Ты смотрела снизу вверх, Ты боялась себя — На зеленой траве, В перекрестке дождя, Свет на бисерный браслет, Бусы из муравьев, Поцелуй по имени Нет, В платье рой воробьев И слезы на глазах… Куколка, куколка станет бабочкой, Девочка, девочка станет женщиной, Что же ты, что же ты, моя лапочка, Все будет так, как оно обещано — Белое платье, белое, Белые туфли, белые, Марш Мендельсона и фата — Если того хотела ты. Марш Мендельсона и фата — Если того хотела ты. Как кораблик над волной Под флажком на шесте, Ты играла глубиной, Видя смерть в темноте, Свет на бисерный браслет, Бусы из муравьев, Поцелуй по имени Нет, В платье рой воробьев И слезы на глазах… Куколка, куколка станет бабочкой, Девочка, девочка станет женщиной, Что же ты, что же ты, моя лапочка, Все будет так, как оно обещано — Белое платье, белое, Белые туфли, белые, Марш Мендельсона и фата — Если того хотела ты, И слезы на глазах…
1. Санса К вечеру Санса проснулась: хотелось есть, и болела голова. Спать уже не было никаких сил. Что же она ночью-то делать будет? После вчерашней эскапады вариантов как-то не осталось. Она встала, сделала себе салат и с жадностью его слопала, сидя на открытой веранде. Было прохладно: северный ветер сдул всю влажную духоту, и над Закатной Гаванью теперь висели тихие сумерки, мягкие и нежаркие, как летняя кружевная шаль, которой приятно укутать плечи после суматошного дня на пляже. Пляж, впрочем, Сансе был не нужен. Как и море, тихо вздыхающее неподалеку. Санса даже взяла с собой беруши, только бы не слышать ненавистный ритмичный шелест волн. Однако обе эти ночи были настолько странными, что Санса просто забыла о затычках. Куда там затычки! Санса мрачно подумала, что отлично знает, что именно надо было заглушать и затыкать, но такого средства, увы, в ее аптечке не имелось. Ложиться она не хотела, поэтому переплела косу, растрепавшуюся во время сна, напялила кроссовки и вышла из дома. Погуляет, сколько выдержит, по дороге, авось через часок устанет и сможет заснуть. Санса пожалела, что не взяла никаких принадлежностей для рисования. Но она и не предполагала задерживаться так надолго. Это опять заставило ее задуматься о надобности поездки в город. С аптекой она уже, вероятно, опоздала. Штучку надо было принимать сразу. Так объяснила ей всезнающая Сарелла, любящая напустить на себя таинственность не по делу — Санса подозревала, что делает это подруга, когда сама не знает ответа. Было неясно, сработает ли средство несколькими сутками позже. А если нет? Или наполовину? Повредит там что-нибудь и все? Это пугало еще больше, чем просто голый факт возможной беременности. И так дел наворотила. Всезнающим интернет-пространствам Санса не слишком-то доверяла, а если тут сунуться к врачу (Опять же — к какому? Куда?), это может быстро стать достоянием общественности. Нет, в таком случае лучше аборт на ранних сроках — в столице, у своего родного гинеколога. Ей надо было ехать домой… Для этого надо было звонить Джону — что она опять забыла сделать, кстати — и объяснять ему всю историю — что было совершенно немыслимо. Она себе-то толком не могла описать, что именно произошло, чего уж там говорить о кузене! Глупо, нелепо и смехотворно. Нет, сама справится — не его это дело! Она отвыкла просить помощи — и не сейчас ей возвращаться к прежним слабостям. Доживет тут до подписания контракта, потом улетит в столицу и сама все там разрулит — и последствия, и мысли. Санса дошла до поворота на трассу, повернула назад, побродила возле заколоченной гостиницы с потрескавшимися кадками возле закрытых металлической ржавой решеткой неработающих стеклянных дверей. Все это навеяло на нее приступ тоскливой щемящей ностальгии. Санса присела на один из вазонов — интересно, откуда они тут взялись? Когда она была тут в последний раз, рыжие глиняные горшки заменили на деревянные бочкообразные кадки с можжевельником. Кадок видно