Часть одиннадцатая Обгоняя время
Наше время, милый, давно истекло, Но я все надеюсь его догнать. Я вижу край клетки через стекло Где мне занавеска, тебе — стена. На крики срываюсь, но с губ моих Лишь шепот беззвучный: услышь, пойми! Что век наш, разменянный на двоих Другими повенчан на смерть людьми. Когда мы стояли спина к спине, Весь мир перед нами в тени робел, Единством дыхание в тишине Порхало как пух от меня к тебе. А нынче я знаю, как петь одна, Как бодро по лезвиям шаг равнять. Я помню, что только себе нужна, И некому больше на боль пенять. И только под утро я у окна Стучу безнадежно рукой в стекло. Ты вряд ли услышишь. Тебе вина Дороже и слаще правдивых слов. И, может быть, завтра я не приду, Другим зачарованная путем. Мне жаль лишь того, что в своем аду Ты мерзнешь, карабкаясь на костер.
Санса I 1. Весенний ветер небрежно шевелил недавно развернувшиеся, еще липкие ладошки кленов. Некоторые деревья в городе еще не успели покрыться листвой, но на их улице царило радостное великолепие разных гамм и оттенков: недаром проезд назывался Кленовым. Сахарные нежно рыжели уже начинающими зеленеть звёздочками, красные смешно топорщились странными, еще не до конца вылупившимися из почек, похожими на каких-то невиданных не то птенцов, не то зародышей драконов стрельчатыми, мятыми «снежинками». Вдалеке, на перекрестке стоял, как страж, серебристый клен — он был пока более всего обнажен и, казалось, взирал на мелкие подстриженные деревца по соседству с некоторой долей неодобрения. Зато сейчас была видна во всей красе вся стройность его тянущегося к небесам ствола — не прикрытый ни снегом, ни листвой, он являл собой удивительное сочетание гармонии и силы. Санса, неторопливым шагом идущая из школы, приостановилась, чтобы полюбоваться на весенний денек и просто вдохнуть поглубже пряный теплый воздух. Она уже который день сидела над подготовкой к экзаменам — куда там было любоваться листочками! Наконец, последний был позади — оставалось только ждать результатов и заниматься рассылкой заявлений в колледжи. Поначалу она так радовалась своей новой свободе, что первые два квартала просто пробежала. Потом остановилась: к чему спешка? Родственники уже знали: она отзвонилась домой и сообщила Брану, взявшему трубку, что у нее все в порядке и она хочет пройтись пешком. Дома с появлением Висеньи было вечно так сумбурно, что Санса предпочитала лишний раз побыть снаружи. Даже занималась на большом балконе, выходящем во внутренний двор. Старшие дети старались не шуметь, пока малышка спит — и от этой нарочитости шумели еще больше. Рейегар чаще всего репетировал в консерватории, — хотя Лианна утверждала, что от звуков виолончели их дочь засыпает быстрее и потом дает ей возможность отдохнуть хотя бы часок. Тетя здорово уставала с младшей. Роды начались внезапно и преждевременно: холодным апрельским вечером, когда днем вроде уже казалось, что весна вступила в права, а ночью неожиданно возвращалась зима. Лианна, на последних месяцах бесконечно мучающаяся отеками, вдруг почувствовала себя плохо — резко и сильно, до рвоты, заболела голова. Рейегар измерил жене давление и, ужаснувшись полученным результатам (давление шкалило выше некуда), помчался вместе с Лианной в госпиталь. Там, после суток мучений и сомнений, запугиваний врачей и страшных прогнозов, в результате операции на свет появилась Висенья Таргариен — крохотная, недоношенная девочка с характерным лиловым цветом глаз, что, судя по отцу и братьям-сёстрам, уже не поменяется, что бы там ни говорили медсестры. Пола малышки не знали до ее рождения — родители заранее договорились не спрашивать у врачей. Так что Висенья была сюрпризом во всех смыслах этого слова. Две недели мать и дочь провели в больнице: при рождении кроха даже не могла сама дышать и первые дни была на искусственной вентиляции легких. Лианна лежала отдельно от Висеньи: малютку поместили в специальный кувез, и она была все время под наблюдением