Джульетта лежит на зеленом лугу среди муравьев и среди стрекоз на бронзовой коже на нежной траве бежит серебро ее светлых волос тонкие пальцы вцепились в цветы и цветы поменяли свой цвет расколот как сердце на камне горит Джульетты пластмассовый красный браслет судья если люди поймают его ты по книгам его не суди закрой свои книги — ты в них не найдешь ни одной подходящей статьи отпусти его с миром и плюнь ему вслед пусть он с этим проклятьем пойдет пусть никто никогда не полюбит его, но пусть он никогда не умрет Джульетта лежит на зеленом лугу среди муравьев и среди стрекоз муравьи соберут ее чистую кровь, а стрекозы — нектар ее слез отпусти его с миром и плюнь ему вслед пусть он с этим проклятьем пойдет пусть никто никогда не полюбит его, но пусть он никогда не умрет
Наутилус Помпилиус. Джульетта
Арья II 1. Арья не слишком спешила подойти к телефону, потому что понимала — сестра перезвонит, если что. Это был тот самый случай и тот самый разговор, что назрел настолько, что никакая случайность не даст ему сорваться. Если не телефон — то чат. Не чат — так мейл. Арья полагала, что, если вся связь этого мира прервется, Санса придет пешком и возьмет ее за горло, чтобы вытрясти, что же именно произошло в Лебяжьем Заливе. Да и сам факт наличия и нахождения Лебяжьего Залива, так его растак. Всему было свое время. Сейчас настал момент для того, чтобы раскрыть, наконец, все эти запрятанные под подушку карты. От этого Арье было и легче — и тяжелее. Легче от того, что не надо было больше играть в неведение. Тяжелее от того, что и умом, и инстинктивно она понимала, что чем больше Санса узнает — тем дальше ее это может оттолкнуть от Клигана. А Арье после всех эти дней, проведенных вместе с Псом, на каком-то уровне было его жаль. И он тоже имел право на какое-то сочувствие. Когда Арья ехала на побережье, она планировала его возненавидеть, размазать его по стенке повествованием о том, до чего он довел Сансу, и потом, по возвращении, рассказать все сестре. А вышло совсем иначе. Она-таки успела подойти. Из трубки раздался голос Сансы — она явно пыталась подражать Рейегару и говорить беспристрастно, но выходило с надрывом и вызовом, словно она только и ждала, чтобы полезть в драку. Арье это напомнило о ее одноклассницах, пытающихся играть в «дедов» — из серии «Ты что смотришь так — наезжаешь, что ли?» — Арья? — Привет. Ну, а кого ты хотела услышать? Да, я. — Не дури, вот вообще не в масть. У меня к тебе есть вопросы. — Ладно. Давай. — Что? Санса на том конце замялась, словно ждала, что Арья будет отнекиваться и сопротивляться. — Спрашивай. — А ты можешь сейчас говорить? — Ну да. А что? — Ну, может, там дела какие-нибудь… — Санса, если ты хочешь спросить, не бушуют ли тут родственники — увы. Пока нет. Джон сидит у себя. Тетя кормит Висенью и параллельно жалуется на тебя дяде — я слышу их разговор наверху. Я потом тебе расскажу, если ситуация изменится. Пока тебя никто не проклинает, не рвет твои портреты — вообще все очень тихо. Нет, не совсем тихо: младшие играют в «школу» — и, похоже, у них по игре применяют физические наказания. Рикон так вопит, словно ему ногти выдергивают. Короче, говорить я могу. Так что, давай свои вопросы. — А ты не будешь врать? — Не буду. Я вообще редко вру — ты же знаешь. Правду говорить куда забавнее. — Ну, насчет вранья — уже враньем попахивает. — Санса, я же не сказала, что я всегда выдаю все, что у меня в голове. Просто, если говорю — то уж правду. Но я могу и не говорить. Могу и промолчать. — Ага. Это я уже поняла. Вот сейчас, пожалуйста, не молчи, ладно? — Ладно. Договорились. Я думаю — уже надо раскрывать карты. Ну? — Куда ты ездила в апреле? — В городок под названием Лебяжий Залив. — А что там? — Там — маяк. Море. Грязный тухлый город. Танцклуб с идиотским названием «Танцующий ветер» — Танцклуб? — Дискотека, скорее. — И что там? Зачем ты туда поехала? — Познакомиться с одним человеком. Типом, что работает в этом самом «Танцующем Ветре». — Кем он там работает? — Охранником. Фейсконтролит еще. Барышень пропускает, документы у них проверяет. Вытаскивает особо зарвавшихся и пьяных. — И как он там? — Да отлично. Почти не пьет. Отрастил неприятного вида бороду. Сортир чистит. — Что? Какой еще сортир? — Свой. Чистенько у него. — Ты была у него дома? — Еще как! Я там ночевала две ночи. На диване — не бойся. Арья была готова поклясться, что Санса на том конце вздохнула с облегчением. Хорошенького же о ней мнения сестрица! Вот уже реально, застит так застит. — Ты ему сказала, кто ты? — Он сам догадался — уж не знаю, как. Мы с тобой, вроде, не сильно похожи. Правда, он мог узнать мой голос — мы по телефону говорили же один раз. Узнал — но не сразу. Я сперва за ним чуть-чуть пошпионила. — Как