Пустота От усталости темных и поздних желаний, И ночные виденья как прежде уже не спасают. Как пропало перо из тяжелой опущенной длани, Никогда не исчезнет из памяти горечь босая. Ждут часы. Чай остыл, и полеты тревожных фантазий Далеко за полями истаяли нищенкой бедной. Неужели мой след на апрельской торжественной грязи Среди первой травы затерялся безмолвностью бледной? Так уютно Молчать, так обидно не чувствовать боли От ушедшего дня, не простившего мне изменений! А волшебный фонарь выпускает все тени на волю, Все играет пластинка о яркости прежних ранений.
Санса 1. Джон встретил ее в аэропорту с явным намерением тащить вещи, которых у нее не было. Остались все те же сумка и рюкзак — наброски же перекочевали в руки смуглой барышни в колледже и там же и остались. В сумке почти ничего не было — смена вещей, джинсы и блузка, что она купила в столице для похода в учебное заведение, и дурацкая урна с останками бывшего мужа, которую Санса посчитала неприличным оставлять в доме тети. Когда она в спешке собиралась в столицу, то подумала, что на севере найдет подходящее место для того, чтобы упокоить этого гада. Какую-нибудь незаметную полянку — посерее и помрачнее. Теперь же она была рада, что захватила эту баночку с остатками врага с собой — над морем и развеет. Отсюда Санса выехала полгода назад — женой поневоле, любящей другого. Возвратилась обратно с пеплом одного в сумке и прахом другого в сердце. Очень символично! Санса усмехнулась, выходя из нейтральной зоны и направляясь к кузену, что с вечно виноватым видом стоял у светлой колонны у входа в зону прилета. Она улыбнулась ему и, поскольку Джон явно хотел себя чем-то занять, выдала ему сумку с урной и тряпками. Про урну, возможно, не стоило говорить — бедный Джон и так не знал, куда себя деть. А может, и стоило. Иногда Сансе вдруг начинало хотеться быть жестокой. Просто для того, чтобы посмотреть, какой эффект это произведет на других. Приятно воздействовать на окружающих. Не все же ждать, когда ударят тебя. Лучшая защита — нападение. Они вышли из здания аэропорта — того самого, из которого она пыталась улететь в августе, чтобы спасти мать, что трупом лежала в морге — в одном из металлических ящиков, как у Михаэля в Мертвой Заводи. Тогда Санса долго не могла об этом даже думать — ей представлялись картины, одна страшней другой. Теперь она размышляла об этом без боязни. Иной раз чистая смерть лучше затяжной бессмысленной жизни. Спроси она Рейегара об этом — наверняка он подумал бы, что предпочел погибнуть на дороге там, с первой женой и двумя детьми. Но вряд ли бы он ей сказал — люди всегда врут. Врут — и совершенно напрасно. Если хорошо вслушиваться — можно почти поймать шелест белых страниц, которыми они прикрывают события из своей жизни — безнадежно пытаясь их затереть, переосмыслить, переписать. Только назад не воротишься — даже если идешь по тем же знакомым местам. Как она сейчас, к примеру. Джон потащил ее сумку к парковке. Его небольшая съёмная машина (сбоку, на чистой серой глади лакированного металла имелась наклейка со знаком крупной сети аренды автомобилей с логотипом «Мы ждем вас везде» — по мнению Сансы, весьма зловещее обещание) стояла с внешнего края огромного, почти пустого пространства, разлинованного белыми, жёлтыми и голубыми маркировочными полосами. И вправду, кому в межсезонье понадобится ехать на морской курорт? Правда, погода стояла более чем теплая — для мая это было практически жарко. Санса прилетела в майке и тонких джинсах, хотя в самолете пришлось накинуть пиджак. Но, несмотря на теплый воздух, вода-то наверняка еще не прогрелась — и вечерами в воздухе все еще висел призрак не так давно убравшейся восвояси зимы. Джон вопросительно взглянув на Сансу, открыл багажник и кинул туда ее сумку. Санса изобразила испуг и ойкнула: — Джон, осторожно, там урна! Не разбей! Тот почти отшатнулся — то ли от неожиданности, то ли от испуга, что хрупкая емкость разбилась, и теперь все вещи сестры вымажутся в пепле ее же мужа. Санса мгновенно прокрутила все это в голове и чуть заметно улыбнулась. Должна же она ему как-то отмстить за вранье — ну, хотя бы немножко. А люди, меж тем, реагируют именно так, как она и предполагает. Не напрасными были годы упражнений на наблюдательность из темного угла. Теперь главное — не заиграться, а то как бы и самой не попасть в такую же баночку, в какой теперь покоился хитроумный Мизинец, принимавший людей за свои инструменты. Люди — не инструменты: это всего лишь бессмысленное стадо, бредущее куда-то, вслед за более удачливым или более безголовым. Кружатся, извиваются, пихают друг друга локтями. Если уметь наблюдать — авось, и от удара увернешься и себе выкроишь менее травмирующую дорогу. А вот если тебя толкнули без надобности — то стоило толкнуть в ответ. А то и подножку подставить. Иначе затопчут — иначе тебя