врачей. Тетке, похоже, было еще хуже, чем дочери: медленно восстанавливаясь после операции, она все время терзалась тем, что не смогла нормально доносить и даже родить младенца, который теперь болеет и мучается. В итоге Рейегар (Санса там тоже присутствовала, вместе с совершенно потерянным Джоном) согнал в палату к жене с полдюжины врачей, и те принялись убеждать изводящую себя молодую женщину, что она ни в чем не виновата — просто ее персональная история и особенности организма таковы, что именно эта беременность протекала тяжелее, чем другие. Опять же, Висенья быстро нагоняла своих более удачливых соседей по роддому — набирала вес, округлялась и развивалась не хуже других, несмотря на все опасения родителей. Через две недели она, на руках отца, впервые переступила порог родного дома, окружённая восхищенными братьями, сестрой и кузенами. Потихоньку все успокоилось. Лианна каким-то чудом умудрилась начать кормить малышку грудью — несмотря на то, что в больнице та была на специальном искусственном питании. Рейегар было начал спорить (Санса слышала их вечерние разговоры, пока укладывала старших детей спать) — но Лианна была непреклонна: раз уже рожать нормально ей не дали, то уж с этим она постарается. И так оно и вышло: муж махнул на нее рукой, и тетка, после нескольких дней стараний, специальных техник и монотонного жужжания молокоотсоса из-за закрытой двери, наконец, торжественно приложила дочь к груди. После этого Висенья так быстро пошла в рост, что Рикон начал ворчать, что это младенец будет поперек себя шире. Младшие были в полном восторге от появления малютки. Эйк и Рейелла перестали, наконец, быть младшими и очень ответственно выгуливали своих новых щенков, двух оставленных детей Солнца и Луны, что были подарены им отцом на первый день весны. Они делали успехи — Санса мыла пол у них в спальне не чаще двух раз в день. Дядя предложил и Сансе оставить себе щенка — одна из помета нравилась ей больше других: белая с черной спинкой, неожиданным окрасом выделяющаяся среди семерых рыжих, белых и серебристых братьев и сестер. Но потом она, поразмыслив, что вскоре уедет в колледж как минимум года на три и вынуждена будет бросить свою питомицу так надолго, что та по возвращении ее и не признает, решила все же не брать на себя ответственность — и, главное, не вешать ее на дядю с тетей, которым и так хватало дел в связи с ожидающимся прибавлением в семействе. Она с сожалением отказалась, и черная спинка досталась бойкой десятилетней блондинке, дочери одной из бывших учениц дяди. Санса же помогала кузенам возиться с их щенками, учить их и выводить. Помощь оказалась особенно актуальна на период пребывания Лианны в больнице: Эйк был забывчив, и его белый Ураган чаще, чем сестра, дул на ковре, а Рейелла, напротив, с раннего утра начинала давать всем нескончаемые указания, как часто надо выводить ее нежно палевого окраса Змейку, пока она в саду. Эйк героически предложил выгуливать еще и Ним, но тоскующая хаски отказывалась выходить с кем бы то ни было, кроме Сансы. 2. Арья исчезла на второй день пребывания Лианны в госпитале, уже после родов. Бран явно что-то знал, но говорить отказался — сообщил только, что с ней все хорошо. Санса и Джон не стали настаивать — а Рейегару было не до того. Тем более, на старших детей упало все хозяйство, включая готовку и заботу о младших. Санса кое-как, беспрестанно залезая в интернет за советами, справлялась с завтраком: обед и ужин обычно готовила кухарка. Вечером, от нечего делать, она даже несколько раз пекла печенье с Рейеллой и Риконом. Получилось, к слову, вполне ничего: они даже отнесли порцию своей выпечки Лианне. Через пять дней Арья вернулась: так же неожиданно и без объяснений, как и пропала. Позвонила и попросила встретить ее в аэропорту. Джон взял отцовский корвет и поехал за кузиной. Санса старалась себя чем-то занять: но тревога за сестру не оставляла ее в покое с момента, как она обнаружила отсутствие Арьи и ее