Это было у моря

Неожиданно наползло Налетело в шелках восточных Астры, паданцы, — снов крылом, Смутным образом стылой ночи. Запах терпкий осенних строф Рыжим золотом в снежно белом В завихренье зимы ветров Листопад распростерся смелый Я смотрю — и не узнаю Лица пришлые в призме пестрой У калитки одна стою Я не берег, я — дальний остров. И потоками чертит снег Неуместность далеких красок. Новым днем захлебнулся век, Тонкой вязью по краю масок. Было проще в тиши, в плену Ватных лап декабря седого Осень вновь возвернет вину Хрупким льдом по тропе садовой. На замёрзших моих щеках, — Не снежинки, а позолота А под сердцем — твоя рука Тронет пламенем мглы оплоты.

Санса 1. Санса оторвалась от тетрадки и в который раз потрогала свой затылок — со дня стрижки он все время казался ей патологически незащищенным. Она уже неделю была на домашнем обучении — как выяснилось, Рейегар позвонил директору сразу после их примечательного разговора за ужином — и имел со старой стервятницей долгую беседу, результатом которой стал Сансин перевод в экстернат и даже небольшая скидка в оплате что директор любезно предложила сама — видимо, за издержки и нервотрепку. Сансе составили план учебы, который она получила в понедельник по электронной почте. Ей полагалось являться на консультации пару раз в неделю после окончания учебных часов — в один день по гуманитарным дисциплинам, в другой — по точным. Ей оставили все учебники и даже выдали дополнительные книги и пароли на сайтах для самостоятельного обучения и тестирования по школьной программе. Пока все шло хорошо — без надоедливого вставания по утрам, ненавистной пытки школьной формой — и главное — каких бы то ни было отвлекающих факторов в лице сверстников — как врагов, так и друзей. Пока Санса ощущала по большей части облегчение от отсутствия чересчур осязаемого фронта непонимания и гнетущего осуждения в ее адрес со стороны основной части одноклассников. Ее немногочисленные друзья — собственно, их было всего лишь двое — Миранда и Зяблик — были конечно крайне опечалены ее «дезертирством» — как ехидно выразилась Ранда. С подругой, впрочем, Санса регулярно созванивалась — после того, как она сама отказалась от посещения школы ей конечно стало внезапно дико любопытно, что там происходит. Ранда же охотно делилась новостями и сплетнями и лукаво намекала на то, что ее план по «обработке» учителя словесности успешно продвигается вперед. С Зябликом было значительно сложнее. Когда он услышал от Сансы — когда в понедельник утром по обыкновению приехал за ней на лимузине — что больше она не будет его сопровождать и почему это произошло, то побледнел так, словно ему выпустили несколько литров крови за несколько минут. Сансе даже стало страшно, что он опять грохнется в обморок — но, когда она положила ему ладонь на костлявое плечо, Зяблик неожиданно сбросил ее руку, поджал губы и развернувшись, залез в машину, не говоря ни слова. Сансе стало жутко и неловко — словно она подглядела что-то такое, что ей не положено было видеть и со стыдом впервые отдала себе отчет, как тяжело вероятно было Сандору выносить ее весьма похожие подростковые сцены и истерики. Час спустя ей позвонила возбужденная Миранда и рассказала, что Зяблика только что увезли на скорой с приступом эпилепсии — после того, как он неожиданно разбил нос Грейджою на перемене и потом устроил скандал в кабинете директора. Санса схватилась за голову, понимая, что все это спровоцировано ей — и ей одной. И похоже, Ранда все-таки была права — болезненный мальчишка напридумывал себе неизвестно чего и, по-видимому, действительно был в нее влюблен. Санса не знала, что ей и думать и не понимала, что пугало ее больше — его нездоровье или очевидная неадекватность. На самом деле она минимально не представляла, как ведут себя