это? — Ну, пошла в этот самый его клуб. Взяла его на жалость — он меня и пустил. Там же только с восемнадцати лет. Жалости он легко поддается — нехорошо. Доверчивый больно. На это Санса только вздохнула. Арья тем временем размышляла — что лучше сказать, а что не говорить. — А как он живет? — откашлявшись, спросила сестра. — Ничего себе. Очень как-то аскетично. По-военному. Но чисто. Книги у него даже есть. — Какие книги? — Разные. Я не смотрела. Он туда твою фотографию прячет. — Куда? — Между книгами. У него откуда-то взялась твоя школьная фотка. Где ты лыбишься, как идиотка. Прошлогодняя. Ну, он ее держит на полке — и иногда на нее смотрит. Украдкой. На это Санса молчала еще минуту. Арья уже начала беспокоиться — не впала ли сестрица в меланхолический ступор от известий о песьих ритуалах. — И вот еще — нет у него никакой бабы. Ну, по крайней мере, я следов ничего такого не заметила. Живет, как одинокий мужик. Вообще ничего нет, что наводило бы на мысль о женщине. Кроме этой твоей фотографии, на которую он… ммм… вздыхает. — Арья! Имей совесть! — Что? Я лишь говорю, что он на нее охает и чуть ли не молится. Если ты услышала что-то другое — чисти свои пошлые уши. — Проехали. Он пьет? — Когда я там была — пил. Но это я виновата. Он вообще не хотел со мной разговаривать. Пришлось его расшевеливать. — То есть спаивать? — Ага. Я умыкнула у Рейегара подарочный какой-то бренди и свезла его твоему Псу. Мы вдвоем его выпили — за сутки. И, надо тебе сказать, оно подействовало. Отчасти. Уж больно хорошо он держит алкоголь. Стаж, видимо, большой. И сам он тоже большой. Зачем тебе вообще понадобился, такой громила? Ты же ему, небось, только до плеча достаешь. — Чуть ниже плеча. Была. Теперь не знаю. Какая разница? — Нуу, не знаю. Как-то так — неформат. — Чего? — Да ничего. Короче, напиться он напился — но только еще больше замкнулся. Но кое-что я у него выудила. Я только не уверена, что это тебе понравится. Сансин голос вдруг опять стал напряженным и чужим — не нитка, а стальная струна. — Мне не должно ничего нравиться. Мне нужна правда. Только она. — Хорошо. Он не доехал до тебя из-за Рейегара. — Дядя? — Да. Это с ним он говорил, когда приперся на своем байке в Серебряные Ключи. Я так поняла, исходно он хотел с тобой повидаться. Возможно, остаться. Лечь у твоих ног и замереть. В общем, ему стало тошно, стыдно и он дал слабину — так это звучит в его версии. Санса даже дышать перестала. Арья мысленно дала себе пинка, ровно как и сестре. Как же надоела вся эта драма — и ее еще туда впутали! — Ну вот. Он приехал, наткнулся на нашего музыканта, что ждал детей у автобуса — курсировал там, как обычно, выйдя из дома за три часа. И Рейегар ему что-то наплел. Что именно — он говорить отказался. Но легло, видимо, хорошо. И взял с него какое-то дурацкое слово. Что он не будет тебя преследовать — или что-то в этом духе. И все. — И он дал это слово? — Дал, конечно. И блюдет его теперь. Не преследует. У школы он на тебя тоже посмотрел. Видел Зяблика, кстати — очень он на эту тему исходился. Зяблика он категорически не одобряет. Но печалился, что с ним ты «улыбалась» Ты улыбалась с Зябликом? Как вообще с ним можно улыбаться? — Арья, пожалуйста! Ну при чем тут Зяблик? — Зяблик тут очень даже при чем, но не суть. В общем, он желает тебе всяческого добра. С Зябликом. Говорил все что-то про «заслужила - не заслужила». Можно подумать, мы все получаем, что заслуживаем! — И что — его я не заслужила, а Зяблика — да? — Ну да. По-моему, так. — Мерзость какая. А про письмо он говорил? — Про письмо — немного. Но тут все просто. Он решил, что так он тебя спасет от нервотрепки. Думал, ты будешь его зазря искать и дергаться. Ну, и пришлось написать это письмо. Там все от фонаря - помимо того, что он помнил, что тебя задевают намёки на возраст. Ну, и решил бить по больному. Чтобы уж наверняка. — У него вышло, — мертвенным голосом сказала Санса. — Вот и я ему это сказала. Что вышло. Что он, в порыве приступа доброхотства, отлично тебя замочил. Санса застонала в трубку: — Зачем ты сказала ему такое? Дура совсем, что ли? Или враг мне? Арья разозлилась. Ну что за овца! — Ты хотела правды — вот тебе правда! А то вы такие — правду вам подавай, как загребучий компот — ту ягоду клади, а эту выкинь! Ты ходишь, как лунатик, который месяц! Глаза у тебя, как у мертвой козы! Ты думаешь, что ты такая адекватная — а ты вообще заметила, что младшие тебя боятся? Рикон от тебя шарахается и дважды спрашивал, все ли у тебя дома. Я сказала, что все. А похоже — вообще никого! Тебе, кроме твоих рисуек и зябликовой математики, ни до чего нет дела. Ты как робот! Как долбаный компьютер! Впору Брану отдавать — авось перепрограммировать удастся. И ты еще меня спрашиваешь, зачем