не было, а вот эти уроды все еще стояли — отголосками былой роскоши. Впрочем, никакой роскошью тут и раньше не пахло, а теперь уж вообще было безобразно. Санса присела на корточки и изучила треснутые горшки — когда-то на одном из них она нацарапала две «С». Свою и Клигановскую. В конце все-таки нашла царапки — на самом раздолбанном вазоне, с отколом как раз на краю надписи. Символично так. Жаль, машины нет — не поленилась бы и отвезла этому дурню подарочек. Пусть бы поставил себе в лавку и смотрел — такая, блин, любовь! Такая судьба… Санса зло пнула горшок и пошла в обход здания. Заглянула сквозь грязное облепленное желтой лентой стекло в помещение бассейна, в котором так и не побывала. Пустой, засыпанный каким-то строительным мелким мусором с отколотым местами голубым мелким кафелем котлован завораживал и пугал. На панорамном окне в торце было выведено красной краской из баллончика: «ВСЕ ЦВЕТЫ ЗДОХЛИ» И правда, сдохли. Санса понурилась и побрела к дороге. Находиться в этом месте — как сидеть в брюхе разлагающегося призрака, наблюдая всю мерзость процесса и пропитываясь тлетворными миазмами. Санса в который раз уже подумала, что если бы она могла смести с лица земли одно место по выбору — то она уничтожила бы Закатную Гавань. Вместе с магнолиями, грабовыми лесами и пыльной дорогой. И морем. Она дошла до Ти-Марта и повернула обратно. Сумерки еще не превратились в ночь, и она могла сделать еще несколько заходов, тем более, что спать по-прежнему не хотелось. Для разнообразия Санса пробежалась до усадьбы, потом перевела дух и побрела обратно. Вариантов, по совести сказать, было немного. Либо туда — либо сюда. Мимо мерзкой лавки она проходить не хотела. Пусть вообще про нее забудет. Однако, если бы проскочить мимо площади, там было больше вариантов прогулок. Развилка до города — но опять же, по набережной, чего не хотелось. Пакостное место. Заколдованный круг — и все дороги ведут к морю. Сделав так несколько петель туда-сюда, Санса таки решилась пройти окаянный перекресток. Лавка все еще была освещена — но из-под лампы ему едва ли видно, что происходит снаружи, на темной дороге. Она набрала воздуха, как перед заплывом и пулей пролетела мимо. Только когда площадь скрылась за деревьями, Санса остановилась и отдышалась. Вроде никого. Она вздохнула — даже как-то обидно — и пошла дальше. Вдоль дороги один за другим зажигались новенькие фонари, защищенные от вандализма мелкой металлической сеткой: не разобьешь, даже если очень захочешь. Сетки уже были усыпаны налипшими на них мертвыми насекомыми: в основном волосатыми ночными мотыльками. Санса поежилась — она всегда их боялась, даже больше, чем гусениц и червей. Шелковистые темные крылья и зловещие антенны усиков вызывали у нее панический ужас, до слез, и приходилось звать родителей или Робба, чтобы убрать несчастное насекомое из спальни по вечерам, пока Арья не выросла настолько, чтобы дотянуться с кровати до лампы под потолком. Иногда она засовывала Сансе мертвых опаленных бабочек под подушку. Санса выметала их маминой метелкой для пыли сестре под кровать. Однажды Робб взял ее в охапку и силой подтащил к оконной сетке на веранде, где налипла пара десятков ночных бабочек всех мастей и размеров. Санса сопротивлялась до последнего, но потом поняла, что чем больше она лягает брата, тем ближе он ее пододвинет к чудовищам, и обмякла. Робб тут же перестал ее тащить, а Санса, повиснув на кольце его захвата, молча смотрела на то, как мотыльки скребут лапками по квадратной сетке и вращают головками с усиками-локаторами, пытаясь найти отверстие, чтобы пробраться в дом, влекомые светом. У них были удивительно неприятные черные, словно слепые глаза: видят или не видят — было неясно. Когда Робб ее все же отпустил, Санса так ему заехала по губе, что брат обиделся и ушел жаловаться матери. Они не могли помириться два дня: ни один не хотел