влюбившиеся в первый раз мальчики. Мерилом для нее был единственный мужчина, которого она знала — слишком зрелый, чтобы сравнивать его с Зябликом — и она сама. Сопоставлять Робина Аррена и Сандора Клигана было настолько же глупо как проводить параллели между высоченной сосной, растущей за домом у Таргариенов, в которую этой весной попала молния и теперь она безнадежно пыталась справиться с напастью, и чахоточным базиликом, что Лианна пыталась вырастить в горшочке на кухонном подоконнике — его неизбежно то заливали водой, то вовсе забывали поливать — и результатом был длинный бледный, мающийся нехваткой света стебелёк, на котором уныло торчали три кривеньких листика. Если все ее чувства к Сандору напоминали немыслимый циклон, который существовал уже давно помимо нее, жил по своим собственным законам, крутя ее внутри своей воронки как безвольную щепку, то все, что она могла испытывать к Зяблику больше было похоже на легонькое дуновение карманного вентилятора, что можно было выключить в любой момент и что был слишком слабым, чтобы даже хоть как-то минимально повилять на температуру ее тела не говоря уж о том, чтобы высушить испарину со лба или заставить ее вздрогнуть от неожиданного порыва подобия ветра. Как она не могла не любить первого — независимо от того, насколько серьезно старалась сопротивляться стихии, так же не могла и помыслить себе полюбить второго — даже если бы попыталась. Зяблик пугал ее своей неприспособленностью, своей странной от нее зависимостью, всеми этими неведомыми ей напастями, кроющимися за его болезненно-бледной кожей, не тронутой ни солнечным светом, ни человеческим теплом. Ее чувства по отношению к этому жалкому мальчишке даже было трудно сопоставить с тем, что она испытывала по отношению к Брану. Покалеченный брат был тем не менее сильным и упрямым, как все из их семьи, он продолжал сопротивляться — в меру своих возможностей и даже часто превозмогая те лимиты, что диктовало ему его нынешнее положение. Зяблик же словно плыл по течению как выдранный с корнем из почвы безвольный цветок — только вытащив его из бурного потока жизни и приблизив вымокшие лепестки вплотную к лицу можно было ощутить почти незаметный аромат — смазанным признаком какой-то теплящейся глубоко внутри жизни. Можно было попытаться высушить его, найти ему теплое безветренное местечко где-нибудь на солнечной опушке, зарыть безвольные корешки в мягкую почву — и все же никто не гарантировал, что даже сидя возле него круглосуточно и укрывая его листьями от ночных холодов, одним утром ты бы не обнаружил что все до сих пор сохранившиеся листья завяли, а стебелек безжизненно распластался по земле. Попытка конечно не пытка — но беда в том, что и пробовать Сансе не хотелось. И все же, преодолев все свои сумбурные мысли и наползающее на нее леденящее отторжение, граничащее с физическим отвращением которое испытываешь, когда касаешься чего-то чужеродного, в среду с утра после завтрака, воспользовавшись тем, что все родственники куда-то уехали или ушли, за исключением Брана, засевшего в кабинете Рейегара и пытающегося «вылечить» словивший вирус компьютер дяди, Санса оделась потеплее — на улице был сильный восточный ветер — и выскользнула из дома, направившись вниз по Кленовой, по направлению к мрачному особняку, в котором за пять блоков от дома Таргариенов проживал Зяблик Аррен. 2. По дороге к своему удивлению Санса наткнулась на мрачную Арью с рюкзаком на одном плече, болтающуюся на углу пересечения Кленовой и Соснового переулка. Та заметила сестру и, не говоря ни слова, запихав руки в карманы черной мотоциклетной куртки — копии той, что когда-то купил для нее Сандор и что осталась в домике в горах — шаркая тяжелыми ботинками зашагала в футе от нее. Так, в молчании они прошли один квартал, пока Санса наконец не решилась спросить, что, собственно, младшая сестра делает на улице в учебное время.  — Ты тоже болтаешься тут неизвестно зачем — хотя я слышала, как с утра ты говорила тете, что собираешься засесть за реферат по истории. Сама же хвасталась, что такая ответственная — а не прошло еще и недели, как ты ушла в экстерны — и уже слиняла от добросовестных занятий.  — Арья, мама всегда говорила, что «сам дурак» — не аргумент.  — Ну и пусть. Мне все равно. Если тебе можно — то и мне тоже.  — Вот и нет. Мы с тобой в разных весовых категориях.  — Я не понимаю — ты что, намекаешь, что я жирнее тебя? Так даже дождевой червяк и тот по сравнению с тобой — толстяк!  — Не дури. Я не о том. Спасибо на добром слове, кстати. Я заканчиваю школу и у меня всегда были отличные отметки — а ты с трудом шаришь в литературе и до сих пор думаешь, что грибы — это животные.  — Сама ты бледная поганка. Типичный пример млекопитающего гриба. Зато я в математике на три корпуса впереди тебя — и всегда была. Не говоря уже о физкультуре, экономике и планировании домашнего хозяйства. Да и с датами по истории ты всегда путалась. Ты только красивые балладки и запоминаешь. Трень-брень, вечная любовь…  — Какая глупость! С тобой говорить — надо иметь глухие уши и язык без костей! Они прошли в молчании еще пару минут. Потом Арья, глядя исподлобья на сестру, все же нехотя промолвила:  — Что ты думаешь по поводу приезда младших Таргариенов? Санса с изумлением воззрилась на хмурую девчонку:  — А, вот что тебя волнует! И что на этот раз — опять будешь пытаться подложить ужей в постель к Визерису?  — Да я бы с удовольствием. Визерис — конечно редкостная дрянь, но где сейчас найдешь ужей? Они все спят. И подвязочные змеи тоже. Как вариант — мои ядовитые улитки. Правда боюсь, что Визерис еще более ядовитый. И потом он наверняка их раздавит — если они сами не отравятся от приближения к его бледной тушке. Он конечно не Джоффри — но тоже мелкий садист в своем роде. Но не он меня беспокоит.  — Ты про Дени, верно? Санса вспомнила про то, что рассказывал ей Бран про тот дурацкий случай в парке этим летом. Что Джону нравится Дени, было известно еще со времен, когда и она и младшая сестра Рейегара носили косички — а Джон и Робб придумывали всякие неприглядные способы чтобы позлить или напугать девчонок. Арья никогда ничего не боялась — и, похоже, именно это на каком-то этапе затащило ее в мальчишечий лагерь, тогда как они с Дени стабильно занимали место по другую сторону баррикад. Санса встречалась с младшей Таргариен примерно раз в два года — та изредка приезжала к брату — а их родители, считая, что чем больше детей, тем веселее каникулы, в таких ситуациях посылали всех старших отпрысков на несколько недель к тетке. Санса не то, чтобы считала Дени своей подругой, но и неприязни к ней не испытывала. Та была уж очень робкой и явно затюканной Визерисом — тут Арья была безусловно права — тот страх, что читался в сине лиловых глазах хрупкой, как фарфоровая дорогая кукла, белокурой девочки был сродни тому, что она заметила в раскладе Джоффри и его младших брата и сестры. Мирцелла даже казалась побойчее. Но вдали от старших братьев — потому что Дени даже Рейегара умудрялась опасаться — она неожиданно начинала раскрываться. Когда она забывала о том, что ей полагалось по статусу быть чинной и благовоспитанной, синие глаза начинали искриться, в голову приходили самые неожиданные и самобытные идеи — так что они умудрялись порой обставить даже вредных мальчишек с не менее вредной маленькой, но удаленькой Арьей. Нет, Санса не считала ее подругой — но быть ее союзником было удивительно удобно, плодотворно и приятно. Так же как, видимо, быть ее врагом могло повлечь за собой необратимые последствия. О чем она и собиралась напомнить