я ему сказала? Потому что это он, твой драгоценный Пес, это все с тобой сотворил. Он и наш домашний демиург-виолончелист. Вместе — своими заботливыми мужскими руками - тащат тебя на костер. А ты еще и аплодируешь, и спасибо говоришь. Ну что за бред? — Уже не говорю. Перестала. — Вот и хорошо. — Но все же, зачем… — по звуку было похоже, что Санса грызёт ногти, — как всегда. Арья убрала свой собственный палец с заусенцем ото рта и пробурчала: — А затем, что ему должно быть хреново — как и тебе. Санса, хлюпнув в трубку, сказала уже спокойнее: — Но ведь ему и так плохо. — Ему плохо, потому что он сам себе придумал вину и сам же себя жалеет. А должно — за то, что реально происходит. Он думает, что ты благоденствуешь. Что ходишь в школочку, гуляешь по аллеям с Зябликом, слушаешь симфонические концерты по вечерам и хихикаешь за мороженым с подружками. Но ведь это все лажа! Ты — как полутруп. И он знал про эти твои истерические наклонности и избыточные реакции — не мог не знать! Но он забыл, придумал себе ложь и поверил в нее. Нарисовал свою собственную Пташку — поверил в нее, и радуется сам себе — какой он замечательный и благородный, что отпустил тебя на волю. А для тебя нет никакой воли. Она тебе нафиг не нужна. Как и колледж. Как и все остальное. Но теперь он знает. Если только опять не совершит чудеса препарирования собственной памяти — Ты сказала ему и про колледж? — Ну да. А что же не сказать-то? Сказала, что ты готовишься. Что поедешь в столицу. Что хочешь попасть на стипендию — из благородства. — И что он? — Сказал — ну кто-то ведь должен. — А как он отреагировал — ну на эти твои обвинения. Он ведь отреагировал? Арья хмыкнула: — Ага, теперь тебе стало интересно! Отреагировал. Ушел в себя. Закуклился словно в собственных же эмоциях. Замкнулся. К тому времени мы почти прикончили эту бутылку — она была немаленькой. Начал что-то бубнить, что так будет все равно лучше, что ничего уже не исправишь. Что если ты выжила, то потихоньку придешь в себя. Всякую бредятину, за которую я бы с удовольствием ему врезала — не будь он к тому времени на бровях. Да он и сам… — Что? — Нет, ничего. Неважно. Из мало-мальски отчетливого сказал, что жизнь все равно всегда набело — не начерно. Что обратно не поворотишь и ничего не переиграешь. Что лучше тебе научиться ходить ногами по земле, чем рассчитывать на несуществующие крылья. И что страница перевернута — и для тебя, и для него. — А ты что? — А я его спросила, зачем он тогда прилепил к этой самой странице твою фотографию. — И что он ответил? — Что ты — это его зависимость. И что он почти от нее избавился — от зависимости. — То есть, от меня? — Да. Я тебя предупреждала, что правда тебе не понравится. Но ты сама хотела… Санса помолчала несколько секунд, потом сказала: — Избавился, значит. Ну, хорошо. Я рада за него. Теперь, по крайней мере, я знаю, кто я для него — зависимость! Очень лестно. — Тебе же было неважно! — Я блефовала. Но теперь — возможно, действительно уже неважно. — Ты уверена, что сейчас не блефуешь? — Арья понимала, что Санса лжет — уж слишком уверенно она говорила. — Нет. Но я разберусь с этим. — Ты поедешь его искать? — Нет. Зачем? Где это видано, что зависимость бегает за наркоманом? Разве бутылка ищет алкаша? Нет же. Вот и я не буду. Я буду стоять на полке и маячить вечным соблазном - как мне и полагается. Если он избавится от меня полностью — значит, он сильная личность. Сильнее, чем я — точно. Вот с кого мне надо брать пример — а не с тетки. — И что ты будешь теперь делать? Вернешься домой? — Домой? У меня нет дома. Но вернуться я попробую. — Куда? — На север. Там был мой последний дом, который я помню. Арья мрачно прикусила губу. Вот как оно поворачивается! — Так нечестно! Я тоже хочу домой… Санса — тем самым металлическим голосом, который походил на автоматы в транспорте, что зачитывали названия остановок, сообщила: — Знаешь, жизнь вообще штука нечестная. Уж как есть. Я поеду на север и подумаю. Опекуны мне не нужны — сопли подотру себе сама. Дом у меня есть — а с делами поможет разобраться Джон. Надо же ему вернуть мне должок. Ну и вот. Если поступлю — то осенью поеду в колледж. Слушай, последняя просьба — пришли мне те вещи, что остались в предгорье, сможешь? За счет получателя, естественно. — Твои тряпки? — Ага. И все, что там осталось. Назад я больше не возвращаюсь. Хватит. — Пришлю, если ты мне обещаешь одну вещь, — Арья подумала, что это ее обледеневшая сестричка все же сделает. Но та и тут заупрямилась. Обещания в последнее время тяжко по ним бьют. — Я не даю обещаний наперед. Говори. — Позвони Брану, ладно? А то он расстроится. Санса выдохнула, даже голос чуть-чуть потеплел: — Брану — позвоню. И Рикону напишу. Потом только, хорошо. Ты