Это было у моря

Я странствую тысячи лет во тьме, Ни в окна, ни в зеркало не гляжу. «Хотеть» переплавлено на «уметь», А ложе распилено на межу. Надежды — ветрами, а путь — один, - Подальше от мудрых и от невежд. Сама себе рыцарь и паладин. У каждого в мире в щите есть брешь. Я сбросила кожей вчерашний день, Весенней водой зачерпнула мглу. Отрезала волей сомнений тень, - Но память — как трещина на полу Занозится, рвется опять судить, Клеймить, что в свободе — как в нищете. Сама себе рыцарь и паладин У каждого в мире есть брешь в щите. Но жизнь — как кольцо: возвернет назад И что позабыто, устанет ждать. Я тысячи лет рвусь как в пламень, в ад, А рай мне не надобен — синью льда, Прощаний, измен и чужих седин Водой отреши, и долги обрежь! Сама себе рыцарь и паладин А к сердцу — щитом — непрощенья брешь.

Санса I Она достигла цели на закате. Собственно, самого заката толком и видно-то не было — дождь так и шел, только из яростной грозы он превратился в мутную моросящую хмарь, уже готовящуюся скользнуть в ночь и заразить ее безнадежно своей вкрадчивостью и навязчивой вязкостью, пахнущей потухшими кострами и разбухшим влажным деревом. Что это было время ухода дневного светила, она поняла по тому, как осветилось вдали серо-лиловое море — узкой, как обнаженный клинок, желтой полосой в просвете между тучами на горизонте. Солнце так и не показалось. Моря она тоже не видела — много лет. Санса свернула в рукав выезда — гнала она слишком сильно, и на повороте ее почти занесло. Проехав мимо знакомой гостиницы — здание было закрыто не то на ремонт, не то совсем — она обнаружила, что руки неприятно дрожат — все же стоило сбавлять скорость на влажном асфальте. Санса выехала на дорогу, что вела к усадьбе и, не оглядываясь ни на море, ни на бывшее свое обиталище, медленно покатила к усадьбе. Дом сдавался в аренду уже четвертый год - после небольшого ремонта, организованного Джоном из-за того, что весной, в конце того самого беспощадного мая, на застекленную веранду упала одна из старых шелковиц, росших в глубине участка, разбив половину окон и здорово повредив низкое крыльцо и навес над ним. Санса, спрятавшаяся сама от себя в родительской спальне отчего дома, наотрез отказалась тогда туда ехать — и недоумевающий Джон вынужден был взять принятие решений на себя. Пока он занимался подборкой окон на замену — в сотый раз объясняя бригадиру рабочих, что это не его дом, и жить он там не собирается (по вечерам он жаловался на это по телефону кузине) — нашлись и клиенты: бездетная пара, она — хирург, а он —поэт-песенник, давний знакомый Серсеи Баратеон. Они без препирательств согласились на назначенную Сансой цену, и Джон, раздосадованный тем, что кузина явно продешевила — учитывая, что контракт был жесткий и с фиксированным сроком на три года, а цены могли и сильно подняться за этот срок — попытался втолковать все это Сансе, но в ответ получил лишь мрачную фразу, что, будь это ее воля, она бы вообще сожгла этот дом — но надо думать и о семье тоже. Джон не стал с ней спорить — Санса подозревала, что это связано с дичайшей истерикой, которая случилась у нее в самолете после отбытия в предгорье на похороны Зяблика. Она из того эпизода помнила мало что — только фразу, которую не уставала повторять в течение всех полутора часов полета «Что я сотворила? Это же конец всего…» Этот бесконечный конец так надоел соседям по салону и бортпроводникам, что их, вдвоем с кузеном, пересадили в пустующий первый класс. Санса не знала точно, что она наговорила Джону, но с тех пор она больше не плакала. И не летала первым классом. Прошлой осенью в семье ее клиентов случилась драма личного характера: муж-поэт неожиданно покончил жизнь самоубийством (были слухи, что он сильно пил), и вдова оповестила хозяйку, что не намеревается продлевать аренду. Дом простоял закрытым всю зиму — Сансе было не до того, да и желания туда ехать никогда не возникало. А летом она неожиданно получила более чем щедрое предложение от одного местного бизнесмена, что решил заделаться меценатом. Он решил организовать пансионат для пожилых нуждающихся актеров в милом городке у моря и посчитал Сансин особняк отличным заделом на будущее. Санса согласилась с ним встретиться, осмотреть собственность и проглядеть условия договора о продаже. Джон был безвылазно занят северными делами, и дёргать его в который раз кузина не решилась. Она отложила свои дела и выехала в сторону моря. Лететь не хотелось — Санса предпочитала оставаться за рулем и не расставаться с собственным транспортным средством. Так ей казалось надежнее. И спокойнее. Дом сдавался частично меблированным, поэтому ночевать было где, хотя Санса предпочла бы там не останавливаться. Но таскаться туда-сюда было глупо, тем более, ей предстояло решить, что из вещей она хочет оставить себе. Это был чисто практический вопрос — остальное была лирика и вздор. Да и на гостинице сэкономит, не говоря уже о наличии нормальной кухни и стиральной машины. Джон сказал ей давеча по телефону: «Вот заодно и отдохнешь — ты же пашешь, как ненормальная. Подышишь воздухом, а не испарениями от терпентина — для разнообразия. И потом — когда ты в последний раз ездила в отпуск на природу? Поплаваешь, погуляешь. К тому же, это может быть последняя возможность — по крайней мере, там». Санса не могла припомнить, когда она и вправду ездила куда-то не по делам — но такое положение вещей ее устраивало. В свободное