рюкзака. Та даже записки не оставила. Вещей, впрочем, она тоже почти не взяла, что означало явно не долгосрочную поездку. Санса предполагала (судя, как всегда, по себе), что речь, вероятно, шла о таинственном мальчике, с которым Арья где-то занималась музыкой: впрочем, об этом сестра молчала как партизан. Она переговорила с Лианной и попросила за младшую сестру: что, если Бран говорит, все в порядке, то скорее всего так и есть, и чтобы Рейегар уж сильно на Арью не накидывался, когда та вернется. Санса понимала, что вся ругань может привести лишь к обратному результату. Особенно это правило работало в отношении Арьи. Это день запомнился Сансе особенно четко, и она частенько потом вспоминала его, сама не зная почему. Он лег каким-то новым этапом в ее жизни, хотя сама она ничего особенно в этот день не делала, только, как обычно, помогала другим. Сестра вышла из машины, может, слегка более потрепанная и осунувшаяся, чем обычно. Она, видимо, нашла время и на себя: ранее белая, длинная прядь, болтающаяся возле левой щеки, теперь приобрела розово-фиолетовый оттенок (едва ли старшие одобрят подобный экстремизм во внешнем облике), а в одной ноздре красовалось металлическое колечко. Это, насколько помнила Санса, уже обсуждалось между Рейегаром, Лианной и Арьей, и сестра получила категорический отказ от дяди с мотивацией «ты хочешь это сделать, потому что так делают все». Но, как обычно, она поступила по-своему. Лианну идея пирсинга в носу, похоже, только позабавила, но, как и всегда, по непринципиальным вопросам она предпочла не спорить с мужем. Арья, как ни в чем не бывало, зашла в холл и кивнула сестре. Санса в полном изумлении смотрела, как сестра с невозмутимым видом скидывает пыльные, изрядно сбитые ботинки (казалось, что она порядочно прошла в них пешком с того времени, что Санса видела их в последний раз, пять дней до этого) и любимую кожаную куртку, что она носила, похоже, все сезоны напролет. — Есть что поесть? — Хмм… есть вчерашняя курица. Вареная, из супа. — Я хоть сырую съем. Мяса не видела уже три дня. Можешь погреть? Только быстро, а то Джон сказал, что он сгоняет в университет за какой-то там папкой и потом вернется за мной — поедем к тете. Как, кстати, она? Санса, уныло и неумело отковыривающая куриную ногу от тушки, что плавала, словно какой-то неведомый материк, в холодном бульоне, окруженная желтыми, похожими на острова, кружками жира, откликнулась из кухни: — Неплохо. Очень даже. Начала вставать. Ходит к Висенье, сидит возле нее в отделении интенсивной терапии … Пока она говорила, мерзкая куриная нога соскользнула с вилки и обдала Сансину светлую кофту тучей жирных брызг. Выругавшись про себя нехорошим словом, Санса снова принялась выуживать мясо из бульона. — А как вновь прибывшая мелкая? — Висенья? Хорошо. Ее отключили от искусственной вентиляции, теперь учится дышать сама. Арья зашла в кухню, и Санса еще раз поразилась ее ввалившимся, обведённым синеватыми кругами глазам, что от всего этого казались еще темнее — почти черными. Что она, не спала все это время, пока была не дома? Санса вспомнила про то, как она сама выглядела во время своей непродолжительной любовной истории. Ну да, излишества… Ну, при определенных похожестях, все же, у нее никогда не было такого напряженного и какого-то неудовлетворённого усталого вида. Впрочем, она не Арья, да кто ее знает, чем сестра там занималась. Может, просто умотала с друзьями на какой-нибудь панк-фестиваль: курила там и квасила — а сказать теперь боится — чтобы не ругали за «стадность»… — Полезное умение. Ну, как там моя кура? — Греется. Ты можешь пока умыться… — Нет, я сперва поем. Пока Арья поглощала курицу, Санса-таки решилась спросить: — И где ты была? — Много где. А что? Санса возмущенно раздула ноздри. И она еще спрашивает! — А то, что ты нашла самый подходящий момент, чтобы смыться! Мы тут с ума сходили… — Это очень привычное состояние для этого дома. И от меня оно не зависит. А момент, и