скажи, что я люблю их. Насколько могу вообще. — Скажу. — И тебя. — Насколько можешь? — Да. Прости. Мне кажется, это чувство у меня вообще атрофировалось. Сил нет. — Я понимаю это лучше, чем ты думаешь. — Хорошо. То есть — не очень. Но как есть. Мы же сестры, в конце концов. Надеюсь, у тебя все будет, как ты хочешь. — Спасибо. Как и у тебя. Про себя Арья подумала — а что она еще хочет? И вообще — хочет ли? — У меня — обязательно. Теперь только так. Хотеть за себя другим я больше не дам. — Арье послышалось, что Санса вроде как всхлипнула, но потом она поняла, что это смешок. От неестественного звука по коже пошли мурашки. Как там Клиган сказал — восковая кукла? Очень напоминало. — Не бойся, Арья. Когда встану на ноги, я тебя заберу домой. Ну, это уже было ни на что не похоже! Тоже мне нашлась, благодетельница -королева севера! — Я ничего не боюсь. И смогу сама встать на ноги. Мне не нужно ничьих подачек — и твоих тоже. Теперь Санса уже громко рассмеялась — странным, заливистым смехом, который Арья не узнала: — Вот и молодец. Это достойно уважения. Но ты имей в виду — дом на севере — общий. — Ага. Пока ты не приведешь туда какого-нибудь муженька. — С муженьками я завязала. Зачем они мне? Мне и без них плохо. Так что, буду учиться быть наедине с собой. Или перейду на женщин. — Чего? — Шутка. Не нужны мне ни женщины, ни мужчины. Вообще никто не нужен. Хватит уже. Поигралась — и проигралась. В пух и в прах. Больше ресурсов на это нет. — Накопишь еще. Потом. — Потом, — согласилась Санса. Помолчав добавила, — Ну, теперь мне пора. Спасибо тебе за правду — хоть и с запозданием. Так ты растянула мою агонию еще на несколько месяцев. Ну, как есть. Правда — она такая. Надо есть, что дают. Прощай! — Пока, сестренка. Позвони, когда доберешься до севера! — Обязательно. Удачи тебе — со всем! — И тебе! — но Санса уже прервала связь — так, как обычно делала она, Арья — не дожидаясь последней фразы собеседника. У нее, небось, и научилась. Жаль — а удача ей бы пригодилась — чем бы она ни решила заниматься…радиола стоит на столе я смотрю на тень на стене тень ко мне повернулась спиной тень уже не танцует со мной какие-то скрипки где-то впились в чьи-то узкие плечи эта музыка будет вечной если я заменю батарейки эта музыка будет будет вечной если я заменю батарейки я испытывал время собой время стерлось и стало другим податливый гипс простыни сохранил твою форму тепла, но старый градусник лопнул как прекрасно что ты ушла эта музыка будет вечной если я заменю батарейки эта музыка будет будет вечной если я заменю батарейки я должен начать все сначала я видел луну у причала она уплывала туда где теряет свой серп, но вскоре она возместит свой ущерб когда батарейки заменят эта музыка будет будет вечной если я заменю батарейки эта музыка будет вечной /я должен начать все сначала/ эта музыка будет вечной /я должен начать все сначала/
Наутилус Помпилиус. Эта музыка будет вечной
2 Арья медленно шлепнула на стол телефон и ушла обратно, на пуфик. Во дворе стало уже почти совсем темно, — солнце село, от деревьев потянуло сыростью, и только в небе, высоко-высоко, трепетала какая-то маленькая птаха — словно пытаясь догнать уходящий день, зависала в стремительно темнеющем небе. Арья откинулась назад и бездумно следила взглядом за птичкой. Почему все же Пес звал Сансу Пташкой? Об этом она тоже хотела спросить — но забыла. Какая-нибудь из его лирических глупостей. В принципе, Санса пела очень неплохо — у нее вечно получалось все, за что она ни бралась — ну, может, кроме лошадей — на это Арья довольно улыбнулась. Петь-то она пела, но Арья сомневалась, что Пес где-то мог это слышать. Концерты, утренники, благотворительные выступления в домах престарелых и так далее — это было поле деятельности ее сестрицы. Клиган, похоже, тоже мог вполне подпасть под определение благотворительности. Иначе Арья никак не могла объяснить эту странную Сансину страсть. И что ей приспичило? То ведь еще сокровище! Он вылакал полбутыли бренди за какие-нибудь два часа. Арья помогала слабо — пить ей не нравилось. Ее рассудок должен был всегда оставаться с ней, — уплывать ему было не в масть — и его хозяйке тоже не нравилось выпускать из рук вожжи. Поэтому она честно заглотила первые два стакана — пока Клиган еще был трезв и буравил ее тяжелым взглядом серых глаз — но, когда бренди начал действовать, и песий пристальный взгляд затуманился, Арья, начавшая бродить по комнате — пили они без тостов, не по очереди — просто, когда каждому хотелось — потихоньку выливала свой стакан в подставку для зонтиков, торчащую в углу. Выливала, естественно, не до конца — допивала последние полпальца и доливала себе снова — чтобы поддержать собутыльника. А собутыльник, меж