нет. Нет действия — нет человека, только силуэт, начерченный на асфальте — как от трупа. Джон, неправильно истолковав ее молчание, тут же принялся извиняться: — Прости, я не хотел. Хочешь — давай проверим, все ли в порядке! Тебе стоило, все же, предупредить меня… Санса глянула на двоюродного брата и надела маску добродетельного смущения: — Извини. Я забыла. Потом проверим. Что уж теперь! Да и не место здесь. Если разбилась — вытрясу все на побережье… Джона передернуло. Он закрыл багажник — все еще с опаской — и пошел открывать сестре дверь. Санса забросила рюкзак на заднее сиденье светло-серого компактного седана, сама устроилась на переднем и, как только Джон тронул машину, закрыла глаза — разговаривать ей не хотелось. Кузен намек понял и включил негромкую музыку — что-то из старья. Хоть не папочкины записи, и на том спасибо. Они мчались по шоссе, и вскоре уже на по левую руку со стороны водителя показалось весеннее, нежнейшего перламутрового оттенка море. Погода сегодня, как и вчера, была теплой, но пасмурной. Вдоль шоссе в низине с ее стороны цвели яблони и абрикосы, кое-где поля уже были покрыты зеленой дымкой — что-то было посажено и давало всходы. Санса не узнавала это место — или не хотела его узнавать? Проще было думать, что все это с чистого листа — что она здесь еще не была. В чем-то это было так — в той ипостаси, что начала создаваться в момент обнаружения горькой истины, она еще тут не была. Не было больше Пташки. Не было Алейны. По побережью в чужой машине навстречу своему горькому наследию ехала совершенно новая Санса: все в одной, и ни одна из них. Возродившаяся из пепла собственных надежд, живущая лишь настоящим. «Лишь сегодня значит, лишь оно существует — остальное — химеры» — твердила она себе всю дорогу в Закатную Гавань. Так становилось чуть менее больно. Тепла не было, но не было и холода. Ровно, спокойно, — и дорога лежала далеко. С этой позиции она могла ее проследить — без туманностей, неопределенностей, всяких там «а если» или «может быть» Не может и не будет. Она войдет в наследство, как предписывал ей закон и как советовал ее незадачливый, боящийся каких-то банок с пеплом, кузен, потом поедет на север и там дождется новостей о поступлении. И уедет в столицу, если ей повезет. Не повезет — пойдет учиться в университет в родном городе или обдумает предложение Зяблика. А дальше и начинаются все «может быть» — но только с ее собственной жизнью, не замешивая ничью другую. Хватит — хватит зависеть от других. Поля и пастбища, меж тем, сменились рощами цветущих шелковиц — скоро был уже и поворот на Закатную гавань. Однако, к ее удивлению, Джон проехал вперед и свернул влево на следующей развилке. — А куда мы едем? — Я хочу отвезти тебя в гостиницу. Там ты хоть вещи оставишь. — А где гостиница? — В городе. Там была еще какая-то, возле твоей новой собственности, но мне она не показалась. Не солидная, что ли. Мне мой северный руководитель насоветовал отель в центре, ну, я и забронировал там номер. А вчера еще и тебе. Там очень комфортно — завтрак, интернет, все такое. Даже бассейн есть с горкой. Санса усмехнулась: — Да, это самое важно, конечно! Особенно горка. — Когда-то ты любила кататься с горки —заметил Джон, — Помнишь, как мы с тобой припечатались носами — у вас на севере, на детской площадке? — Ага. И тогда мне было шесть лет. Я с тех пор немножко выросла. Сейчас меня больше интересует чтобы мы не тратили время на дорогу. Если бы ты остановился в той, «несолидной» гостинице — путь до дома занимал бы две минуты на машине. А так получается полчаса. — Санса, для вхождения в наследство тебе не дом нужен — а несколько учреждений в городе, где находятся нужные нам документы, в том числе регистрация покупки имущества твоим… эээ… супругом и копия записей из мэрии, где был заключен ваш брак. — Не был заключен, ты хочешь сказать. — Не забудь об этом сообщить во всеуслышание в тех местах, куда мы сегодня пойдем, — раздраженно бросил Джон. — Ты хочешь этот дом или нет? Или ты хочешь раздуть скандал? — Не знаю. Я еще не определилась. Но дом, пожалуй, лучше, хотя и скандал неплох… — Смысла в нем нет только. Люди, что работали в мэрии, когда туда «подъехал» Бейлиш, там уже не значатся. Юристам в местной конторе вообще нет до этого дела — только ради сплетен. Ты же лишишься довольно крупной суммы — при том состоянии дел, что я обнаружил на севере, это, как минимум, неосмотрительно… — Ладно, ладно. Я буду изображать убитую горем супругу — если это то, что ты хочешь. — Мне все равно. Но обидно будет протаскаться сюда зазря. Если у тебя в планах было устраивать разборки с покойником и славить его по всему городу… — Ага — я должна была тебя предупредить, да? Джон воззрился на нее с изумлением: — Я тебя вообще не узнаю. Ты какая-то совсем другая… — Я и есть другая, — зло бросила Санса, — Вы же все