извиняться. Но потом, насколько Санса помнила, приехал Джон, придумались новые игры, и все забылось само собой. Все, кроме мотыльков. Тех Санса так и боялась до второго курса, когда, вдохновленная только что прослушанным курсом по арт-терапии, решила избавляться от фобий и сделала несколько подробных перерисовок из иллюстрированных изданий про насекомых и даже умудрилась вырастить своего собственного ночного мотылька, вооружившись онлайн-определителем пород гусениц. Она кормила свою пушистую питомицу листьями, пока та не закуклилась, а Сарелла с ехидством комментировала процесс тем, что Санса, похоже, лечится не от фобий, а от одиночества и что давно пора завести не мотылька, а мужика. Это был период между ее бурными приключениями первого курса и Уилласом. И препод, и басист остались позади, а желания иметь дело с мужским полом Санса на тот момент не имела совершенно. Ей и мотылька было вполне достаточно. Растить его в каком-то смысле было как ваять себя саму — в темноте, продумывая каждую деталь. Что должно было получиться, никто не знал. Мотылек вылупился вполне милый и такой, каким его себе представляла Санса. Бежевый, с похожим на древесную кору рисунком на смятых шелковистых крыльях. Изначально Санса планировала приколоть его булавкой к стене, как символ того, что она этот страх преодолела. Но, глядя на то, как он доверчиво сидит у нее на пальце, чистит лапками усики и расправляет крылья, готовясь к первому полету, она поняла, что сделать этого не сможет. Бабочка стала частью ее — а она сама частью бабочки. Они были соединены крепче, чем металлом — не страхом, а жизнью. Тогда Санса его сфотографировала и выпустила в окно, в рассвет. Это был интересный опыт. По крайней мере, бабочки ее больше не пугали. Она подошла и встала под фонарь, глядя на упавших с сетки обожженных насекомых. Одни были мертвы, другие еще шевелились. У Сансы возникло непреодолимое желание наступить на мучающихся тварей. Все равно спасти их было уже нельзя. Вместо этого она подняла на ладонь одну из бабочек: белую, невзрачную, похожую на лепесток яблоневого цвета. Насекомое извивалось у нее на руке — видимо сетка здорово раскалялась от спрятанной в глубине лампочки. От одного крыла не осталось почти ничего. Как же она полетит — только с одним? Санса вытряхнула бабочку в траву. На ладони осталась белая пыльца, словно пудра. Она вытерла ладонь о штаны, обернулась и почти влетела в Сандора, видимо, довольно давно стоявшего у нее за спиной. Подкрадываться он, проклятый, всегда умел хорошо…В моем окне твоя мелькает тень Закат синеет, обметая день Углем и пеплом сотни сигарет Твоих явлений, песен и примет, Примеров, брошенных навскидку наобум Когда-то. Ты взялась за ум Придумала вселенную волков И пленников, свободных от оков Ты рисовала мелом на снегу Так смело пела ветром на бегу, Забыла, что зима пройдет, что мел Крошится от воды, что рыцарь смел Лишь в сказках. Ну, а мне лишь седина От белого и прошлая вина Рассветом в сны, как пламенем в лицо, Отпетым, неподеленным кольцом Я ночи не страшусь. Я вновь держу Дыхание твое. И на межу Веду тебя, потерянная суть Крылатая. Ты вздрогнешь. Как-нибудь Взлетишь, теряя перья. Вышина Тебя подхватит. Помни, не должна Мне ничего. Ты песня — я струна Натянутая тетивой окна.
2. Сандор Он нашел ее под фонарем. Девчонка стояла в белесом пятне света, окруженная дымкой испарений от влажной дороги — и сама казалась призраком, неверным, который того и гляди сдует ветром, порой накатывающим с моря. Сандор убрал от лица влажные пряди — в лавке сегодня было до невозможности душно и липко — и подошел ближе. — Какого хрена ты тут делаешь? Следишь за мной, что ли? — Пташка, наконец то оторвавшись от горки полутрупов насекомых, что она изучала с видом знатока-патологоанатома (Сандору в какой-то момент показалось, что девчонка собирается положить конец мучениям живности и растоптать