тем, медленно, но верно напивался — но ни разговорчивее, ни спокойнее от этого не становился — вопреки общим местам и собственному опыту Арьи с алкоголем. Обычно все ее знакомые — может, помимо Якена, с которым она еще не пробовала пить — быстро улетали и начинали нести чушь. Но речь, правда шла по большей части об одноклассниках и ровесниках или, в любом случае, о людях в разбросе от пятнадцати до восемнадцати лет, которые, сколько ни бахвалилось и не напускали на себя бывалый вид, не являлись алкоголиками и пили для развлекухи. Тут же речь шла совсем о другом. Периодически Пес задавал Арье короткие вопросы, которые для нее лично звучали как бред, ибо лежали вне контекста, вроде того, ужинает ли Санса вместе со всеми или какая у нее прическа. Узнав про внезапную самодельную стрижку под машинку, Пес выпил залпом целый стакан и чуть было не хватил пепельницу об пол, вовремя остановившись в последний момент и ограничив себя вытряхиванием окурков в окно. Почему-то эта информация сильно его задела, но что именно так встало ему поперёк горла, Арья выяснять не решилась — уж больно недобро он смотрел. Тот же остановившийся взгляд она поймала, когда случайно речь зашла о Зяблике — ну, тут хотя бы было все понятно — он ревновал. Аррена он видел в ноябре, и, когда Арья сообщила, что Санса регулярно ходит к однокласснику заниматься математикой, странно усмехнулся и пробурчал себе под нос: «На ловца и зверь» — но комментировать тоже отказался. Еще Клиган с очевидностью бесился при каждом упоминании Арьей Рейегара — пытался сменить тему и сам же к ней возвращался, довольно неуклюже пытаясь выяснить — не пристает ли, чего доброго, дядюшка к племянницам. Получив на это дважды отрицательный ответ, он долго смотрел на Арью, пытаясь понять, видимо, врет она или нет, но, так и не решив этот вопрос для себя, сделал вид, что забыл про эту сомнительную выясняловку. Арья, хоть и сама с удовольствием вытряхнула бы из Рейегара всю его ханжескую спесь, внутренне оскорбилась за гнусное подозрение Клигана и мстительно добавила, что в их кругу не принято приставать к маленьким девочкам вообще и к племянницам в частности — и что у Рейегара и с женой на эту тему был полный консенсус — даром, что они ждали ребенка. Пес на это заметил, что у волчонка так же мало опыта, как и мозгов, и что разные бывают дяди, — просто именно им, возможно, повезло. К вечеру захмелевшую Арью начало все же клонить в сон. Клиган все также сидел в кресле, как истукан — пил, курил — он даже перестал делать вид, что пытается дымить в раскрытое окно — и снова пил. С каждым стаканом он мрачнел еще больше, кидал взгляд на книжную полку, где была заныкана фотография Сансы. Поймав в какой-то момент взгляд Арьи он вдруг начал беситься ни с того ни с сего — Что ты скалишь зубы, волчонок? Весёлого тут нет. То есть совсем ничего. — А я и не скалю зубы. Я просто смотрю. — Ты ставишь эксперименты. Меня достали все эти ваши изыски — я не лабораторная крыса для семейства Таргариенов! — А я не Таргариен, я — Старк! — Она тоже Старк, — Пес мрачно кивнул в сторону книжной полки. — Но ее эксперименты почти меня угробили. Все эти песенки, эти перья. Весь этот загребучий лунный свет! Вернешься к ней, передай… — Ничего я не буду передавать. Я не почтовый голубь тебе! — Вернешься к ней — передай - я вне поля ее деятельности. Я от нее излечился — пусть помнит. — Тебе надо, сам и передавай. И я сомневаюсь — насчет излечения. Что-то непохоже… — Не тебе судить! Вы все такие умные! Такие — сбоку, справа, слева. Со всех сторон. Я смотрю только вперед. И я не читаю романов — предпочитаю жить. — Видела я, как ты предпочитаешь — и как не читаешь. А фотография все там. — Да. Все там. Но не тут. Да, больше не тут. Нечего ей на меня смотреть. Если я не могу на нее смотреть — пусть и она не смотрит. Пусть смотрит на своего этого птенчика-колокольчика. Как его? — На Зяблика? — Вот-вот. Зяблика. Привязывает его к себе, стрижет ему волосы… Седьмое же распроклятое пекло — ну на кой хрен ты приехала? Теперь я знаю больше — значит, спать придется меньше. — Не вижу связи. — И зря. Это потому что ты дура. — Если бы ты не был пьян, Пес… — То ты бы перерезала мне глотку, да? А так тебе меня жалко? Ну да, я же эксперимент. Я и забыл. Ты должна меня соблюдать. Нет, наблюдать. Так, вроде. А потом что? Побежишь к сестричке докладывать? Только скажи ей — сюда пусть не суется. Мне ее и так хватает — в трех лицах. Мне не нужна ее жалость. Не нужны ее подачки. Ведите свою игру там, подальше — Старки, Таргариены, женитесь, разводитесь, смешивайтесь в экстазе. Обменивайтесь масками. Я от своей избавился. Маску — вместе с лицом. Теперь я человек без лица. — Ты мало похож на человека. — бросила Арья, старательно