Это было у моря

Ты весь в белом, как в лунном свете. Театр полон, — и жаждет сцен Ты бледнее и недопетей Всех молитв моих. Тяжел плен Странной роли твоей, нестройной: Третий лишний, любовник снов Входишь, крадучись, в зал мой тронный, Ревность злая пьянит вином. Мне так жаль тебя, юный рыцарь Снежно-белого полотна! Я смотрю на кривые лица, — Не смеюсь только я одна. На щеке твоей тень от страсти, — Нарисованною слезой. Прожит век, и сменились масти Только нам с тобой не везет. И когда я склонюсь к другому В полутемном алькове дней Ты, безумной судьбой ведомый, Затрепещешь, лепясь к стене. И сыграешь, — последним вздохом Бестолковую эту роль. Вечный пленник иной эпохи, Недопетой любви король.

Санса 1. Дом впечатлял. Даже не столько впечатлял, сколько угнетал, нависал над досужим прохожим, решившим из любопытства подойти поближе и ступить в тень этого гиганта. Соседние домишки, размером примерно или чуть меньше резиденции Таргариенов на Кленовой казались закуской для этого серого чудовища, словно затаившегося перед прыжком. Фасад был выложен неровной каменной кладкой, полукруглые окна разного размера обрамлены темно-зеленым деревом. Вход был шириной в пять дверных проемов и застеклен — окантовка панелей, расчерченная объёмными квадратами, навевала мысли о старинных храмах и скрипучей глади дерева, натертого мастикой. Справа над улицей нависала выступающая наполовину из каменной кладки круглая башенка с острой, выложенной мелкой черепицей крышей, слева — под темным портиком был спрятан гараж. Санса подумала, что, видимо, раньше на этом месте было помещение для стоянки карет и ужаснулась возрасту мрачного особняка. Все окна, как слепые глаза были затянуты белой тканью. Сквозь полупрозрачный фасад виднелся пустой, блестевший зеркальной поверхностью пола холл. Стучать было как-то неловко и стремно. Санса походила под окнами башенки, вокруг старого кривого яблоневого дерева. Тронула одну из каменных не то горгулий, то орлов, стоящих на низеньких чугунных постаментах по обе стороны от входа, под портиком. Подумала, что зря не взяла у Ранды телефон Зяблика — сейчас бы позвонила, и мальчишка бы и вышел. Может быть. А тут стой как воронье пугало и жди, когда тебя заметят Зябликовы дядья. Судя по высказываниям Робина, люди они были не слишком-то приятные. Санса вздохнула и подняла повыше воротник. После проделанного пути было досадно возвращаться несолоно хлебавши. Зря, кажется, она отослала Арью в школу — та бы живо отыскала Зябликов номер. Хотя, домашний номер может быть и в доступе, хоть на сайте «Найди меня» — огромного каталог номеров телефонов. Санса вытащила из кармана почти разрядившуюся трубку и ледяными пальцами принялась вводить запрос. И почему на морозе так быстро садится батарейка? Экран не слушался — Санса подышала на пальцы и вытерла их о куртку. Телефон уныло пропищал, что ему требуется срочно поесть. В этот момент в особняке Зяблика негромко хлопнула дверь. Санса подняла глаза от экрана и увидела, что из дома кто-то вышел. Темноволосый, не старый еще мужчина торопливо прошёл к стоящей возле тротуара небольшой вылизанной машине, открыл ее и залез внутрь через переднюю пассажирскую дверцу — видимо собрался не уезжать, а что-то взять из автомобиля. Вскоре он это что-то нашел, сунул в карман добротного, но неброского серого пальто закрыл свою аккуратную машинку. Только тогда он поднял взгляд и заметил Сансу, замершую на тротуаре возле яблоневого дерева. Мужчина, засунув руки в карманы, направился к дому. Санса шаркая сапогами по снегу попыталась максимально рассчитать траекторию, чтобы с ним пересечься. Они столкнулись прямо у входа — возле каменных птицеящеров. Размышляя о том, как начать разговор, Санса исподволь изучала лицо посетителя дома Аррен: черные волосы с проседью, благообразное лицо — только нос длинноват — но возможно это и придавало физиономии мужчины индивидуальность — маленький, слишком женственный рот и жёсткие складки возле крыльев носа, что выдавали в нем циника.  — Здравствуйте! Я тут пришла…  — Вы та девочка из школы. Погодите, — мужчина потер переносицу — как это — на слуху вертится — Санса, вот! Санса Старк, верно?  — Почему на слуху?  — Робин рассказывал о вас. Боги, да он все время о вас говорит! Подозреваю, — лукаво улыбнулся мужчина, — что его приступ «рыцарства» вызван также какими-то обстоятельствами, связанными с вами и вашим уходом из школы.  — Кто вы, сэр? Вы — его дядя?  — Нет, нет, нет. Боги упаси. Я его лечащий врач. Наблюдаю его уже много лет. Робин — милый мальчик, если только не втемяшивает себе что-то в голову. Если же да — то он и святого доведет до ручки.  — Как он?  — Хорошо. Лучше, чем ему самому бы хотелось. Он лежит в постели — но больше рисуется, чем реально себя плохо чувствует.  — А что произошло в школе?  — По-видимому, у него упал уровень сахара в крови, и это вызвало приступ. Бывает, что он забывает поесть — или не делает этого нарочно. При том, что инсулин он себе ввел — и доза была избыточна. Может, просто отвлекся на что-то. Робин попытался устроить там всем разнос — защищая вас, я так понимаю , хотя он отказывается об этом говорить. Нам позвонила директор и в общих словах все это поведала. В процессе скандала у него и случился приступ — не очень тяжелый, но достаточно напугавший вашу директрису. Она вызвала скорую, те подкачали его глюкозой — и отвезли в больницу, где ему на всякий случай сделали анализы. Картина вполне себе стационарная. Мне надо более прицельно следить за дозами его инсулина — а главное, за тем, чтобы он вовремя ел. Но то, что происходит в школе — это всегда отдается на откуп самому Робину — видеть меня в качестве няньки там, он наотрез отказывается. А сам он временами дурит, хоть и большой мальчик. То не ест, то не колет инсулин, то нервничает так, что уровень сахара скачет до небес — тяжело, в общем. Ему надо было бы перейти на домашнее обучение — уж сколько раз говорил — но дядья Робина не хотят. Говорят, мальчику нужен социум. А по мне так — мальчику социум как раз совершенно не нужен, он только его дестабилизирует. При той легкой форме отклонений в психическом развитии, что у него имеются, он вполне способен безопасно для себя и других взаимодействовать с окружающими. Но умение общаться — не мускул, его не накачаешь. Особенно, если вместо общения устраивать истерики. Для общего развития ему бы хватило пары-тройки друзей, что общаются с ним на постоянной основе и не провоцируют уж такого стресса.  — Я могу с ним повидаться?  — Думаю, он очень бы этого хотел. Другое дело, — признает ли Робин это. Вчера вечером звонила мисс Ройс — как раз я собирался уезжать домой. Робин начал капризничать и отказался с ней говорить. К счастью для него — мисс Ройс крайне настойчивая особа — она перезвонила еще два раза, пока Робин не сдался и не подошел к телефону. И, похоже, этот разговор явно пошел ему на пользу. Сегодня он гораздо спокойнее — и сахар так не скачет.  — Вы меня пустите к нему?  — Ну, давайте попробуем. Его родственники уехали по делам — их не будет до вечера. Мне были дадены четкие указания не давать ему вставать с постели. Но ничего не сказано про то, что нельзя пускать к парню посетителей. Но предупреждаю вас, мисс, что он может начать упираться и скандалить. Тогда я буду вынужден ограничить ваше общение. Все, что не идет моему пациенту на пользу приходится оставлять за пределами этого дома.  — Если он будет скандалить, я сама уйду, обещаю.  — Хорошо. По рукам. А теперь пойдемте — а тот тут такой ветер неприятный. Прошу! Доктор прошел вперед и отворил перед Сансой одну из тяжелых стеклянных дверей. Они зашли в полупустой холл с натертым до блеска холодным белым мраморным полом. Дом больше напоминал музей, чем жилое помещение. По углам холла — прямо как в картинной галерее, стояли коричневого бархата узкие кресла. На стенах висели потемневшие от времени фамильные портреты. В некоторых из них Санса уловила знакомые нервные черты приятеля по школе. Звуки шагов гулко разносились по холлу. Напротив входа — на другой стороне огромного помещения — тут запросто можно было устроить урок физкультуры или какой-нибудь спортивный матч — было огромное панорамное окно, что вместе с застекленным входом придавало холлу подобие гигантского тоннеля или арки. Холодный зимний свет освещал строгую архитектуру дома, превращая его из наследственной резиденции в храм. Отблески и отражения декабрьского утра на мраморном полу словно только сгущали тени под высоким потолком, затемняя лица предков Робина на портретах и очерчивая их какой-то усталостью, граничащей с безнадежностью. Доктор аккуратно снял пальто, вытащив из кармана предмет, за которым ходил в машину — это оказался небольшой плеер с наушниками (Санса позабавилась на этот счет, подумав, что, по видимому, и у доктора тоже порядочно сдают нервы от странных разговоров Зяблика, если уж он решил заткнуть себе уши музыкой) и, сунув себе его в карман вельветовых брюк — одет он был весьма по домашнему и демократично — джинсы и толстый свитер (никаких тебе белых халатов и костюмов) — прошел по широченной лестнице на второй этаж. Санса осталась одна в холле. От нечего делать она, расстегнув куртку — внизу было не очень-то жарко, так что раздеваться она не спешила — прошлась туда-сюда вдоль стен, рассматривая портреты. Некоторые были явно стилизованы — особенно те, что подлежали, судя по костюмам к прошлому веку, другие напротив резали глаз пугающим реализмом без прикрас. Таким был и групповой портрет Зяблика и его родителей. Тут он был отображён еще совсем маленьким мальчиком — стоящим впереди пожилого благообразного мужчины в благородных сединах и полноватой, неприятного вида женщины с поджатыми губами. Та явно была моложе мужа, что, впрочем, нисколько не спасало положение — бесформенная фигура и, в особенности, выражение лица, полное какой-то нетерпимости, граничащей с фанатизмом, старили ее на десяток лет и даже рядом с немолодым мужем она казалась безумной старухой. Санса подошла поближе, чтобы повнимательнее разглядеть лица. Зяблик не очень-то был похож на своих родителей. От матери вообще не было ничего, кроме близко и глубоко посаженных глаз. А отец был на этом потрете слишком уж в возрасте, чтобы можно было сравнивать его с маленьким ребенком, стоящим рядом с ним — или с худосочным юношей, которого Санса пришла повидать. Наверху послышались шаги — доктор явно спускался вниз, стуча подошвами по мрамору лестницы. Санса подумала, что эта лестница должно быть очень скользкая, и озабоченно взглянула на собственные сапоги — те были все в снегу и уже оставили на светлом мраморе пола грязные лужицы. Вытереть ноги было совершенно не обо что. Видимо, в доме Арренов не слишком то часто бывали посетители. Доктор сбежал по лестнице. На счастье Сансы, у него хватало смекалки и здравого смысла — в руках он держал снежно-белые гостевые тапочки. Присев на краешек одного из бархатных кресел, Санса занялась молнией на сапогах. Доктор, хмыкнув, покосился на лужицы талой воды. Сам он как-то умудрился остаться в ботинках — но при этом те были совершенно сухими. Санса проследила его взгляд и виновато пожала плечами.  — Да не беспокойтесь вы так! — воскликнул доктор, — Тут горничная вытирает каждый час. Теперь у нее хотя бы будет реальный повод. Переобувайтесь — наверху очень тепло, — там так топят, что можно растаять. Да еще и камин в комнате Робина — он сегодня с утра потребовал разжечь его. Да и куртку снимайте, — давайте мне, я повешу.  — А кто тут еще живет, в этом доме? — с опаской спросила Санса, скидывая куртку — та блокировала движения и мешала ей расстёгивать обувь — и невольно вздрагивая от стылой сырости холла.  — Две горничные и кухарка. До последнего года у Робина была еще и гувернантка, но он потребовал от нее избавиться — дескать, большой и надоела. Бедная тетка десять лет жизни на него убила — и никакой благодарности, кроме неожиданного указания на дверь и щедрых премиальных от дядьев Аррена. Все же Робин порой удивительно жесток. Будьте с ним настороже мисс Санса, да и мне придется присутствовать при беседе, уж извините. Если я увижу признаки чрезмерного волнения — нам придётся перекатить этот эксперимент. Договорились?  — Ага. А что он делает сейчас?  — Полагаю, читает очередную энциклопедию. Робин очень любит такого рода литературу. Выискивает всякие формулировки и описания понятий и потом шерстит этот предмет до абсурдной глубины — от фолиантов прошлого века до часов поисков в сети. С тура он взялся читать про средневековый театр — и сейчас уже весь обложен пьесами, картинками и биографиями артистов, что натаскали ему горничные. У Арренов замечательная библиотека; ее собирали годами  из поколения в поколение.  — А сколько лет этому дому, вы не знаете?  — Полагаю, около двухсот. Робин мне поведал, что он был построен тогда, когда этот город еще не существовал. Что это было ленное владение его родственников — от дальней части Кленовой улицы до западных предместьев была только территория парка. И на многие мили вокруг — половина долины — тоже принадлежала им.  — А куда все делось?  — Было продано — муниципалитету города по большей части. Нет, землей вне городской зоны этот клан по-прежнему владеет. Робин — богатый наследник… Санса наконец справилась с застежкой сапог и, запихав одеревеневшие ноги в слишком большие тапочки, поставила обувь аккуратно к стене, обитой такими же дубовыми панелями, что оправляли стеклянные двери входа.  — Ну пойдемте., — сказал доктор, проходя вперед. Санса покорно пошла за ним вслед. Они миновали два пролета лестницы и вышли на застеленную толстым цветочным ковром площадку второго этажа. Робин, похоже, жил как раз в той полукруглой башенке, что нависала над газоном справа. Доктор повел Сансу к раздвижной деревянной двери и негромко сказал:  — Я не хочу подслушивать ваши разговоры. Поэтому сделаем так: я останусь в комнате, но в уши вставлю это, — достал он из кармана свой плеер с бусинами мелких наушников, — Так мы соблюдем указания, и никому не будет обидно. В любом случае, Робина я знаю так хорошо, что признаки чрезмерного волнения я у него на лице обнаружу и без звука… Санса благодарно кивнула. Разговор с Зябликом и так предстоял тяжелый — а присутствие досужего свидетеля делало его еще труднее. 