их), ломанулась куда-то в сторону дороги и врезалась бы в него, не удержи он ее за плечи. Пташка дернулась, как от удара хлыстом, и отскочила, попав пяткой прямехонько на горсть горелых жуков. Жизнь полна неожиданностей — и смерть тоже. — Не следить за тобой довольно мудрено, коль скоро ты уже второй час мотаешься у меня под окнами. Вот мне и интересно стало — зачем? Это такое новое развлечение? Скучно, поди, без тачки-то? Столбы не посшибаешь, как же? — Я не хотела сшибать столбы — я метила в тебя. Пожалела просто. И, как видно, зря… — она передернула плечами, словно ее знобило и опустила голову. Похоже, девчонка его боится. Как раньше — сто лет назад. Все вернулось на круги своя. Ну, неудивительно. В одной из глупых книжек, что он нашел в доме у Венделла (Сандор так и не понял, зачем это было написано — то ли какой-то досужий треп, то ли попытка пофилософствовать) было сказано, что все в жизни циклично. Судьба ходит по кругам, проворачивается колесом. Если так, то жизнь представлялась слишком обреченной уже исходно. Сандор так и не дочитал ту книжонку, засунул ее подальше на полку. Может, все-таки не круг — спираль? — С меткостью, как я и предполагал, у тебя неважно. Если только случайно… Но и хорошо: а то бы изъятием прав на месяц ты бы не обошлась, боюсь. Пташка скривилась — видимо, она и не думала, что Сандор в курсе ее неприятностей. Он-то еще отстал от жизни — а другие, вроде Джейлы, для этого сидят по часу в чате, тыкая пальцами в телефон и переписываясь с половиной города сразу. — Уже знаешь, да? Быстро у вас тут вести разносятся. На одном конце города пукнули, а на другом уже отметили размер и вес наложенной кучи! Тебе воробьи об этом начирикали? — она нахмурилась и, заправив непослушную, вьющуюся прядь за ухо, подняла сердитые, потемневшие глаза на Сандора. Холодный взгляд — и какой-то остановившийся. Хоть прошло много лет, все же он так привык, что Пташка смотрит на него нежно и требовательно, что Сандора невольно передернуло от этого враждебного чужеродного взора. — Чайки, блин, проскрежетали! Вообще, я узнал о твоих подвигах от очевидца. — От очевидца? — Пташка удивленно подняла брови и тут же ушла в свои какие-то размышления, словно пыталась вычислить, кто же мог ее видеть в столь позорной, подрывающей ее новую «взрослость» ситуации. Огорошивать ее было и жалко, и забавно. Как объяснять городским мальцам, что алкоголь он продает только большим дядям и тетям. — Делия два раза в неделю заходит в лавку: за вином для мужа. Он у нее инвалид. Тоже коп в прошлом. Искалечился при исполнении. — Ах, как трогательно! Щас заплачу! Делия — это та пестрорукая блондинка с буферами наперевес, что разрывают форменную рубашку? Она твоя подруга, типа? Помогаешь мужа окучивать? Или еще что-нибудь? Может, по знакомству она вернет мне права — ну, раз ты ей… друг? А то как-то… — Пташка зло скривила рот и перекинула через плечо довольно длинную толстую рыжую косу, перехваченную в конце белой резинкой. Боги, она что, ревнует? — Она, надо полагать, и так с тобой мягко обошлась. Радуйся, что машину еще не изъяли вместе с правами. Делия сказала, что ты неслась, как безумная, ничего не соображая. — От тебя, между прочим, — она уставилась мимо него и вздрогнула, — Может, мне надо было рассказать Делии о том, что произошло утром, а? Боюсь, ты потерял бы на этом клиента — уверена, что твоя знакомая-коп не одобряет насильственных методов в любви. Хотя хрен ее знает. Ну, тебе виднее, землекоп! Сандор отвернулся в сторону и прикурил. К нему тотчас же полетела стайка насекомых. Он с проклятьями захлопнул крышку зажигалки. Мерзкие жуки! Окаянная девчонка, чуть ли не шантажирует! И какие бесы в нее вселились, пока она была в своей загребучей столице? Или это отношение адресовано персонально ему? Ну, возможно, в чем-то она и права — после сегодняшнего он отчасти это заслужил. — Ах, какая у тебя