вправду, подходящий. Никто не побежал в полицию заявлять о пропаже, нет ведь? Все были при деле, а я, меж тем, могла заняться своими в кои-то веки. — Я тут сбилась с ног с детьми, дядя и тетя страшно волновались за тебя! — Я почти уверена, что они про меня и не вспоминали. Ну кто думает о пятнадцатилетней дылде, когда под боком недоношенный младенец? Я тебя умоляю. А потом, Бран знал, куда я поехала. Если что — он бы сказал. И мне он звонил. Так что, все было под контролем… -Я рада, что ты такой классный контролер. Я могу спросить? Арья, обгладывавшая косточку, глянула на сестру. — Ну, валяй. — Ты была с мальчиком? Арья почти поперхнулась и так громко захохотала, что забрызгала стол курицей. — С мальчиком? Ну, ты скажешь! В каком-то смысле, да. Но не в том, что ты подумала. Совсем не в том… — Но… я думала… — Ты думала неправильно. Это не было романтическим побегом. Не надо всех судить по себе. Это была сугубо деловая поездка. Я, скажем так, попыталась отдать долг. — Успешно? — Нет. Совсем нет. Сплошная неудача. С горя вот покрасила себе прядь — символично, что в фиолетовый. И нос проколола. — Дяде это не понравится. — Мало ли что ему не понравится! Мне найдется, что ему ответить, не беспокойся. Ты, вообще, за него поменьше бы беспокоилась, и побольше за себя! — О чем ты? — Да уж так. Потом как-нибудь. Спасибо за курицу! Арья облизала жирные пальцы и, глянув на сестру через плечо, вышла в холл. Потом вернулась, взяла из холодильника бутылку газированной воды и сказала: — Спасибо, что выводила Ним! Очень тебе обязана! Младшие тебя не очень доставали? — Нет. Мы приучили щенков не гадить в доме. И даже научились готовить печенье! — Надо мне почаще убегать, авось готовить начнешь! Ты уже и курицу не боишься… — Заткнись, а то брошу в тебя твоей же обглоданной костью! — Я тоже рада тебя видеть, сестричка! Пойду, а то там Джон подъехал. Ты с детьми? — Ага. К Брану зайди. Он там в наушниках занимается иностранным языком. — Сейчас. Спасибо! В тот вечер Рейегар вышел с Арьей на вечернюю прогулку. Вернулись они оба очень недовольные. Дядя заперся в своем кабинете, а Арья, сославшись на усталость, ушла к себе. Через полчаса Санса, едва слышно постучав, зашла к сестре, — занести чистое полотенце. Арья спала поперек кровати, даже не раздевшись. На ней была незнакомая майка с маяком и надписью: «Гордость Лебяжьего Залива.» Это туда она ездила? В Лебяжий Залив? Санса подумала, что рехнулась бы, если бы пришлось жить в городе с таким названием. Сбросилась бы с этого самого «гордого» маяка. Она потихоньку прикрыла сестру одеялом и вышла. 3. С тех пор никаких разговоров Арья вести не пожелала. Санса была слишком озабочена предстоящими экзаменами, чтобы думать о том, зачем Арье понадобилось тащиться в городок с таким идиотским названием. Захочет — сама расскажет. Плюс Сансу очень беспокоил еще и Зяблик. Теперь уже стало понятно, что ни в какой колледж он не поедет. С зимы у него участились приступы судорог, сахар скакал практически постоянно, плюс, возможно, в связи с этим обострились все его странные проявления. В последний раз, как они занимались, Зяблик устроил Сансе капитальную истерику, утверждая, что она нарочно прикидывается, что ничего не понимает. Для Сансы системы матриц, что он пытался ей втолковать, были совершенно непонятны — словно с ней говорили на иностранном, прежде никогда не слышанном языке, да еще и требовали немедленного синхронного перевода. Она сбежала от Аррена почти в слезах, уповая на то, чтобы ей не попалась эта тема на экзамене. К счастью, ей сильно повезло и задания давались вразбивку, охватывая почти все пройдённые темы: большую часть она смогла решить. По крайней мере, ей так казалось. Миранде, судя по всему, тоже повезло. Вид у нее был до неприличия довольный: хотя она еще сидела за своим заданием, когда Санса сдала свой листок. У Миранды, впрочем, теперь всегда был такой вид. Она-таки добилась успеха с учителем словесности, и только