пытаясь не заснуть, свернувшись клубочком на диване, подальше от песьего сквозняка из окна и табачного дыма. — И вправду. Не человек — Пес. Но больше не ее. Свой собственный. — И хорошо тебе от этого? — Очень хорош. То есть хорошо. Учти это. Сам по себе. Без луны на поводке. Вообще без луны. Не надо ее нам. У меня есть маяк. Свое собственное зубастое море. То есть, это маяк зубастый — но не суть. Больше мне ничего не надо. Все на месте, все при местах… На какое-то время Арья все же задрёмывала, потом опять просыпалась — картина оставалась одна и та же. Она потеряла ориентиры во времени — за окном стало равномерно темно. Пес смотрелся в окно, как в зеркало, дымил, стряхивал пепел мимо пепельницы, тушил очередной окурок. Арья с досадой обнаружила, что телефон сел, а часы она с собой не взяла. Огляделась в поисках хоть какого-нибудь циферблата в конуре Пса. Но не тут-то было. Часов Клиган, похоже, не держал из принципиальных соображений. Как же он на работу-то успевает? — Эй, Пес, где у тебя часы? — Что? — оторвался от созерцания темного окна Клиган. — Часы. Такая штука со стрелками. Или с цифрами. Или тебе вообще нет дела до времени? — Мне до него — нет. Ему до меня, к сожалению, есть. — Кому? — Твоему загребучему времени. Оно сидит у меня в голове. Изводит тиканьем днём и ночью. Я не могу от него избавиться. А после того, как исчезла она — оно стало лишь громче. Я ненавижу время. Ненавижу твою сестру. Только она умела его остановить. Время боялось ее. Мое время. А теперь оно лишь дразнит меня — и идет еще быстрее. Ускоряется, как какой-то мерзкий поезд. Вышел из пункта А в пункт Б. По дороге попал в аварию и слетел с рельсов — прямо в море. С тех пор это не поезд — а ковчег… — Пес — ты бредишь! Кончай пить и скажи мне, где можно посмотреть время. — Пить я не собираюсь кончать. Вот тебе, видимо, хватит — если уж о времени заныла. И не надо его смотреть — я тебе так скажу. Сейчас четверть первого. Может, чуть больше. Арья скептически хмыкнула: — Вот ведь хренов фокусник. Ну, и как мне это проверить? Погоди, вот подключу телефон к зарядке — не поленюсь — и гляну. — Давай, экспериментатор. Валяй, проверяй. Арья нехотя слезла с диванчика, нашла в стене у двери розетку, подсоединила туда блок питания, что взяла с собой, и, присобачив кое-как на ощупь шнур к телефону, умудрилась его включить. Часы на панели показывали двадцать минут первого. Арья помотала головой. Нельзя не отдать ему должное. Полезный талант. — Да, ты был прав. Признаю. Очень удобно, заметь себе. — Очень. Особенно когда не хочешь знать, что оно идет, это время. А оно топает у тебя в голове. Если тебе так нравится- забирай его себе, это проклятье. Мне уже хватило. — Погоди, а дядюшкин бренди не помогает, что ли? Клиган повернулся к ней и недобро ухмыльнулся: — Ах, вот откуда ты взяла бухло — у дядюшки сперла? Я был лучшего о тебе мнения, волчонок. То есть, ты хочешь сказать, что мы догоняемся бренди Таргариена — и все для того, чтобы ты могла меня расшевелить на предмет откровений? Вот уж ирония судьбы, седьмое пекло! Лучшего ты ничего придумать не могла! То-то я смотрю, что от этого напитка мне только более тошно становится. Спасибо, удружила. — А что тебе дядя? Чего ты так на него взъелся? — Да ничего. Он весь такой из себя благородный. Почти шестикрылый посланец небес. Весь белый, строгий такой — прям на картину просится. Не подкопаешься. Даром, что чужих баб уводит, даже с сюрпризом. Опять же — игра в благородство… — Ты о чем вообще? — Да так. Об истории. Это неважно. — Постой, Пес, ты что, с ним разговаривал? С ним, а не с тетей? — С твоей тетей я никогда не разговаривал. Видел ее мельком. Ее и этого вашего брата. Брендона, кажись. — Брана. — Ну, я и говорю. Ты на свою тетку смахиваешь, кстати. — А дядя? — Он попытался мне вправить мозги, появившись, как летучая мышь-альбинос из темного переулка. Малость побазарили. — И? — И ничего. Потом я уехал. — Ты приехал, чтобы уехать, это ты хочешь сказать? Или для того, чтобы побеседовать с моим дядей? Что ты, у него просил Сансиной руки? А он тебе отказал? Пес отвернулся и допил то, что у него оставалось в стакане, тут же плеснув себе еще добрую порцию «ядовитого» бренди. — Можно сказать и так. Отказал — точно. Это был такой ход судьбы, если хочешь знать. Случай бросил за нас кости — и я проиграл. Не встреться мне твой дядя на перекрестке — я, скорее всего, не сидел бы тут с тобой. Когда я отправил Пташку к тётке, я думал, что смогу выдержать эту разлуку — ради ее же блага. Но не смог. И понял, что она тоже загибается. По телефону так казалось. И тогда я не выдержал, дал слабину — не из-за нее — она внутри стальная, это я знаю, и выдюжит еще и не такое. Из-за себя. И вместо того, чтобы ехать на