очень старались, помнишь? После этого обмена репликами они молчали до самой гостиницы — неуклюжего монстра-многоэтажки. Джон завел машину в подземный гараж, вытащил из нее все Сансины вещи и отнес ей их в номер — светлый и уютный, с видом на дальнее розовато-сизое море. Спустя полчаса она, вымывшись и переодевшись в чистое, спустилась вниз, в большой пустой холл, где ее ждал мрачный кузен. За два часа они обошли с полдесятка учреждений. Впрочем, все шло гладко, без каких-либо затруднений или подозрений — все бумаги были взяты, предоставлены в местную нотариальную контору, и Санса стала законной обладательницей усадьбы у моря, как преемница собственного мужа, трагически погибшего на другом конце страны в ноябре прошлого года. Это событие они с Джоном решили отметить в местном ресторане, в котором она уже однажды была — с Серсеей и ее семейством — в начале августа, когда тетке все еще нравилось пускать пыль в глаза вновь прибывшей. Никто, впрочем, узнавания не выказал — и там все прошло гладко, спокойно и без эксцессов. Санса даже, ради такого случая, отведала вина — Джон был за рулем, поэтому праздновать ей пришлось в одиночестве, чокаясь своим бокалом со стаканом с водой, что пил кузен. Вино формально заказал именно Джон — ей, как несовершеннолетней, пить не полагалось. Впрочем, на это никто в ресторане внимания не обратил. Они мирно побеседовали о столице и о колледжах. Джон рассказал ей несколько историй из своего опыта первокурсника. Санса, в свою очередь, поделилась с кузеном сплетнями об общих знакомых, рассказала о Томмене и его начинающейся карьере оперного певца, в красках описала Тириона Ланнистера и его странный дом — в общем, впечатлений от трёхдневного посещения столицы у нее была масса. Не коснулись они лишь того, зачем она туда, собственно, полетела. Ни словом не обмолвилась Санса ни о длинном разговоре с Бриенной, ни о телефонной беседе с сестрой — незачем ему было об этом знать. И ни к чему было бередить все заново — и так все было ясно. Все это осталось в прошлом — и реанимации не подлежало. Тем более, поднимать из пыли времени всю эту историю перед посещением усадьбы — она была запланирована на завтра — Сансе совсем не хотелось. Еще не хватало, что Джон будет бросать на нее свои грустно сочувствующие взгляды — да еще и на «месте преступления» Проводить параллели, молча размышлять на тему, где что происходило и почему. Это означало прожить всю это накопившуюся боль еще раз — увидеть все чужими глазами. Нет, это было совершенно лишним — и могло сбить ее с нужного настроя. В бассейн она все же пошла — прикупив купальник в одном из модных магазинов, что располагались в галерее под гостиницей. Джон отказался под предлогом срочной ревизии каких-то там бумаг, но его кузина заподозрила, что он просто стесняется. Санса оказалась в огромном, подсвеченном голубым холодным светом помещении бассейна совершенно одна. Она поболталась в круглом озерце спа с теплой водой, где со всех сторон били фонтаны, имитирующие горячие ключи — от них тут же онемела спина и начало покалывать ноги — минут десять проплавала в более прохладном, овальном бассейне и даже съехала с горки. Радости ей это, впрочем, не доставило — как она и предполагала. Возникло лишь ощущение, что ты нарочно и нарочито делаешь какое-то действо, которое на самом деле тебе не нужно — лишь для того, чтобы что-то доказать окружающим, которых не наблюдалось — или себе самой. Поэтому, завершив эксперимент одним разом, Санса вылезла из бассейна, накинула халат и отправилась в свой номер — отсыпаться и морально готовиться к завтрашнему дню.Будем друг друга любить Завтра нас расстреляют Не пытайся понять зачем Не пытайся понять за что Поскользнемся на влаге ночной И на скользких тенях что мелькают Бросая тревожный след На золотое пятно Встань, встань в проеме двери Как медное изваянье Как бронзовое распятье Встань, встань в проеме двери Когда-то я был королем А ты была королевой Но тень легла на струну И оборвалась струна И от святой стороны Нам ничего не досталось Кроме последней любви И золотого пятна Встань, встань в проеме двери Как медное изваянье Как бронзовое распятье Встань, встань в проеме двери…
Nautilus Pompilius Золотое пятно