сейчас Арье. Из трех отпрысков Эйериса Таргариена, младшая девочка впитала в себя больше жизнеспособности и смекалки чем оба старших сына вместе взятые. Иногда рядом с ней Санса чувствовала себя неполноценной неженкой — хотя поначалу, в первые дни совместного времяпрепровождения напротив ощущала себя почти Арьей. Но потом Дени начинала раскрываться — и демонстрировала истинную свою сущность — тогда как Санса, обычно не имеющая привычки рисоваться или притворяться, оставалась безнадёжно позади. Это было немного досадно — но каждому свое. Санса не была завистлива — поскольку считала, что ей и так по жизни повезло. Теперь она несколько изменила мнение, но привычка довольствоваться тем, что у нее есть, укоренилась. Поэтому когда Санса услышала от тетки, что сфабрикованный зловредным Визерисом брак Дени неожиданно заиграл новыми красками — похоже, что молодые супруги умудрились друг другу все же понравиться — она не могла не порадоваться за приятельницу и родственницу. А Визерис, привыкший полностью властвовать над сестрой, оказался не у дел. Дени, обретя покровителя в лице мужа, перестала слушаться брата и начала стремительно взрослеть и примерять на себя новые роли. Лианна была очень довольна этим союзом — несмотря на грустные снобистские заходы мужа — и считала, что хоть и посыл Визериса был, мягко говоря, некрасивым, важно в итоге было то, к чему он привел. Поэтому она, подбираясь издалека, уговорами и философскими рассуждениями таки убедила мужа помириться с младшим братом. Результатом являлся этот нынешний визит — жест доброй воли со стороны двух упрямцев-Таргариенов. Арья меж тем не хотела ничего принимать в расчет. Глядя на носки собственных ботинок, топчущих заснеженную мостовую, она упрямо твердила, что Дени — лицемерная ломака и притворяла, и что приезд Таргариенов тут же разрушит то хрупкое равновесие, что установилось в последние дни в доме. Санса мало верила, что Арье реально есть дело до «равновесия», но подозревала, что дело совсем в другом, хотя и боялась спросить об этом напрямую, щадя чувства сестры. Все проблема была в Джоне — и нынешнем их разладе, видимо во многом спровоцированным летним эпизодом и дальнейшим накручиванием всего этого Арьей. Но как можно было втолковать все это сестре — если она даже ни сном ни духом не желает признаться в том, что банально ревнует Джона к Дени. В итоге Санса решила, что единственный метод помирить этих двух дурней — почаще твердить им обоим о том, что Дени счастливо замужем. Авось Джон от тоски потянется к Арье, а ее младшая сестра, тщательно скрывавшая свою сердобольность, все же не захочет бросать Джона в грустях. Едва ли было хорошо им потворствовать — хотя понятно было, что племянник с тёткой — это все же не совсем то, что кузены. Если связь двоюродных братьев-сестер все же кое-где принималась, то союз прямых родственников через поколение был вообще совсем немыслимым и непотребным.  — Арья, ты же понимаешь, что никто не может запретить им приехать — братьям и сестрам надо иногда видеться. Подумай сама, если мне кто-то захотел повидаться с Браном и Риконом — или с тобой.  — Можно подумать, что ты хочешь меня видеть. Ты шарахаешься от меня как от чумы.  — Нет, дело не в этом.  — Ну как же, да. Я не хотела. Не хотела читать это дурацкое письмо. Всё вышло случайно.  — Знаю. Но это все равно тяжело. Я почувствовала, что все против меня. И ты. Когда мы с тобой наконец созвонились — пока я была в горах — я была так рада. Даже счастлива, можно сказать. Словно нам с тобой дали еще один шанс — объединиться и объясниться.  — Вот и объяснились, — мрачно пробубнила Арья.  — Ну в чем-то так оно и есть. По крайней мере мы в каком-то смысле друг друга поняли. Знаешь, мне так надоело, что все за меня решают — что нужно, а что — не нужно. Ну я еще могу понять — старшие. Это им положено по статусу. Но ты — мне казалось, ты на моей стороне. А и ты туда же.  — А я и была на твоей стороне. И сейчас тоже… Просто меня бесит, что ты тратишь силы и выворачиваешься наизнанку из-за такого дерьма!  — Арья!  — Но ведь это так. Он повел себя как дерьмо! А я ты меня пытаешься заставить про это молчать! Санса невесело усмехнулась.  — Чего уж там молчать. И так все знают. Даже Рикон и близнецы.  — Верно, знают все. И молчат. Чтобы тебе не было еще больнее. Ну и я тоже хотела того же. Ты сама — попади я в такую ситуацию — стала бы мне давать такое письмо?  — Нет. Наверное, не стала бы.  — Ага. Начала бы прятать меня под своими крыльями, пытаться защитить. Ну и я впервые попыталась сделать то же самое. Но я же не Пташка.  — Ты — точно не пташка. Ты — дикобраз. Захочешь подойти — а не тут-то было. Вот и с Джоном…  — При чем тут Джон! Он просто зануда, который только и знает, что меня поучать. А сам-то…  — Ага, а сам смотрит на Дени, да?  — Блин, Санса ты вечно все передергиваешь на свои дурацкие романы! Для меня все не так. Он заморачивается своими комплексами — и думает, что я в него втюрилась! А для меня он как брат — особенно после Робба. И этот кретинский раздрай меня бесит. Хочется, чтобы все было как раньше. Он сам от меня бегает — после этого идиотизма в парке. Думает, что я на него настучала из ревности.  — А это не так?  — Нет, конечно. Но это же был абсурдный бред! Она же ему тетка! Фу! Это было так противно…  — Знаешь, Арья — я вот что тебе скажу. Тебе стоит доверять людям чуть-чуть больше. Я не думаю, что Джон серьезно себе думал что-то насчет Дени. Ну всякие помутнения бывают у всех.  — Вот и не у всех. У меня — не бывает.  — Хорошо, у всех — кроме тебя. Бран же сказал — это был какой-то дурацкий спор. Знаешь, когда ты начинаешь взрослеть — и чувствовать себя женщиной — тебе хочется попробовать свои чары на всем, что движется. Я полагаю это то, что случилось с Дени. У меня тоже такое было — там, когда я была на море. Ты действуешь вопреки здравому смыслу, просто по наитию — словно тебя несет волной.  — Знаем мы, куда потом приносят такие волны… Взять тебя, к примеру…  — Да я не про Сандора. Ну то есть не только про него. Меня вообще несло во все стороны сразу. Просто ты еще видимо не доросла до этого. Когда оно случится — поймешь, о чем я. И в этой ситуации хорошо, если человеку дают право самому вовремя осознать этот момент — и остановиться. А ты в том случае заняла позицию демиурга — и решила за них. Просто из опыта — демиургу власть глаза застит — но тут легко и заиграться. И проиграть в итоге. Люди — не пешки. У них есть свое суждение. И право на ошибку тоже есть.  — Ага, у всех есть — кроме меня.  — Почему это?  — Ну вот я допускаю, что ошиблась, донеся на Джона и Дени. А он даже и не думает меня извинять. Ходит как сыч и дуется. И ты туда же.  — Ничего я не хожу как сыч. И я тебя уже простила.  — Чего-то не похоже.  — Очень даже похоже. Не простила бы — тогда и не разговаривала бы сейчас с тобой. Арья угрюмо посмотрела на Сансу.  — Ты очень на меня злилась?  — Очень. Но что толку? Потом гонца за вести не ругают. У меня просто в голове все смешалось. Извини. Мир?  — Пусть будет мир. В следующий раз, когда я получу очередное письмо с тошнотворным разрывом для тебя внутри — тут же, как Ним, прискачу к тебе с этой гадостью в зубах. И большим ящиком бумажных платков.  — Нет, лучше с большим ящиком конфет. А потом мы вместе составим план, как передушить всех мерзких мужиков в радиусе ста миль.  — Это мне нравится больше, — заметно повеселела Арья, — Хочешь, я отслежу твоего дурацкого Клигана, взломаю ему телефон — наверняка ведь он купил новый — и сделаю так, чтобы будильник у него звенел каждый день в пять утра? Или нет, лучше в три ночи. Нет, не звенел — а вещал что-нибудь загробное твоим голосом? Состряпаю маленький карманно-телефонный вирус? Или обоим — и ему, и его глупой бабе?  — Я не уверена, что там вообще есть какая-то баба. И вообще. Пусть его. Я не хочу с ним больше связываться. После его предательства — думаю, ему и так хватает. И моего загробного голоса — и всякого другого. Арья возмущенно покосилась на сестру:  — Ты все еще его жалеешь?  — Ну что поделаешь? Жалею. Убогих надо жалеть. Этим своим жестом он поставил себя настолько ниже меня — словно рухнул с пьедестала вниз, в пропасть. Поэтому что не хочу с ним связываться. Он сам выбрал, куда ему ползти. Ну и пускай себе ползет. Что же — добивать лежачего?  — Ты его жалеешь! А он тебя пожалел?  — Но я же не он. А потом — с его точки зрения, то, что он сотворил можно назвать актом милосердия. Он и раньше все пытался меня переубедить идти вперед, а его оставить позади. Вот именно этим я и занимаюсь.  — Что, идешь вперед? А кстати, куда ты идешь-то? И я куда иду?  — Ты идешь в школу. Сейчас дойдёшь со мной до того перекрёстка — и свернешь влево. Я же знаю, где твоя школа находится. Успеешь ко второй паре.  — Ага, я что я там скажу? Что проспала?  — Хочешь, я напишу тебе записку? Ну, что ты была у зубного…  — Да ты что мне, опекун?  — Я нет. Но если я подпишусь тетиным именем, — да. Есть ручка?  — Ага. Санса взяла протянутый Арьей листок бумаги и черную простую ручку и накропала три строчки. Лихо расчеркнула внизу размашистую закорючку, вроде той, что ставила Лианна, подписывая чеки в магазине. Санса всегда была наблюдательна — и иногда это можно было использовать с толком. Арья с пристрастием изучила записку и сунула ее в карман, удовлетворенно хмыкнув:  — Спасибо! И тебе не стыдно совершать такие бесчестные поступки?  — Это же на благо тебе, — заметила Санса. — Не сделай бы я этого — ты бы пропустила целый день. А так — только пару уроков. Так что иди учись — студент! А я пошла дальше.  — А куда?  — Навестить одного моего приятеля. Я задолжала ему объяснение. Судя по тому, что ты мне давеча сказала — с этим лучше не задерживаться. Тем более — он не ты.  — В смысле? Ты же к Зяблику идешь?  — Ага. Ну и он, явно, не ты. Кстати о — можешь мне пообещать одну вещь?  — Что?  — Не изводи Таргариенов, когда они приедут, ладно?  — Ну уж нет, — мрачно заявила Арья. — То есть — я не стану доканывать эту кривляку Дени — тем более она приедет с мужем, мне даже интересно. И потом — она уже не Таргариен. Но вот ради Визериса — я готова не спать ночами и разрыть участок в поисках ужей…  — Ладно. Визериса можешь изводить — за себя и за всех остальных. Но ужей бы я пожалела. Они себе спят и не знают, что их ждет. Ужи-то чем виноваты?  — И правда, ничем! — хихикнула Арья. — Никто в этом мире не заслужил такого наказания, как визит Визериса. Но нам, как главным мученикам, придется терпеть…  — А с Джоном помиришься?  — Не. С ним — нет. Он же сам дурак. Пусть сам и мирится, — упрямо мотнула головой сестра, сворачивая к школе, — Ладно, я пошла, а то и ко второй паре не успею. Удачного тебе Зяблика! Она нарочито вразвалку поплелась по правой стороне переулка, на котором не было тротуара. Санса посмотрела ей вслед. Через несколько футов Арья видимо забыла, что она не девочка, а рубаха-парень и пошла ровнее — и изящнее. Сансе подумалось, что как ни пыталась сестра выглядеть как можно менее женственно, издалека даже больше начала напоминать мать, чем она сама. Санса вздохнула. Все носят маски — вот и ей тоже приходится. А у некоторых уже нет сил отлепить от кожи эти замены личины — и они уже сами забывают, как выглядит их истинные лица. Она развернулась и медленно побрела вверх, чуть слышно похрустывая свежим снегом. До резиденции Зяблика оставался еще один блок…