мольбы ее отца дали ей возможность сдать экзамены. Тем более, злополучный препод из-за нее ушел из семьи и сделал Ранде предложение. В колледж она ехать не хотела, и предложение было принято «на ура». Теперь оставалось только дождаться развода и готовиться к свадьбе. После этого Миранда стала меньше времени проводить с друзьями и больше - со своим будущим мужем. Тот снимал квартиру в центре, недалеко от дома Ройсов, и, помыкавшись с месяц, доставая отца и скандализировав соседей побегами на отцовской машине в ночь (она-таки сдала на права), Ранда, наконец, перебралась к суженому вместе с баулами и кошками. Теперь они с Сансой изредка созванивались, но, честно говоря, обеим было не до того. Санса добралась до дома. По тротуару бродил Рейегар, на груди у него в «кенгурушке» крепко спала Висенья, прижавшись толстой щечкой к отцовскому пиджаку. — Привет! — Тебя можно поздравить, мисс абитуриент? — Да! Последний долой — ненавистная математика — надеюсь, никогда ее больше не увижу! Спасибо! А где Джон? — Он поехал забирать какие-то дополнительные документы у своего босса. Даже в последний день перед отъездом мотается… Я тут встречаю младших. — А Арья, что, еще в школе? — У нее тренировка. Джон отвез ее туда. — Понятно. — Бран дома за компьютером, а Лианна спит. Я и унес малышку, чтобы дать ей отдохнуть без писка над ухом. Эта маленькая обжора дома никак не желала угомониться, а на улице сразу задрыхла. Рейегар нежно дотронулся до пушистой, похожей на одуванчик макушки спящей дочери. Санса в который раз поразилась тому, как вечно витающий в облаках — или еще где-то — дядя мог так быстро привязаться к кому-то столь материальному, категоричному и требовательному. Висенья была настоящим домашним тираном — на ее писк прибегал весь дом, и даже Бран прикатывал в своей коляске. Кстати, у Брана на шее в той же самой «кенгурушке» маленькая негодяйка отлично утрясывалась. В последнее время ее начали мучить колики и ее частенько сдавали именно Брану: тот редко ложился спать раньше полуночи, а основные проблемы начинались почему-то именно вечером. Пока Висенья задремывала от ритма катающейся от стола и обратно коляски, Бран измышлял свои сложные программистские задачи. Рикон уже давно махнул рукой и ушел спать в комнату к близнецам: там ему поставили гамак на подставке, и все трое семилеток каждый вечер тянули жребий, кому выпадет честь сегодня спать «по-пиратски». — Она так хорошо спит! Дядя, тебе идет «кенгурушка»… — Я думал, это неудобно, а нет, ничего. Почти не чувствую веса. И обе руки свободны. Хоть на виолончели играй! Санса засмеялась, представив себе картину. — Если у нас там тихо, я пойду догуляю до Робина. Надо же его поздравить с тем, что его бездарная ученица все же просочилась через игольное ушко. Через полчаса вернусь. — Ага. Будем обедать. Тебе зачем-то нужен был Джон, я не понял? Рейегар отбросил от лица длинную прядь, выбившуюся из «хвоста» и Санса заметила, что все же волосы у него в некоторых местах явно седые, особенно спереди. В полумраке дома это было почти незаметно, но вот на ярком солнечном свету было отчетливо видна разница в оттенках. — Ага. Он обещал мне помочь отобрать наброски на конкурс. Я уже у всех, по- моему, спросила, кроме него. А учитывая, что он завтра улетает, надо поспешить… — Хорошо, я напомню ему, как он вернется. Я не думаю, что в последний вечер он куда-то удерет, но все же… — Спасибо, дядя! Удачной прогулки! — И тебе того же! Робину привет! — Ага, непременно. Санса оглянулась на дом, что лениво трепетал занавесками в открытых окнах и зашагала вдоль кленов вверх по улице. Мимо нее пролетали первые мухи, привлеченные сладким запахом распускающихся листьев. Теперь весна пришла окончательно, вступила в права, безвозвратно прогнав зиму. И после всего этого ужаса и тьмы предыдущих месяцев Санса наконец почувствовала, что может дышать в полную силу. Ей, так же, как и новорожденной Висенье, пришлось учиться этому — заново.