2. Утро было поистине великолепным — лазурное море за Сансиным окном вдали отливало апельсиновым золотом рассвета, словно всю его поверхность неожиданно залили каким-то радужным раствором — подобным тем, что получаются, когда полощешь кисть в воде, уже тронутой другим оттенком краски, и два цвета начинают медленно смешиваться, еще не сливаясь, в тот унылый темно коричневый, что обычно образуется в банке с водой для промывки художественных инструментов. Она проснулась рано — слишком рано и теперь не знала, чем себя занять. Написала длинный мейл Бриенне, не менее длинный Брану и теперь уныло размышляла, что же все-таки ей делать с Зябликом. Выходить за него замуж Сансе совершенно не хотелось — это было бы, как минимум, нечестно. С другой стороны — это было чем-то вроде сделки. Если у нее хватило мозгов и усидчивости полгода рыдать по человеку, которому, похоже, не было до нее никакого дела — по крайней мере, не в такой степени, в какой его заботило какое-то кретинское «мужское» обещание — то она вполне справилась бы с ролью дружелюбной и ласковой супруги для Зяблика. Вот только нужно ли ей это было — Санса не знала. Помучавшись еще с полчаса на открытом балконе, где она устроилась в кресле, завернувшись в плед — утренний воздух был все же очень прохладным и свежим — Санса решила, что ответит Зяблику уклончиво и попросит его повременить с окончательным вердиктом до получения письма из колледжа. В конце концов, сделка есть сделка — надо было играть в открытую. Не притворяться же ей, что она в него страстно влюбилась! Она собиралась позвонить Аррену завтра, до отлета на север — сегодня день был отведен под другое. В размышлениях и прогулках с балкона в комнату и обратно прошло раннее утро — дневное светило поднялось и уползло наверх, вода снова приняла лазурный насыщенный оттенок, а Санса успела за это время одновременно проголодаться и безумно захотеть спать. Но дремать на балконе в лучах с каждой минутой греющего все сильнее солнца уже не было времени. Джон позвонил ей по внутреннему телефону и предложил вместе позавтракать. Санса сонно согласилась, не спеша оделась во вчерашнее — другого у нее не было — и спустилась вниз, в большой кафетерий, где сидело уже некоторое количество народа и Джон, занявший стратегическую позицию перед телевизором и с прилежным видом слушающий сводку новостей. — Доброе утро! — сегодня Санса решила быть с кузеном помягче, особенно после того, как четко и профессионально отыграл он свою роль вчера — она невольно им залюбовалась. Джон поздоровался с ней и, все так же не отрываясь от собственного бутерброда, кофе и новостей, кивнул на богатый, заставленный разнообразной снедью, сервировочный стол у стены. Санса направилась туда, размышляя о том, что без ее присутствия вообще можно было обойтись. Уже довольно давно, в предгорье, Санса подписала бумагу, назначающую Джона ее законным представителем, и теперь он везде действовал от ее лица и неплохо справлялся. По сути, ее поездка сюда была блажью. А кому какая, в сущности, разница, куда она едет? Деньги на билет она брала со своей карты, привязанной к бывшему счету матери. Время тоже принадлежит ей. Теперь она может провести хоть все лето на побережье — в своей новой собственности. Если захочет, конечно. Не то, чтобы Сансе этого сильно хотелось — но она не могла не отдать себе отчет, что ее снедает любопытство, пробивающееся сквозь клубящийся страх. Как там будет? Горько? Пусто? Щемяще? Она вышла из этого дома, сгибающаяся под ношей разрушенной жизни, цепляясь за чужую силу. Силу, которую считала почти своей принадлежностью. Теперь она возвращается на своих ногах — формально победительницей, с опустошенной, выжженной как пустыня, душой. И у нее никого нет — кроме нее самой. Позавтракав, они с Джоном разбежались по комнатам — договорившись собраться и встретится возле автомобиля, через двадцать минут. Санса запихала в рюкзак не желающую туда лезть урну, взяла куртку, еще кое-что из мелочей, от которых давно пришла пора избавиться, и спустилась на лифте прямо в гараж. Джон уже сидел в машине и ждал ее. Санса аккуратно — не хотелось бы в самом деле разбить глупую урну и засыпать пеплом любимый рюкзак — положила свои вещи на заднее сиденье. Они выехали из здания гостиницы в начале одиннадцатого. Заехали заправиться по пути. Без четверти одиннадцать Джон свернул на знакомую дорогу, спускающуюся к морю. Сансу передернуло. Все казалось как-то меньше, более заброшенным, менее ухоженным. Это было нормально, ведь сезон еще не начался: нужно было убрать с берега мусор, выброшенный весенними бурями, подстричь деревья, выровнять дорожки — и в этом духе. Они проехали мимо гостиницы — Санса заметила, что горшки с бархатцами заменили на маленькие кадки с фигурно закрученным каким-то хитроумным способом в спираль можжевельником. На парковке стояло всего несколько машин — и тут запустение. Слева мелькнул волнорез, на котором она когда-то заснула. И сейчас по нему тоже разгуливали чайки, подбирая остатки выброшенных штормом ракушек. За волнорезом искрилось и играло мелкими волнами сияющее, какое-то словно свежеумытое море — единственное во всей этой декорации казавшееся настоящим, реальным. Санса дала себе слово, что непременно прогуляется вдоль берега — в одиночестве. Даст себе полчаса на релакс и на раздумье. Джон найдет, чем себя занять. Она открыла окно — сейчас дорога не пылила: было слишком влажно. Шелковицы там и тут были покрыты мелкими белыми