зажигалка — выпендрежная, вся в узорах! — Пташка ехидно улыбнулась. — Ты что шарахаешься? Боишься бабочек? — Нет. Не люблю смотреть, как они горят. В отличие от тебя, юный садист. Так какого Иного ты все это время шлялась по дороге? До того, как углубилась в свои изуверские наблюдения? — Я не шлялась, я гуляла. — По пыльной дороге в темноте? Что-то с трудом верится. Опять разговор какой придумала? Извини, в дом я тебя больше приглашать не стану, — Сандор уставился на нее в упор. Пташка меж тем взгляд не отвела, только сцепила тонкие пальцы замком так, что они хрустнули. Ему на мгновенье стало стыдно, но, как и со всем остальным, раскаиваться было поздно. Да и потом, он же собирался вывести ее на чистую воду. А жалость тут ни при чем. — Говорить мне с тобой не о чем. И так все ясно. Прошла любовь и цветы сдохли! — бросила она, делая акцент на букве «з», которой в последнем слове не было и в помине — не должно было быть. — Что за бред? Какие еще цветы? Сандор внимательно рассмотрел ее, стоящую под фонарем. Зловредная девчонка была чудо как хороша — что там старик Гэйвен плел, что она неважно выглядит? Учитывая, что всю предыдущую ночь она спала скверно и еще была с похмелья, большего и требовать не приходилось. Он поморщился — на стройной, белой, как молоко, шее отчетливо вырисовывался след, что он ей оставил — как клеймо. Хоть бы запудрила, что ли — женщины это умеют… А она ходит с таким видом, словно это очень почетная отметина. Медаль за отвагу… — Бархатцы, — зло прошипела Пташка. — В горшках. Боги, неужели ее еще и туда понесло! — Ты и к гостинице погуляла? Там часто собирается всякая нечисть по вечерам. Квасить и красить. — Без тебя там был явный некомплект. Ты же у нас явный специалист по «квашению» — и по роду деятельности, и по стажу! А что касается красить — могу дать пару уроков по использованию аэрографа. И по грамматике заодно. Я было и подумала на тебя: ну кто мог так грамотно написать слово «сдохли»? Только такой романтик, как ты… Непонятно, почему ее вдруг так взбесил этот вопрос. Пташка цедила каждой слово почти что с ненавистью. Сандор уставился на прищурившуюся девчонку — от злости глаза у нее стали почти зелеными — как у раздраженной кошки. Как у Серсеи Ланнистер. Он затянулся и подумал о том, что все же этот ее взгляд нравился ему больше — никакой романтической поволоки в глазах, но и правды здесь в разы больше. Сейчас, похоже, она начала видеть его таким, какой он есть на самом деле. Видимо, от того и кривится. Сандор выпустил в ее сторону облако дыма, и рыжая, как свечка, голова на секунду утонула в сизых причудливых клубах. Пташка досадливо поморщилась и достала из кармана собственные сигареты. — Я, в отличие от тебя, по местам былой славы не хожу, утирая слезы и сопли. Я просто живу дальше, — буркнул он, не отвечая на ее провокации. Пташка отобрала у него зажигалку, старательно избегая любых прикосновений и касаний рук, и засмолила одну из своих мятных сигареток, похожих на нелепые спички. Тоже еще, курильщица выискалась! Все пытается всеми средствами казаться взрослее. А уже и не надо — и так подросла. Он покосился на Пташку и опять отметил, как она изменилась — стала женщиной, в которой очень редко проглядывали черты прежней милой замкнутой девочки. Впрочем, замкнутость, похоже никуда не делась — а только усугубилась. — И все же это очень странно, Пташка, что ты гуляешь по дороге. Я не могу понять. Видеть меня ты явно не хочешь — и это разумно. Но зачем тогда эти мотания в стиле маятника — такая новая пытка? Садо-мазо, типа? В ответ на его расспросы и подколы — Сандору надоело ходить вокруг да около и препираться попусту, и он решил идти напролом, пока не выяснит правду о ее странном выборе мест для прогулок — Пташка опускала длинные ресницы, горевшие под фонарем белым светом, и досадливо морщилась. Ага, похоже, он все-таки был прав. Она боялась. Отчаянно