север, потащился на восток. Зачем — я сам толком не знал. Убрать это долбаное тиканье из головы. Остановить время. Лечь у ее ног и остаться там — ни на что не надеясь. Да просто увидеть ее лицо! Я все ждал, что она будет преследовать меня во снах, но она, как и Ленор — да, у меня тоже была когда-то сестра — оказалась капризнее чем я думал. В своих кошмарах я видел каждую долбаную рожу: от Восточного моря до Узорных Гор на севере, на котором я никогда не был — но она меня избегала. Один только раз. И то, для того, чтобы опять меня покинуть, одного на этой загребучей земле, на которой я ничего никому не должен, и никто ничего не должен мне. Без нее было так пусто! Так проклятуще никчемно! И я решил рискнуть. Ну и проиграл. Твой дядя оказался лучшим игроком — или лучшим провидцем. Такой швали, как я, далеко до древней мудрости — будущее в вашей крови, не в моей. Он успешно напомнил мне о моем месте и о моем песьем долге. Куда нам от долга — а должен я только одному человеку на этой идиотской земле — твоей сестре. И к ней-то мне было как раз и нельзя. Потому что должен. Потому что обещал. Ей я, правда, тоже много чего обещал. Но, видимо, во мне еще не умер человек — а человек всегда врет. Особенно легко это получается с женщинами. Они почему-то так хотят верить и вверяться — даже таким никчемным лжецам, как я. Ты, волчонок, почти что не женщина — ну или как там. Уже — еще — поди тебя пойми! Недоженщина — не то, что твоя сестра. Короче, если какой-то хрен начнет тебе говорить, что он будет вечно с тобой и нет силы, что сможет его от тебя оторвать — не верь. Таких сил предостаточно. И, в основном, они все сидят в голове — или в том, что ниже пояса. Долг, честь, всякие страхи — а долг и честь - это, прежде всего, страхи, обойдут на прямой любую бабу. — Спасибо тебе за недоженщину, Пес! Мне и не нужно никому верить. А уж тем более мужикам! Что ты обещал дяде? — Я сам недо — неизвестно что. Недочеловек. Недозверь. Но то, что обещал — сдержу. Хотя бы это. Просто потому, что я неизвестно что мужского пола. — Твой мужской долг тебе важнее Сансы? — Важнее нее нет ничего. Но, чтобы быть с ней — надо быть мужчиной — она в этом так нуждается! А если я перестану быть мужчиной, то навечно потеряю даже малейшую на это надежду. Даже право надеяться. — А ты понимаешь, что это твоя игра в благородство ее почти разметала по всем Серебряным Ключам — странно, что она еще не пошла по рукам или не бросилась под поезд! — Понимаю. Не понимаю, но чувствую. И все равно. Ставки уже сделаны. Для нее нет пути назад — только вперед. — А ты? — А я и дальше буду сливать в унитаз свое время в надежде, что оно будет тикать потише. — Ткнуть бы тебя мордой в этот унитаз! — Меня куда только не тыкали мордой, волчонок! Даже в огонь. Но в уходящее время — ты права — больнее. И обиднее. Но ничего уже не сделаешь. Каждому — свое. У нее - ломающий крылья разбег. А у меня — темные закоулки и бряцающая цепь. — Она только в мозгу и бряцает, твоя цепь — раздраженно бросила Арья, слезая с дивана и направляясь в сортир. Пес горько усмехнулся: — В чем-то вы все-таки похожи, волчонок. Твоя сестра тоже мне сказала как-то почти то же самое, что сейчас ты. — Что именно? — Арья так заинтересовалась, что даже не заметила, как уронила плед, в который куталась. — Сказала, что мои цепи проросли мне в мозг. Что это уже не исправишь. Что все, что мне надо - это повиноваться. — И? Так оно и есть, впрочем. А кому ты теперь повинуешься? — Не знаю. Я хотел бы повиноваться только ей. Но привычка берет свое. Достаточно услышать хозяйские нотки в голосе — и я отыгрываю. Даю обещания — и должен их держать. — Должен — так держи. А мне надо отлить — иначе я сейчас навещу твой шкаф. Надоел ты мне со своим нудежом. Лучше бы ты, Пес, ее украл, сестру мою — женился бы на ней и заделал ей пяток детей. Она была бы счастлива — а ты бы держал обещания, которые тебе в масть, а не которые из тебя хитростью выманили. Заодно, создали бы альтернативу этому оплоту богов в Серебряных Ключах. Я бы, возможно, переехала к вам. А то меня тоже утомило все это вранье. Да и Бран, скорее всего, последовал бы моему примеру — особенно если бы вы поселились на севере. — Легко держать те обещания, что тебе приятно выполнять. Не раскатывай губу — не бывать этому никогда. — Хозяин — барин. В твоём случае хозяин — это патологическое упрямство и боязнь жить. — Тебе, кажется, моча в голову дала. Иди, иди. Своих тараканов я буду сам считать. — Смотри, не обсчитайся — они у тебя тут сотнями бегают, по вылизанному твоему полу. Одинокий, блин, волк. Одинокий Пес! — Одиноким родился — таковым и помру. Поскорее бы уж. А потом, я не могу. — Что? — Она не вдова. Тогда. Теперь. — Пес, ты упился! Что ты хочешь