соцветиями, похожими на пушистые снежные метелки. Дикие яблони все еще были усыпаны бело-розовым флером, хотя под деревьями голая еще земля была покрыта их лепестками — так обычно бывает после дождя. Пахло влажной почвой и чем-то сладковатым: возможно, так пахнут цветы шелковиц? С моря доносились горьковатые ноты соли и дальних костров — где-то, возможно, жгли собранный во время весенней уборки плавник. Меж тем, они доехали до усадьбы. Джон не стал заводить машину внутрь, аккуратно припарковавшись возле забора. Санса с беспокойством глянула на месиво песка и земли под колесами форда: как бы не завязнуть потом. Но дождь, вроде, не собирался: небо было чистое, без единого облачка. Они вышли из машины и направились к калитке. Сансу опять захлестнуло чувство потерянности и дежавю: было, не было, не с теми, не тогда… Она встряхнула отросшими волосами, словно это могло ей помочь освободиться от мятежных мыслей, и первой взялась за витую ручку калитки. На участке тут же стало ясно, что за сладкий запах висел вдоль всего берега — цвела акация. Кривенькие деревья, растущие изнутри вдоль забора, все были усыпаны тяжелыми темно-розовыми гроздьями пахучих цветов. Джон чихнул. Санса с тревогой покосилась на него: неужели аллергия? — Ты в порядке? — Да нормально. Просто очень уж тут душисто… — Это точно. Я и забыла, что тут растут акации. И никогда не видела, как они цветут. — Ну если растут, стало быть, и цветут. — Джон шмыгнул носом и полез в карман за платком — Я знаю, они медоносы. На банке с медом как-то прочел… Его кузина в ответ на это улыбнулась: — Значит, не буду их рубить. Надо приносить пользу природе. Санса подошла к одной из акаций — той самой, возле которой когда-то плакала из-за свадьбы с Джоффри. Пахло и впрямь на грани невыносимости, аж челюсти сводило. Вокруг розовых цветов роились пчелы, какие-то мушки и даже пара бабочек. Санса полюбовалась на эту иллюстрацию пробудившейся жизни и поспешила к дому. Джон мрачно сморкался на веранде — похоже, привычная сенная лихорадка все же брала свое. Дверь он уже отпер и оставил открытой — видимо, чтобы проветрить отсыревшие за зиму комнаты. Санса стуча каблуками, зашла в холл. Всю мебель и ковры оттуда убрали, и звуки в пустом пространстве разносились особенно гулко. Она прошлась по нижнему этажу — из обстановки осталась только кухня и мебель на застекленной веранде. Джон прошел узким коридорчиком в гараж — проверить автоматические ворота. Санса, меж тем, поднялась наверх. Следовать за Джоном ей не хотелось — в коридорчике была комната, что навевала слишком уж яркие воспоминания. На лестнице ковер оставили, равно как и в коридоре на втором этаже. Санса прошла до конца, заглянула в пустые комнаты, где раньше жили дети Серсеи. Там все было вычищено, темно, холодно и пахло затхлостью. Вероятно, стоило открыть окна, но потом ей пришло в голову, что в этом нет необходимости — дом пойдет либо в долгосрочную аренду, либо на продажу — что ей до запахов в комнатах? Тем не менее, Санса прошла к окну в бывшей спальне Томмена и, подняв жалюзи, открыла настежь обе створки. Это ее дом — что хочет, то и делает. Внизу Джон окликнул ее — он нашел в гараже осиное гнездо и размышлял, что теперь с ним делать. Санса, вспомнив историю Брана и Арьи на каникулах в горах, посоветовала кузену не делать пока ничего. Сама же она зашла в спальню Серсеи и открыла окно и там. Странным образом, тут почему-то осталась мебель: письменный стол, зеркало, перед которым Санса когда-то примеряла костюмы для верховой езды, и массивная резная кровать. Новая хозяйка прошлась пальцами по пыльной позолоте изголовья, раздумывая о том, у кого был такой чудовищный вкус — у тетки или у бывшего владельца дома? Как бы то ни было, тут даже можно было ночевать — если бы кому-то захотелось. Матрас на кровати тоже оставили: правда, он почему-то был в целлофане, но все же. Санса вздохнула и спустилась вниз. 3. Джон Осиное гнездо трогать не хотелось. Джон пару раз прошел туда-сюда мимо него. Он бы и не заметил эту грязно-белую, прилепившуюся в углу шапку, если бы не открыл автоматические ворота, и несколько ос, встревоженные непонятными движениями, не вылетели бы из своего убежища в поисках неведомого агрессора. Из-за аллергии голова соображала неважно, поэтому, как и крикнула ему сверху Санса, Джон посчитал, что не стоит принимать поспешных решений, о которых он потом пожалеет. Легче было найти того человека, что ухаживал за домом при прежнем хозяине. Тот и комнаты проветрит — даже с забитым носом во всем нижнем этаже Джон отчетливо ощущал запах плесени — и гнездо это осиное уберет. Вообще, надо было найти надежного смотрителя — заодно, чтобы и участок привел в порядок. Фигурные кусты под окнами приобрели карикатурный вид: уже непонятно было, кого они изображали. Джон подумал, что об их присутствии и дизайне вообще