уворачивалась от ответа и не хотела в этом признаваться — ну да, она же воин — но боялась! — Ты всегда любила гулять в диких местах — скакала тут, как коза, в свое время. К чему вдруг такая любовь к окультуренному пространству? Она затянулась и бросила в его сторону очередной свирепый взгляд. — Ты не думаешь, что люди меняются? — Нет, не думаю, — ответил он спокойно. — Не в этом. Это как манера вождения. Как привычка пить кофе с сахаром или без. Они не меняются. Тут что-то еще — только что, понять не могу. Постой-ка, а ты, часом, не боишься? Сандор решил спросить напрямую. Если Пташка не даст прямого ответа, все можно будет прочесть на ее лице, таком безнадежно-решительном. Интересно, сегодня она тоже таскала с собой пистолет? Не хотелось умирать от дурно пущенной пули. В чем-в чем, а в Пташкином неумении стрелять Сандор нисколько не сомневался. Знавал он женщин, что соображали, что такое пушка, и зачем она была нужна. Пташка к этой категории явно не принадлежала. А ее фитюлька — это был своеобразный талисман от страхов. «Смотрите, я большая и у меня есть защита!» Так-то оно так — но даже подобный инструмент требовал хоть какого-то умения. Сандор настороженно окинул взглядом ее фигуру — ниже пояса. При таких узких штанах можно было узор на трусах разглядеть, не то что пистолет в кармане. Вроде ничего такого — только прямоугольная коробочка в заднем кармане — сигареты — и какая-то мелочевка в передних — зажигалка, ключи? Бедра у нее стали шире — машинально отметил он про себя. Раньше было ощущение, что она вот-вот переломится пополам: не Пташка — стрекоза. А теперь имелись даже вполне женские округлости, подчеркнутые по-прежнему тонкой талией. Майка — и почему она всегда носила вот такие тонкие, обтягивающие, полупрозрачные тряпки — ему на погибель? — слегка задралась, обнажая плоский живот и темнеющую у самого края пояса джинсов ямку пупка — с серебряным шариком-сережкой, зацепленной за нижний его край. Вчера ночью он этого не заметил — и хорошо. Все это были новые вещи, заводившие его еще сильнее. Что, интересно, она себе еще проколола? Сандор едва слышно выдохнул и отвернулся. Он здесь не за этим, седьмое пекло! Впору было самому бежать напролом через чащу к морю и лезть в воду — остужаться. Нефиг пялиться, потому что. «Овраги — помнишь про них?» Мысли туда, а не о том, что сквозь майку у нее просвечивает бежевый кружевной лифчик, лямка которого оставила на плече розовый вдавленный след, что теперь пересекал своей дорожкой чуть выпуклый холмик левой ключицы. Интересно, а на правой тоже так? Пташка носит слишком тесный ей лифчик. Вот бы снять его, как клетку — он сто лет этого не делал — отводя слишком длинные волосы от застежки, перекидывая рыжую косу безжалостно стянутых вьющихся прядей ей через плечо, обнажая нежный затылок… Боги, да что это за долбаная зависимость? Просто невозможно отвязаться. Сигарета почти закончилась, а с ней подходило к концу и его самообладание. Вчера он ее толком и не рассмотрел. Времени не было, да и темно было в комнате. С утра заметил только — ага, с того ракурса это было видно — татуировку на копчике. Что именно там было нацарапано, он не успел разглядеть — только какие-то фантазийные переплетения, силуэты и линии. Лучше бы просто лежал и смотрел на нее. Не на столь негативно интерпретированный им взгляд, а на все остальное. Авось и вышло бы иначе. Она была так совершенна: теперь точно — ни убавить, ни прибавить — что дух захватывало, и не верилось в то, что где-то там, внутри, за всей этой гармоничной оболочкой прятался какой-то дисбаланс, мятеж, конфликт. Это ему надо выяснить — и только это, а он вместо этого облизывается на девчонку, как на мороженое и скулит об упущенном. Поздно уже, поздно, дружок. Раньше надо было думать. Теперь у него осталась лишь его кретинская миссия — по разоблачению Пташкиных страхов и ее из них