2. Они зашли в комнату. Свет тут был приглушен — окна занавешены белым атласом тяжелых штор. Зяблик лежал на гигантской кровати, в действительности обложенный кучей книг. В ногах кровати, в небольшом зазоре камина, уютно потрескивало пламя. По-видимому, дрова были сосновые или еловые — пахло смолой и можжевельником. Робин поднял взгляд — он было бледен, темные глаза запали, под ними были страшные черно- синие круги. Санса содрогнулась. На белом как бумага лице мальчишки резко выделялись красные, словно искусанные губы — небрежным мазком кармина. Санса обратила внимание на литографию у него в руках — персонаж комедии дель арте, унылый клоун в белом, с длинными до пят рукавами. Ей показалось это символичным. Робин был в белом, как персонаж, которого он изучал — стилизованная рубашка под старину, с пышными рукавами только подчеркивала его бледность и пугающие тени под глазами. Он словно готовился к выходу на сцену — в акте, где ему предстояло изобразить мертвеца. Юноша долго, не моргая, смотрел на свою бывшую одноклассницу, не говоря не слова. Потом опять опустил голову и уставился на картинку в руке. Доктор сел в велюровое кремовое кресло в углу, беспокойно вертя в руках микроскопический плеер. Санса не решилась сесть и так и стояла в дверях, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Гнетущее молчание начинало затягиваться. Его нарушил доктор, нарочито откашлявшись и бодрым голосом задав несколько дежурных вопросов по поводу измерения сахара получасовой давности. Робин, не поднимая глаз, бесцветно прошелестел, что с ним все в порядке и что все показатели он записал — указав рукой на толстенькую тетрадку на тумбочке. Доктор потянулся к записям, удовлетворенно их проглядел и кивнул.  — А раз с вами все в порядке, молодой человек, разрешаю вам пообщаться с вашей подругой, что пришла вас навестить.  — Я не желаю ни с кем общаться. А с ней в особенности. Никакая она мне не подруга. Ей до меня дела нет.  — Помилосердствуйте, Робин, девочка пришла к вам пешком, да по холодному ветру, одна. Не думаю, что человек, которому нет до кого-то дела, потащился бы в такую погоду только для того, чтобы продемонстрировать свое безразличие! Робин поднял голову. На бледных щеках внезапно заиграл лихорадочный румянец — двумя симметричными пятнами на скулах, словно кистью провели.  — Это правда? Ты пришла пешком? Ко мне?  — Робин, мы же договаривались — помнишь? (Санса не рискнула назвать его Зябликом — по крайней мере не сразу) Если ты заболеешь, я приду тебя навестить…  — Но ведь это было еще до — до того, как ты ушла. Я думал, все наши договорённости сгорели.  — Робин, я же не из-за тебя ушла!  — А из-за кого? Из-за Грейджоя? Ненавижу его. Ты знаешь, я его побил! Так стукнул, что у него кровь носом пошла. Когда узнал, что он до тебя докапывался — не смог удержаться…  — Робин, я тобой горжусь, — Санса прошла вперед и уселась на краешек кровати, в изножье, — Можно я сяду, а то устала? Аррен кивнул с довольным видом. Потом важно сказал:  — Тебе не стоило тащиться по холоду. Ты бы позвонила — я бы послал за тобой лимузин. Доктор мягко подал реплику из угла:  — Робин, ты помнишь, что лимузин занят — твои дяди уехали по делам до ужина.  — Ах, ну да. Ну вы бы съездили, подумаешь! Сансе одной и у вас бы места хватило. В этой вашей маленькой машинке.  — Да, конечно. Подвезти такую милую девушку как Санса было бы честью. Да только помните — я не могу от вас отлучаться!  — Боги, как вы мне надоели со своими приказаниями и глупостями! Я же не ребенок в самом деле. И со мной все хорошо. Это тогда было плохо. И то — после того как я отлупил Грейджоя, мне было уже все равно. Я и Ранде вчера то же сказал, — если оно того стоит — но пусть их, эти болезни. Болен я всегда. А могу отплатить по заслугам таким гадам очень редко. Вы должны радоваться — а вы только все нудите. Санса вот мной гордится. Она умнее вас всех вместе взятых. И пользы от нее больше, чем от всех ваших снадобий. И вообще, доктор, вы не могли бы нас оставить?  — Нет, не могу. Вы же знаете, мастер Робин.  — Тогда хоть в разговор не лезьте. Слушайте ваши глупые песенки, раз притащили этот ваш гаджет. И отстаньте от нас.  — Хорошо, как скажете. Доктор с кривой усмешкой вставил в уши наушники и начал сосредоточенно — даже слишком, чтобы это казалось естественным — тыкать пальцами в экран плеера. Робин недовольно посмотрел на него и покрутил головой.  — Вот так всегда. Он них не избавишься. Даже сплю я в компании — на ночь приходит сиделка. Словно я болен!  — Но ты же и болен, Робин!  — Ничего такого. Диабет — это почти не болезнь. Просто я другой. И организм мой работает в другом ритме.  — А как же приступы?  — Ах, это? Да ну их. Я забыл поесть. Кухарка положила мне банан — а я его ненавижу. И вообще все время гадости ем. Хочется хлеба — дают гренки с сыром. Хочется блинов — несут кашу. Бред какой-то. И никто меня не слушается. А ты умеешь готовить?  — Нет, вообще не умею.  — Жаль. Могли бы иногда завтракать вместе. Я бы к тебе приезжал с утра, и ты бы готовила для меня чего-нибудь вкусное.  — Если я начну кормить тебя завтраком, Робин — ты точно заболеешь. Зяблик помолчал и потом недовольно и капризно выпятил нижнюю губу:  — А когда же мы будем видеться теперь? Ты меня бросила одного, в этой мерзкой школе. Ранда ходит через два дня на третий. Там скверно, одни грейджои и всякие дуры-блондинки, что вечно списывают у меня математику.  — Это потому что ты умный. Все это знают.  — Это они на математике знают, а на переменках дразнятся. Там всегда двойные стандарты, в этой школе. Я хочу тоже на домашнее обучение — как ты. Тогда бы мы могли вместе заниматься!  — Послушай, Зяблик — это отличная идея! Можно я буду к тебе приходить заниматься математикой? Я как те блондинки: ничего в ней не смыслю. А к экзаменам надо готовиться все равно… Робин просиял:  — Ага, согласен. Приходи. По средам, как сегодня, после занятий? В среду дяди всегда куда-то таскаются. Я тебе все объясню про математику — она на самом деле простая, - только мелодию уловить надо.  — Договорились! Санса протянула Зяблику свою теплую ладонь. Тот помедлил, потом пожал ее своей — холодной и слегка влажной. Потом опять побагровел и сказал, глядя в окно:  — Послушай, я буду с тобой заниматься- если ты сделаешь, что обещала.  — А что? — Санса, убей боги, не могла вспомнить, о чем идет речь.  — Подстриги меня. Эти лохмы меня замучили. Их приходится чесать по сто раз на дню. И я не хочу выглядеть девчонкой. Санса про себя вздохнула. После его жеста в школе — ей казалось, что она обязана ему чем-то отплатить.  — Ну хорошо. Давай. Но только подровняю и все. Я не умею стричь. У тебя есть ножницы и расческа?  — Ага. Там, в столе. Я уже сам было собрался это сделать и выпросил у горничной ее швейные ножницы, самые острые. Санса бросила взгляд на недоумевающего доктора и достала из маленького столика тяжелые ножницы с острыми кончиками и белый гребень. Зяблик с довольным видом сполз с подушек и сел посреди своего царского ложа, повернувшись спиной к Сансе, откинул действительно длинные, как у фарфоровой куклы каштановые локоны за плечи. Резать их было жалко. Санса потрогала завивающуюся спиралью шелковистую прядь. Робин вздрогнул. Тогда она решительно подобрала гребнем его волосы — чуть ниже затылка — и раскрыв ножницы принялась за работу. Остриженные кудри сыпались на белоснежную гладь пододеяльника. Санса чувствовала на себе взгляд доктора, но глаз не поднимала, прищурившись для пущей концентрации, глядя на новую линию волос Зяблика. Обкорнанные пряди уже сразу начали завиваться на концах. Все что она могла сделать для этого хрупкого мальчишки — это жалеть его, но так, чтобы он об этом не догадался. Жалость — убивает. Особенно, если с другой стороны речь идет о каких-то нежных чувствах. Большего она дать ему была не в состоянии. Вот разве что подстричь волосы…