стоило бы спросить у Сансы: едва ли она захочет ревущих львов под окном. Может, стоило их обкорнать под какой-нибудь традиционный конус? Заодно и на садовнике сэкономят — наверняка, этих уродливых зверей надо еще и регулярно подстригать… Санса легко спорхнула со ступенек. Джон подумал, что все ее спокойствие, даже небрежность, с которой она ходила по дому, было каким-то нарочитым, показушным. Словно внутри ее рыжей головы шла нескончаемая борьба — и чем напряженнее шли бои, тем более беспечной кузина старалась выглядеть. Понять это было просто — ему как раз хотелось посмотреть, как Санса будет себя вести. Мать с утра сказала ему по телефону: «Просто будь с ней рядом, ей, наверняка, понадобится поддержка». Легко сказать — будь рядом! Непохоже, чтобы сестричка хотела чьей-то поддержки, равно как и участия. Более того, казалось, ей нравилось ощущать себя в одиночестве. Джон вытащил очередной платок и поймал себя на мысли, что и он отчасти в этом виноват. Кому было доверять, если все вокруг лгут? — Куда теперь? Санса вышла на открытую веранду и потянулась. Потом спустилась вниз по ступенькам, обойдя растущие возле дома какие-то кудрявые тюльпаны. Глянула на них, наклонилась и сорвала один. Джон инстинктивно поморщился, потом вспомнил, что и тюльпаны теперь ее — может хоть все сорвать. Хорошо, если не затоптать… — Я хочу высыпать эту урну. По-моему, время пришло. Джон растерялся. Он думал, что это никак не входит в программу осмотра дома. Скорее предполагал прогулку по саду и инспекцию отопительных приборов. Да и он никогда не участвовал в подобной церемонии — это, считай, почти похороны. — Где ты хочешь ее высыпать? Санса глянула на него поверх бело-розовой головки тюльпана, что держала у лица. — На берегу. Там, как раз, ветер. Он его и унесет подальше — этот прах. Тем более, я на своейи территории- даже законов никаких не нарушаю! Что хочу, то и развеиваю. Джон пожал плечами. Берег, так берег. И то — проблем меньше. Действительно — частная территория, не подкопаешься. Они прошли вдоль кипарисовой рощи и оказались на засыпанном ракушками небольшом песчаном пляже с выступающим в воду темным большим камнем. Санса, опять встряхнув волосами, словно отгоняя неприятную мысль, скинув туфли, залезла на камень, вытащила из своего рюкзака коричневую урну, отковыряла липкую ленту, которая прижимала крышку к сосуду, и выпрямилась. Джон не думал, что это будет происходить вот так — как странный, незнакомый ему ритуал. Санса же, тем временем, дождалась очередного порыва ветра и движением ребенка, что высыпает песок из ведерка, вытряхнула содержимое урны в сторону сверкающей водной глади, так сильно подавшись вперед, что Джон испугался, как бы кузина не упала с камня. Пепел пролетел пару футов и лег на искрящееся зеркало моря, постепенно уходя под воду. Через полминуты дело было сделано — ни следа, ни воспоминания. Санса недоумевающе смотрела на ненужный теперь сосуд и уже было размахнулась, чтобы бросить в море и его, когда Джон запротестовал: — Что ты собираешься сделать? Это-то зачем? Она оглянулась на него с явным недовольством, но руку опустила. — Затем, что мне так хочется. Это мой пляж. И берег. И море. — Море не твое, оно ничье. И то, что ты бросишь в него — там и останется. Эта твоя урна разобьется и будет вечно торчать зубастыми осколками. Ну хорошо, ты будешь знать, где она — а если дом купит кто-то еще, и потом чей-нибудь ребенок наступит на эту гадость? Санса вздохнула и села на камень. Не глядя, протянула урну брату. Потом тихо добавила, пытаясь дотянуться до воды кончиками пальцев ног. — Все мы, как этот твой ребенок. Резвимся в теплых волнах и не знаем, какие осколки ждут нас в глубине. Это — жизнь. Она неизбежна. Джон забрал у сестры пустой сосуд, нахлобучил на него крышку и отставил подальше. — Она неизбежна. Но в наших силах сделать ее чуть лучше. Но не хуже же! Ты бы хотела, чтобы твой ребенок наступил на такую гадость? Санса подняла оставленный на камне тюльпан и бросила его в море. Цветок заплясал на волнах, но продолжал плыть по поверхности, отражаясь в воде красным пятнышком. — Я не хочу детей. У меня никогда не будет детей. Я не хочу смотреть, как они мучаются… Сестра спрыгнула с камня, подобрала свой рюкзак и туфли, и, не глядя ни на брата, ни на море, зашагала прочь, к дому. Они все же обошли дом еще раз, осмотрели котел (выключенный) в подвале — кстати, там же стояли стиральная машина и сушка. Сестра долго, задумчиво смотрела на них, но мысль свою так и не высказала. Затем они вышли через закрытую веранду в сад, прогулялись вокруг дома. Санса шла неспешно, но, казалось, глядела сквозь предметы — или поверх них, как, бывало, смотрел его собственный отец. Джон спросил у нее про львов. Санса задумалась, потом махнула рукой: — Пусть их спилят под корень! — Да этого и не надо! — Джон опять поразился