извлечению. К хреням бунтующую плоть — он не мужчина, он просто костыль. Ничего личного. — Что? Чего мне бояться? Страшных пней? Песка? Волн? — нервно хихикнула девчонка и сама похоже стушевалась от неестественности того, как прозвучала эта последняя реплика — Это легко проверить. Сандор подхватил ее на руки — так внезапно, что Пташка растерялась и не сразу начала сопротивляться. Впрочем, пока он тащил ее к рощице на обочине, пару раз она ему таки заехала — и довольно метко, надо сказать. Ну и ладно — зато это успокоит его самого. Нет лучшего средства от несбыточных грез, чем хороший удар по яйцам. Чем дальше он заходил за темные деревья, легко прижимая к себе свою ношу — так бы и нес всю жизнь — тем меньше девчонка извивалась. Когда Сандор остановился на небольшом пригорке между двух кривых акаций, слабо освещенных фонарем с обочины, Пташка внезапно обмякла и уткнулась ему в шею лицом, опалив коротким, словно лихорадочным дыханьем кожу в том месте, где сходящиеся ключицы образовывали ямку. Даже за плечо его обняла. Вот оно — перемена была налицо. В ней словно щелкнул переключатель — и в нем тоже. Сандор стоял в темном лесу и словно держал на руках не Пташку, до одури желанную, несмотря ни на что, а какое-то слияние всех известных ему женских образов, оставивших след в душе: мать, Ленор, Лея, Маив, даже слепая старуха с далекого кладбища. Серсея. Пташка. В каждой из них жила своя боль, страх, питающийся этой самой болью. И да — он здесь не за этим. Хотя бы одну вытащить из мглы — хотя бы одну. Пока еще есть время — которого всегда слишком мало… Сандору хотелось верить, что на этот раз он не опоздал. 3.Все дни, проведенные в поисках ветра Украв поцелуй — маясь сотней ответной Однажды ты вспомнишь — в рассвет, как-нибудь. Любовь отрешенная — пустишься в путь. А ты, цветом крыл не похожая птица, Что те же дары мне сулишь сквозь ресницы Во мгле отвернешься, — ни взгляда, ни дня Любовь что алкала — оставишь меня. Бредущий из лета, по зимнему пляжу В ноябрьские сумерки бризом бродяжьим. Любил тебя вечно, вовек не любил. Любовь что приходит, любовь что забыл. Фабрицио Де Андре Quei giorni perduti a rincorrere il vento. Amore che vieni, amore che vai.
3. Санса Он выбросил сигарету и подхватил ее на руки, ничего не понимающую и огорошенную до глубины души. Дотащил ее до лежащей справа рощи шелковиц, за которой шумело и перекатывалось беспокойное море. Санса, поначалу сопротивлявшаяся, вцепилась ему руками в воротник рубашки, уткнувшись носом в шею. Не будет она смотреть. Не будет. Это как ночной кошмар — надо только потерпеть. Боязнь его прикосновений не шла ни в какое сравнение с ужасом оказаться один на один с пространством без стен. А он казался настолько неумолимым — часть ночи, незнакомый ей жестокий призрак — и все же руки его были теплы, а объятья — настолько надежны, что она пожелала на миг, чтобы время замерло — как когда-то. — Ну-ка, подними голову, Пташка! — Нет. Отстань. Не буду. — Все с тобой ясно. Он развернулся и отнес ее обратно, аккуратно поставил на дорогу. — Все, можешь открывать. Страшный лес остался позади. Санса быстро одернула задравшуюся майку и сердито уставилась на бесстрастного Клигана. Ишь, стоит, словно и не таскал ее в лес — и хоть бы хны ему! А пока она была у него в объятьях, ей на минуту показалось, что все вернулось на круги своя — так бережно он ее держал, так нежно прижимал к себе. Но нет, по виду понятно — просто очередная издевка, тупая и грубая, в его нынешнем стиле. — Ты урод! Я ничего не боюсь! Просто он мне не нравится. Не хочу его видеть. — Это ясно. Я понимаю. Пойдем-ка, я тебя домой отведу, воин. А то тут слишком много оврагов. Санса бросила на него недоверчивый взгляд. — Чего много? — Оврагов. И призраков — на твою несчастную рыжую голову. Нет, Пташка, так не пойдет, — он на секунду остановился и устало покачал головой, вытаскивая из смятой