати вспомнил о патлатом юнце, что облапал Пташку на крыльце ее школы и ему стало совсем мерзко. Он подумал, что стоило бы сменить тему — или свалить, поскольку мужики раздухарились не на шутку — того и гляди пойдут искать себе приключений на свои бородатые головы. Неожиданно тощий хрен, похожий на Мизинца, бросил в его сторону ехидную реплику. Остальные замолчали, в ожидании реакции:  — А ты, наш незамужний друг, видать специалист по молоденьким? Клиган напрягся. Заявление было похоже на провокацию, и он на пьяную голову не очень понимал, как на это правильно реагировать. Вечер стремительно катился под откос. В мозгах долбилась песня, что пела одна из групп, что сегодня выступала в клубе: «…Все, что я получила Было холодным и белым Тот, кого я любила Робким был и несмелым Все что случалось однажды Это всего лишь зима Зима…. Зима…»  — Что ты собственно имеешь в виду, друг?  — Да что уж там! У тебя явно проблемы другого порядка чем у нас. Хорошо быть холостым и свободным.  — Иди ты на хер! С чего ты взял этот бред про молоденьких?  — На хер можешь смело идти сам. Или еще куда подальше. А насчёт молоденьких — все просто как пареная репа. Ты так таращился на ту миленькую златовласку, что таскала нам пиво, что только ленивый не обратил на это внимание. Посмотреть там, конечно, было на что, не спорю. Да и та певичка — что чирикала про снег — такая черноволосая кудряшка — тоже была вполне ничего. Ну ты и сам заметил — даром, что ли, глаза на нее пялил. Не, брат, я тебя не осуждаю, упаси боги! Как говаривал один мой клиент: Carpe Diem  — Что? Эта фраза отдалась в затуманенном мозгу Пса чем-то очень знакомым и неприятным. Где он это уже слышал?  — Это латынь, мой незамутненный знаниями брат. Значит — «лови момент». Когда я шоферил и возил разную шушеру по городу, был у меня такой пассажир. Периодически появлялся и всегда вызывал из парка только меня. Хороший был клиент, щедрый и обязательный. Всегда шутил. И шарил в латыни и всяких еще словечках. Я некоторые перенял. Жаль, что теперь он исчез. Видать, запалился где-то. Я отвез его в аэропорт — недавно, с месяц назад — и больше не видел. Ну вот. Ежели тебе приперло — лови этот самый момент. Неудовлетворенная похоть до добра не доводит, хе-хе. А то может это любовь — и где-то тебя ждет хорошенькая курочка в школьной форме? Это конечно странно — при такой-то роже — но чего в этом мире только не случается… Клиган вскочил. Дальше он смутно помнил, что произошло. В себя он пришел только на заваленном хламом балконе, куда его вытащил почти такой же здоровенный как его покойный братец, лысый толстяк по кличке Буйвол — в компании он шел за босса.  — Остынь, братец. Джефф, конечно, дерьмо, но не стоило тебе так заводиться от его болтовни.  — Джефф?  — Ну да. Тот тип, которому ты, похоже, сломал челюсть. Уймись. Помахались и хватит. Эко тебя проняло!  — Отпусти меня! Все! Я в порядке. Просто хотелось его заткнуть. Мне жаль, что так вышло. Я, пожалуй, пойду. Тем более, завтра пора трогаться в путь.  — Пожалуй, да. Но ты не парься и не бери в голову. Я сам его не слишком-то люблю — но он из нашей старой компании — приходится звать и его на слет. Уж не обессудь.  — Нормально. Я сам найду выход. Спасибо за душевную — до последнего часа — компанию.  — Бывай, брат. Было приятно познакомиться. Клиган молча отсалютовал оставшимся в комнате байкерам — двое в углу приводили в порядок рыжего кретина Джеффа — и вышел на лестницу. Да, с головой у него явно не все было в порядке. И чего он так взбесился? Чистой же воды дурь. Вот они — треклятые последствия — как там этот урод сказал — «неудовлетворённой похоти». И добро бы его кто-то реально ждал — так нет. Впереди была только очередная дорога. После драки хотя бы глупая песня про снег отвязалась. На улице его неприятно накрыло дождем — и воспоминанием о давнем бешенном дне Пташкиной скачки на берегу. На треснутых часах на углу улице стрелки ехидно показывали три часа и восемь минут. Начинался час бдений. Пес протаскался под дождем еще час — в надежде перепрыгнуть время бессонницы и мерзких мыслей. В голове начала долбиться другая песня из репертуара той же группы из клуба: «Проходят шеренгою боги, Развенчаны, скрыты в годах, Где раньше сплетались дороги, Что нынче молчат в городах. И строятся звезды в шеренги На пыльных чужих небесах, И тают слова, словно деньги, И кружится осень в лесах…» К четырем он все еще не протрезвевший, промокший и с усилившейся мигренью доплёлся до съемной квартиры и даже не взглянув на Пташкину фотографию, рухнул на неудобную кровать. На его счастье на этот раз Неведомый сжалился над ним и сон пришел быстро и безболезненно — не принеся с собой ни мыслей, ни картинок. С утра он собрал манатки и убрался из осточертевшего фабричного тусклого городка. Не сильно раздумывая, взял направление к югу — к побережью. Колеся по стране, он неожиданно добрался до оставленного позади моря — но на этот раз, оно лежало у него впереди.