ее желанию разрушения, — Можно просто подстричь по-простому. Шариком там. Или что-нибудь в этом роде. Это же дерево — оно не виновато, что люди над ним поглумились. — Какой ты у нас защитник природы, оказывается, — ехидно заметила Санса, — То море, то кусты эти уродские… Джон глянул на нее, пытаясь понять, что стоит за этой издевательской фразой: — Ну, а зачем? Ерунда и расточительство… Это как кривое дерево пилить за то, что оно кривым выросло. Листья-то у него все равно есть, природную свою функцию оно, по-любому, выполняет. — А я бы спилила кривое дерево. И другие есть — лучше и стройнее. Зачем глаза мозолить… — Санса, вот уж никогда бы не подумал, что тебе нравится быть такой… Кузина воззрилась на него, прищурив глаза: — Какой? Жестокой? — Нет, поверхностной. Ты просто вон из кожи лезешь, чтобы сыпать банальностями… — Ах, вот какая я, оказывается? Банальная? — Знаешь, я тебя банальной не считал, — серьезно заявил Джон, — До сегодняшнего дня… Санса отвернулась от него и дернула листочек мелкой южной сирени, что росла в глубине сада, возле правой стенки забора. — Может, ты и прав. Я хочу быть проще. Думать проще. Не терзаться лишними размышлениями. Не заморачиваться. Я устала от сложностей. Их и так слишком много — чтобы еще создавать себе новые. С меня хватит… Она кинула листочек на землю и зашагала к выходу, бросив через плечо: — Надо поесть! В местном магазине делают бутерброды и молочные коктейли. И мороженое. Пойдем? — А мы разве не поедем в город на обед? — недоумевающе переспросил Джон. Ему казалось, что дела тут уже были закончены. — Нет, я хочу еще погулять. Все-таки мне нравится это место. И кто знает, когда я сюда опять вернусь… — Санса провела рукой по ветвям кипарисов — они почти дошли до забора. — Когда захочешь, тогда и вернешься. Это же твой дом, помнишь? — Ты прав, никак не запомню, — засмеялась сестра — И все же, я хочу поесть здесь и побродить по берегу в одиночестве. Если ты не против. Джон помотал головой: — Нет проблем. Перекусим, потом я позвоню шефу и отчитаюсь, а ты пока погуляешь. А там поедем, — он взглянул на часы. - Почти час дня. Самое время пообедать. Они дошли до площади с магазинчиками пешком, там зарулили за бутербродами и напитками. Сели на лавочке под каким-то большим деревом, усыпанным белыми цветами. От их запаха у Джона опять потек нос. Санса с участием глянула на брата, потом вверх — на дерево. — Похоже, на шелковицу у тебя тоже аллергия. — Это шелковица? — Джон вытер нос — Ну-ну. Больше никогда не поеду на юг весной… Они не спеша доели свой импровизированный обед, зашли в магазин за мороженым и направились обратно к усадьбе. Джон заприметил винную лавку и хотел было туда завернуть, но Санса неожиданно уперлась и ни в какую не хотела даже зайти и посмотреть. «Ничего там интересного нет, незачем» — твердила она. Джон, удивившись ее реакции, пожал плечами и последовал за сестрой по дороге. В конце концов, он всегда может вернуться, пока она будет гулять. Джону нравились хорошие вина — после дней, заваленных бумажками и занудными делами, вроде вчерашних, вечером совсем неплохо бывает выпить за ужином бокал качественного напитка. Когда они дошли до усадьбы, Санса, закинув в машину рюкзак, отправилась гулять по берегу, скинув туфли и бредя по самой кромке прибоя, лижущего замусоренный песок. Джон проводил ее взглядом и вернулся к своим телефонным звонкам. Он провозился дольше, чем планировал — северный коллега попросил его перезвонить адвокату Таргариенов, в столичную контору, а тот, в свою очередь, посоветовал Джону сообщить о состоянии дел отцу. Рейегар не удивился ни сообщению о том, что все прошло гладко, ни, тем паче странному поведению Сансы, описанному сыном — только печально прокомментировал, что чего-то такого он и ожидал. Он кратко попросил сына приглядывать за кузиной и сообщил, что Арья уже собрала вещи сестры — они ждут Сансиного окончательного возвращения в отчий дом и будут незамедлительно отправлены. Джон спросил, не будет ли разумнее подождать писем из колледжей — неизвестно, куда Санса в итоге попадет. На это отец, многозначительно помолчав с полминуты, сказал, что у него есть свои основания думать, что вещи пригодятся Сансе именно на севере. Джон не стал спорить: если отец впадал в этот заумный тон, то обсуждение было бесполезным — это он знал по опыту. Дело, меж тем, шло к трем, а Сансы все еще не было. Джон, рассудив, что звонить ей по сотовому, пока она гуляет, будет некорректно. В конце концов, дел у него никаких не было: либо болтаться тут, либо сидеть в гостинце. Отчет по здешним делам он собирался составить вечером, а пока можно было посидеть полчаса на терраске. Он вытащил с закрытой веранды кресло, устроился на солнце и открыл в читалке на телефоне последнюю страницу книги, что мусолил уже второй месяц: сложный философский опус, полный