пачки в кармане очередную сигарету. — Чего не пойдет? — Прятаться глупо. Я так двадцать лет зарывался от Григорова лесочка. А ты не будешь. Это не помогает, а наоборот, растет, как снежный ком, летящий с горы. А потом однажды накроет лавиной. Или выживешь — или тебя подомнет. А в графе причины смерти напишут: самоубийство. Не бывать этому. — Почему это? Это моя жизнь! И страхи тоже мои! — Санса едва удержалась от того, чтобы топнуть ногой. Вот нашелся, тоже, обличитель. Знаток женских страхов и страстей! — Потому что я не позволю, — он взглянул ей прямо в глаза, пристально и серьезно, не отводя взгляд, и Сансу захлестнуло дичайшее ощущение дежа-вю. Было уже это — или ей приснилось? — В твоих страхах отчасти виноват и я, так что я заставлю тебя от них избавиться. Если надо, за твой рыжий загривок буду таскать тебя по лесам и полям. И на берег. Ты же его больше всего страшишься, верно? — Не твое дело, — пробурчала недовольная Санса. И что он себе возомнил? Он теперь ответственный по спасанию? Вылечим Пташку от ночных ужасов и загладим вину? Ну его в пекло! — Направь свое бешенство в другое русло — в позитив! Да, я знаю, ты меня побьешь, пристрелишь — криво, и я буду долго мучиться. Проходили уже, надоело. Твоя жизнь — живи ее, а не делай вид, прикидываясь тем, кем ты не являешься! На берегу костюмчики не спасают, да? Ты слишком много от себя отрезала, Пташка. Оторвалась от земли, обрубила корни, — Сандор отвернулся и зашагал дальше. Санса недовольно поплелась за ним, охвостьем, не успевая. — Ничего такого. Просто я выросла из этих игр единения с природой. Это скучно. — Из этого нельзя вырасти, — Сандор опять искоса глянул на нее, но без издевки и как-то безнадежно, словно обреченно. Сансе в этот момент почудилось, словно он старик, а она — несмышленыш, что стоит у его колена и, засунув палец в рот, ждет свой урок жизни. Это было до смешного нелепо и несправедливо! Даже спорить не хотелось. А он шел вперед, как всегда, ее обгоняя и продолжая свой монолог: — Ты — часть природы — хочешь ты этого или нет. А будешь сопротивляться — она отплатит. Ты должна это понимать, специалист по мести! Вот она и берет свое — плюща твои мозги. Ты можешь сколько угодно утверждать, что это не страх, а нежелание, выбор, дань моде или любой другой эвфемизм… — Что другой? — Санса даже остановилась. — Эвфемизм. Это когда ты называешь одну вещь другой, потому что тебе так выгодно. — Я знаю, что это такое. А вот ты откуда это знаешь? Профессором заделался? Боги, Сандор, как я прогадала! Поехала в столицу искать умного жениха, а у меня под носом валялся такой бриллиант в грязи! Вот уж удивил, так удивил! — Очень смешно. Раньше не знал. Посмотрел в словаре. Есть такая книжка. Слово больно понравилось. — Ты что же это, читать научился? — Да, и тебе советую. Как закончишь с букварем, глянь в словаре термин «фобии», — уже раздражаясь, фыркнул Клиган и достал очередную сигарету. — Кстати, мы уже дошли. Можешь отпустить мой рукав — а то куртку порвешь, бесстрашная ты наша. Иди спать. Завтра зайду за тобой в два. Она сама не заметила, как вцепилась ему в кожанку. Вот же пекло! Когда эти руки прекратят воротить, что им приспичит! Санса вообще не хотела больше к нему прикасаться. Никогда. — Я с тобой не пойду. — Пойдешь. Или я тебя унесу. Знаю, у тебя завтра гости — хочешь опозориться? Лучше не подначивай — а то я все сделаю в лучшем виде. Этот боров Гэйвен получит отличную пищу к размышлению и прекрасный материал для фабрикования свежих сплетен. Просто вылезай за калитку к двум. — Меня там не будет, — мрачно буркнула Санса, направляясь к собственному забору. — Не будет — тем хуже для тебя. Давно я не веселился. Видимо, время пришло… — Вот мы и увидим, что пришло, кому и куда. — Иди-иди. Или тебя до двери проводить? А то там цветы, клумбы, бугенвиллеи… — Цветы все сдохли! — бросила Санса и хлопнула калиткой.