время она всегда рисовала — иначе в голову лезли невесёлые мысли и еще более невеселые воспоминания. Этого Санса избегала всеми способами, которые она сама для себя выработала: не останавливаться, не тратить время на лишние размышления и, главное — не оглядываться назад, не возвращаться к былому. Пока это получалось, и Санса была собой довольна. А отдых — ну что же — случилось, значит, можно и воспользоваться. Хотя лично она предпочитала прогулки по городу. Это все не имело ровно никакого значения — да и, насколько она помнила, в Закатной Гавани тоже имелись бульвары. Она доехала до усадьбы, загнала машину на участок — Джон передал ей ключ и пульт в прошлые выходные — и, отряхиваясь от засыпающей голову мороси, пошла отпирать дом. Он был перекрашен — это в свое время согласовывалось с ней лично. Арендаторам был больше по сердцу голубой цвет, а поскольку они сделали все это за свой счет, Сансе не пришло в голову возражать. Ее встретил привычный запах затхлости, воцаряющийся в нежилом помещении, особенно после зимовки. Где-то вдалеке, на кухне, потревоженные ее шагами, разбегались обнаглевшие мыши — нынешние полноправные хозяева дома. Санса вздохнула. Только живности ей и не хватало. Мышей она не любила по-прежнему, но и бояться их тоже перестала — после того, как на первом курсе на спор продержала в кармане во время часовой лекции по хромотерапии белую мышь Змейки. Мышь изодрала ей всю ладонь, зато Санса добилась того, что Змейка чистила ванную в течение месяца и убрала с двери свой рок-постер с лохматым солистом в косухе— он действовал Сансе на нервы. Вспомнив о том, как бедное животное ползало по ее руке, как по лестнице, и как она была вынуждена его придерживать за длинный шелковистый хвост, чтобы не залезло в рукав — по условиям спора, мышь должна была оставаться в кармане — Санса вздрогнула и поежилась. Пиджак, что послужил тюрьмой для бедной животины, Сансе пришлось выбросить — мышь надула в карман с полсотни раз. Домашние животные — чепуха. Только время тратить. Она прошла наверх, захватив с собой сумку с вещами, положила в карман пистолет — кто знает, кто захочет заглянуть на огонек в долго пустовавший дом? Теперь предстояло выбрать спальню. Бывшая комната Серсеи не рассматривалась — ее несчастный поэт-самоубийца переделал под свой кабинет. Это было хорошо — Санса не была уверена, что ей бы там сладко спалось. Удобная кровать была в бывшей спальне Джоффри — там, видимо, жила жена-хирург. Это ей подходило. Санса оттащила туда свой баул, убрала пистолет в ящик в тумбочке и пошарила по шкафам в поисках постельного белья. Вокруг ничего такого не имелось. Она вздохнула. Придется заглядывать в местный супермаркет, воздвигнутый на месте бывшего магазинчика и снесенного ангара дискотеки — Джон рассказывал ей про это пару лет назад. Заодно и продуктов прикупит. За годы проживания в одиночестве в доме Тириона Санса даже научилась готовить — без прикрас, впрочем — самую простую еду. Опять садиться в машину Сансе не хотелось, поэтому она вытащила из багажника здоровенный походный рюкзак, привезенный ей Арьей из одного из ее путешествий за границу — когда сестра ездила то ли на сборы, то ли на какое-то соревнование — как всегда, объяснила сбивчиво. В этого монстра влезут и тряпки, и еда. Санса набрала номер Джона — сообщить, что она добралась. С тех пор, как она перестала всего бояться и научилась справляться со своими неприятностями сама, Санса прилежно отзванивалась первой всем тем, кто мог за нее сколько-нибудь волноваться. Это было нетрудно, к тому же, избавляло друзей от повода за нее переживать. Санса все время пеняла на это Арье, но та, как обычно, сестру не слушала и не то чтобы не звонила сама, так еще и к телефону не подходила. Санса предложила младшей сестре поехать с ней на море, но та только фыркнула «Я не провожу свое свободное время на кладбищах. Это слишком тоскливо и скучно. Воюй со своими призраками сама — ты же теперь крутая!» Санса пожала плечами — Арья чаще всего старалась ее избегать, особенно в последнее время. В итоге сестра уехала на лето к своему старому знакомому на далекую окраину почти на самой границе — к какому-то музыканту, захватив с собой Рикона и собак. После смерти Рейегара, случившейся год назад, тетя и рада была избавиться от лишних голов дома. Судя по коротким отпискам Арьи, они с братом прекрасно проводили там время. Санса накинула на голову капюшон ветровки, поправила торчащий из кроссовки шнурок — она переобулась, жалея любимые туфли — и двинулась в сторону магазина. Она же обещала Джону гулять. Вокруг все тонуло в мороси — даже моря было почти не видно из-за висящего в воздухе плотного тумана, такого же серовато-сизого, как сама водная гладь. По лицу буквально через две минуты покатились «слезы» — влага оседала везде, даже на бровях и ресницах, не говоря уже о волосах. Санса утерлась собственным фуляром, аккуратно сложенным в кармане. Это всего лишь вода. Ей вдруг захотелось курить, но зажигалка осталась в машине, а возвращаться назад Сансе не хотелось. Да и разумно ли было тратить сигарету, чтобы через полминуты ее выбросить? Тонкая бумажка, держащая табак вместе, точно не выдержит этой влажности и впитает в себя все эти лесные испарения — что нарушит ее вкус. Все, что ни делается, все к лучшему. Санса утерла мокрые щеки и зашагала дальше, теряясь в дымке, словно еще одна тень от дерева, случайно оторвавшаяся от своего хозяина.