сказать? — Что хотел — то и сказал уже. Это не твоя битва. Может быть, потом. — А чья? — Моя. Только моя. — Тогда разомнись перед битвой и прогуляйся — у тебя совсем башку снесло от дядиного бренди. Таргариеновское пойло тебе и вправду не в масть. — Прогуляться — почему не прогуляться, вправду. А ты, может, пока заснешь и заткнешься, наконец. Свое условие я выполнил — а ты завтра полетишь к любимым родственничкам. И больше сюда не суйся, волчонок. Мне не нужна компания. — Тебе не компания нужна, а психиатр. Или компания алкашей в завязке. Чтобы на цепь в твоих мозгах капали — авось, заржавеет и сломается. Пес встал, забрал бутыль и сигареты и молча, не оглядываясь, вышел. Арья вздохнула, побрела в сортир. Потом вернулась и устроилась на своем диване — раздумывая, не занять ли кровать, пока хозяина нет. Пока она раздумывала — сама не заметила, как заснула. Проснувшись уже под утро, Арья обнаружила себя на кровати — опять под двумя одеялами. Она не очень хорошо помнила, что именно делала в предыдущую ночь. Возможно, она все же решила стащить у Пса кровать — и так и сделала. Сам Клиган спал на кресле. Арья внимательно изучила его — пока была возможность. Тут ей пришло на ум, что в спящем виде он больше походит на зарисовки Сансы — особенно на одну из них, где сестрица изобразила его как раз в этом виде — дремлющего и спокойного. А может, это потому, что не видно взгляда — тот придавал этой, в общем-то, не самой некрасивой на свете физиономии — если не считать его дикого ожога — какую-то особую враждебность и тоску, от которой брала оторопь. А если бы выражение глаз было другим? Арья подумала, что об этом надо спросить Сансу — в какой-нибудь параллельной реальности. Она, вероятно, видела и другие взгляды у Пса — в те времена, когда он переставал быть Псом и на время прикидывался Сандором. Пес, меж тем, тоже начал просыпаться и потер рукой лицо. Арья заметила, что все костяшки пальцев у него были разбиты. Что это еще за бред? — Проснулась? Собирай манатки, отвезу тебя в аэропорт. — Ты что, чокнулся? Ты же, небось, еще не протрезвел! — Это же Лебяжий Залив — кому придет в голову меня контролировать? Или тебя отвезу я — или никто. Выбор за тобой, волчонок. Рейс в полдень А сейчас уже десять. — Хорошо. Собирать мне особо нечего. Я поеду, если ты ответишь на вопрос. — Опять условия? Какая же ты надоеда! Последний. — Ладно. Что у тебя с руками? Пес с недоумением глянул на свои ладони. Пожал плечами: — Тебе-то что? Немножко подрался. — С кем? С зубастым фонарем? — С маяком. Он уже не зубастый — весь обтек. Но не с ним. С горой. То есть, со стеной. Да какая разница? — Ты болен. Болен на голову так конкретно. — Ты же мне это посоветовала. — Ага. А ты же у нас послушный — сразу побежал исполнять. — Ну хватит стеба. Ты спросила — я ответил. А теперь собирайся и поехали. — Ты бы их хоть промыл, что ли. А то заразишься от стены. — Чем — каменной болезнью? Ох, неплохо бы. Но это вряд ли. Хватит мне зубы заговаривать. Еще не успеем… Они все же успели. Пес гнал свой байк так, что даже бывалой Арье стало не по себе, и она была вынуждена ухватиться за талию Клигана — вытертый ремешок перед задним сиденьем доверия не вызывал. Он привез ее в небольшой аэропорт за час до вылета. Дыша перегаром на тетку за стойкой, что-то ей втирал. Та морщилась, но кивала, и потом, что-то набив в своем планшете, пропустила Арью на рейс. Когда она оглянулась, пройдя металлоискатель, Клигана уже след простыл. Арья была уверена, что тот захочет что-нибудь сказать на прощанье — или, например, передать нежный привет сестре. Но и тут она ошиблась. Все вышло не так, как она планировала. Назло себе - на память о поездке и в особенности о собственной бессмысленной самонадеянности, Арья прошлепав туда-сюда мимо магазинчиков в свободной зоне, купила себе майку с тем самым потерявшим зубы маяком и глупой надписью про гордость. А потом - бессовестно расплатившись сделанной специально для ее прошлой сентябрьской поездки на сборы карточкой - внесла в собственную внешность некторые изменения - вот Рейегар порадуется! Уж очень хотелось ему насолить... Арья села в самолёт со ощущением того, что миссия ее бездарно провалилась и что этот вояж еще больше запутал карты на столе. Для Сансы — которая рано или поздно выйдет на правду, для Клигана, что узнал кучу ненужной ему информации — в итоге, она сама раскрылась в большей степени, чем планировала проделать это с ним — и для нее самой. Но сделанного было не воротить — самолёт взлетел и через несколько минут, развернувшись в воздухе, взял курс на восток. Внизу мелькнул точкой ржавый песий маяк, и Арья в этот момент решила для себя, что правду она пока прибережет. Большую часть — на время. Некоторые вещи — насовсем.