скрытых намёков неизвестно на что, и ещё более смутных отсылок на другие произведения автора. Речь почему-то шла от второго лица, что бесконечно путало и злило Джона, но он обещал приятелю, рекомендовавшему книгу, прочесть опус до конца и высказать свое мнение — а слово он свое любил держать. Как обычно, от запутанного текста Джона начало клонить в сон, и он сам не заметил, как уронил руку с телефоном на колени и задремал. Проснулся он от того, что солнце сместилось, и на террасе стало сыро и прохладно. Санса сидела на перилах и смотрела на неминуемо клонящееся к воде светило. Услышав, что брат завозился в кресле, она обернулась и сказала: — Не стала тебя будить. Просто продлила свою прогулку. — И куда ты ходила? — Гуляла по берегу. Навещала знакомые места. Один знакомый подвез меня до конюшен, где я когда-то каталась на лошадях. Там навестила животных. Потом он подбросил меня обратно, до развилки — ну, я и пришла домой. И ты как раз проснулся. Ну что, поедем? — Поехали! — Джон встал, расправил негнущуюся спину — кресло было не таким уж удобным, как показалось в начале, — и двинул в дом, в туалет. Через пять минут он, уже окончательно проснувшийся, прошел к машине. Санса сама решила закрыть дом и стучала ставнями наверху, закрывая окна в спальнях. Она спустилась вниз, когда Джон уже завел мотор и открыл все окна в машине — та за время стояния на солнце разогрелась, как консервная банка. Санса бросила под ноги свой опустевший рюкзак — урну они оставили снаружи, за домом, в куче цветочных горшков у сарая — и, пристегнувшись, выставила острый локоть из окна автомобиля. Можно было ехать. Джон бросил последний взгляд на обещающие роскошный закат лилово-серебристое море и низко висящее на горизонте ленивое кроваво-оранжевое солнце и тронул машину. Они уже выехали на трассу, когда Санса, все это время не проронившая ни слова, вдруг заёрзала на сиденье, выглянула в открытое, ревущее ветром от скорости окно, что-то высматривая позади и потом, потирая висок, обратилась к Джону: — Послушай, я понимаю, что это может прозвучать безумно, но я решила — словом, можешь отвезти меня обратно? — Что? Шутишь, что ли? Джон от возмущения даже превысил скорость, догнав стрелку спидометра до восьмидесяти, что за ним водилось редко, и с недоумением глянул мельком на кузину. Санса смотрела на него совершенно серьезно, взглядом, полным какой-то обреченной решимости. — Не шучу. Мне захотелось провести ночь в своём новом доме. Сейчас тепло, кровать там есть, свет — тоже. Водогрейка электрическая — включить ее не сложно. Заодно и потренируюсь. Просто докинь меня до развилки — до старой гостиницы. А оттуда я с удовольствием прогуляюсь. — Помимо того, что это полное безумие, и я, убей меня боги, не понимаю, зачем тебе это понадобилось, мне же теперь придется ехать до следующего выхода, разворачиваться и тащиться обратно! Раньше ты не могла подумать? Пока мы были на месте, например? Он сбавил скорость и перестроился в правую полосу — съезжать так съезжать. Краем глаз Джон увидел, как Санса повесила голову. — Прости. У меня в голове каша. Я думала об этом полдня. Мне очень это нужно. Для закрытия моих собственных счетов с этим местом. Заодно, и вещи постираю — а то у меня все грязное. — Вещи можно и в гостинице заказать. С утра тебе их принесут чистыми и выглаженными. — Ну, все равно. Это не из-за вещей. То есть, не только. Мне очень надо, Джон! Я не хочу тебе напоминать, но все же ты мне кое-что должен. — Ты будешь меня шантажировать этим всю жизнь? — мрачно спросил ее кузен, съезжая в рукав выезда — на разворот. — Нет, только до скончания веков. Но мы с тобой будем жить вечно — поэтому, и это пройдет. Спасибо! — Меня утешает только то, что ты там будешь мерзнуть и спать без одеяла. Хотя нет, не будешь. Там, в машине, в багажнике я бросил одеяло и даже подушку — украденные из самолета. — Ты меня очень обяжешь. Так что я, пожалуй, ограничусь парой-тройкой веков — и потом дарую тебе полное прощение, — хихикнула Санса. Голос у нее почему-то дрожал, и Джону это не понравилось. Но раз он уже сказал, что сделает — надо было делать. По дороге они договорились, что Джон приедет за ней как можно раньше — как проснется. Он высадил ее там, где она просила, — на развилке у низкого строения отеля. Санса вышла из машины, забрала свой рюкзак и подушку с одеялом и беззаботно — даже слишком, на взгляд Джона — двинулась по дороге вниз. Пройдя несколько футов, она оглянулась и помахала кузену рукой, и опять Джон поразился, какой решительный у нее вид — словно она вместе с этой подушкой и рюкзачком на спине собралась не на ночевку, а, как минимум, шагнуть в пропасть. Впрочем, она уже была далеко — а с выражением лица на этом расстоянии можно было и ошибиться. Джон махнул ей в ответ, завел двигатель, кое-как развернулся на обочине и выехал на шоссе.