The birds they sang at the break of day Start again I heard them say Donʼt dwell on what has passed away or what is yet to be. Ah the wars they will be fought again The holy dove She will be caught again bought and sold and bought again the dove is never free. Ring the bells that still can ring Forget your perfect offering There is a crack in everything Thatʼs how the light gets in. We asked for signs the signs were sent: the birth betrayed the marriage spent Yeah the widowhood of every government — signs for all to see. I canʼt run no more with that lawless crowd while the killers in high places say their prayers out loud. But theyʼve summoned, theyʼve summoned up a thundercloud and theyʼre going to hear from me. Ring the bells that still can ring… You can add up the parts but you wonʼt have the sum You can strike up the march, there is no drum Every heart, every heart to love will come but like a refugee. Ring the bells that still can ring Forget your perfect offering There is a crack, a crack in everything Thatʼs how the light gets in. Ring the bells that still can ring Forget your perfect offering There is a crack, a crack in everything Thatʼs how the light gets in. Thatʼs how the light gets in. Thatʼs how the light gets in. Leonard Cohen Anthem
Санса. 1. Утро было воистину великолепным — тихим, светлым и теплым. Санса вышла на улицу в тонкой спальной майке, что накинула на себя, выскользнув из комнаты. Сандор спал — как обычно, на спине, только руки на этот раз не под головой, а раскинуты в стороны — будто в полете. Ну, неудивительно, что он не заметил ее ухода — спали они реально мало. Каждая их ночь — и раньше, и сейчас — была как последняя. Прекратится это когда-нибудь — этот странный надрыв? Санса задумчиво побрела в сад, босая, морщась от острых камушков, которыми были засыпаны края песочной дорожки. Вдалеке — где-то на кухне или в гостиной — она слышала, как завибрировал на столе телефон. Боги, началось. Надо пойти и выключить гуделку — еще Сандора разбудит. День рожденья она не любила еще и поэтому. Каждый, даже те, кого она не слышала месяцами, считал своим долгом позвонить и наговорить ханжеским голосом или написать что-нибудь торжественно-банальное. В такие моменты Санса чувствовала себя надгробным камнем на собственной могиле. И ни фига не уйдешь — невежливо, а все равно подойдут и скажут. Она замерла возле ствола акации, рассеянно ощипывая уже желтоватые мелкие листья, свисающие монистом ей на плечи — дожидаясь, когда вибрация в доме наконец закончится. Ей необходимо было подумать — словно что-то вело ее наружу, в рассвет. А если Сандор проснется — там будет не до размышлений. Он был так настойчив, так щемяще-нежен, что Санса терялась, смущалась, и неосознанно отключала самоконтроль, державший ее в жестких рамках, как в корсете, все последние четыре года. Мда, теперь, похоже, не до корсетов… Она обошла сияющий какой-то утренней, ясной свежестью, какая бывает лишь в августе и начале сентября, сад. Понюхала флоксы, что посадили ее арендаторы. Такие когда-то росли у матери за городом. От ностальгического сладковатого аромата, напоминавшего о детстве, у нее даже слезы навернулись на глаза. Санса подобрала с земли опавший, похожий на крошечный зонтик цветок и пошла дальше, крутя его между пальцами. Что-то она начала часто плакать. Не к добру это. А еще двадцать один! Это все это воссоединение с Сандором — она потекла, как сосулька под весенним солнцем. Еще пара дней — и от ее хваленого самообладания ничего не останется… Надо было как-то держать марку, а то четыре года — коту под хвост. Псу, вернее. Она полностью обошла сад, на колючем кусте, что зацепился за ее майку, нашла четыре ежевичины и съела их, недовольно разглядывая дырку на подоле. Если заштопать — будет видно. Лучше наделать еще дырок, разрезать ткань между ними, обметать все и соединить шнурочком. Ага. Дорогой, распусти мне подол — а то он становится тесен. Санса дошла до террасы и села на крыльцо, отряхивая ступни от камешков. С каждой минутой становилось все теплее. Она понятия не имела, сколько времени — но, похоже, еще рано. Санса встала и пошла в сторону пляжа — посмотреть на солнце. Так станет яснее. Часов в доме не было — клиенты все забрали с собой. Единственным источником информации о времени был телефон, но его проверять Санса не хотела: там, наверное, уже скопилось с полдюжины сообщений, на которые придется отвечать. Потом. Наверху, правда, спал еще один определитель точного времени — но его будить хотелось еще меньше. Пусть себе спит. Сейчас она погуляет — и пойдет к нему греться. На берегу было тихо — даже чайки не смели сейчас нарушать всю торжественность момента. Солнце уже поднялось над краем воды, но все еще казалось сонным, словно пока не определилось: лениться ему или, ускоряясь, лезть вверх, в синие, расчерченные тонкими, желтоватыми полосками перистых облаков небеса. От огромного темно-оранжевого, похожего на красный зимний апельсин шара на почти гладкой, розоватой поверхности моря расплескалось радужное пятно — растекающееся по всей восточной стороне заводи. Санса вздохнула. Он прав — она вылечилась. Смотрела на море — и не боялась. Сегодняшний рассвет словно перечеркнул, затмил тот, четырехлетней давности, на который она боялась оглядываться, пока бежала от себя самой. Так же, как эта ночь в каком-то смысле заслонила ту мерзкую ночь и утро, о которых было больно вспоминать. Санса села на влажный песок, натянув рубашку на тут же покрывшиеся мурашками колени. Линию облаков разрезал белый след далекого, спешащего куда-то реактивного самолета. Санса глядела, как этот идеальный шрам — четко рассекающий пополам небо и бегущий трещиной к горизонту — наливается красновато-оранжевым светом встающего солнца. Как даже такое мерзкое явление, как летящий по каким-то нехорошим делам военный самолет, могло сотворить такую красоту? Не нарочно, конечно — но от этого завораживающая картина не становилась менее реальной — или менее ослепительной. Свет будто лился, просачивался по капле в этот росчерк небрежного пера. Солнце становилось все ярче — а шрам постепенно стирался, таял, пока от него не осталась лишь тонкая прозрачная полоска кружева, сквозь которую просвечивала густая синь августовского неба. Санса встала и подошла к кромке воды. Никакого сердцебиения, никакой дрожи — почти неожиданно. Волна лизнула ей ноги прозрачной пеной, смывая песок и веточки, прилипшие к ступням за время ее утренней прогулки. Вода была очень теплой — предыдущие дни стояла такая жара, что даже уже по-осеннему прохладные ночи не могли остудить всю эту необъятную ширь — пока еще нет. Санса скинула майку, бросив ее подальше от линии прибоя. Сегодня был самый подходящий для этого день. Самый подходящий час. Если это надо было сделать — то время пришло. Она уже научилась слышать эти странные отстукивания где-то внутри, словно жизнь сама давала ей подсказки — сейчас надо делать именно это, потому что потом будет поздно, момент будет упущен. Санса не склонна была верить во всякие там глупости вроде теорий о заранее написанной судьбе, силе рока и в этом духе — она была почти уверена, что свой путь человек мостит себе сам. Но собственной интуиции она доверяла. Есть те вещи, до которых разум не добирается по каким-то причинам — как ее страхи, например. Но другие ощущения и силы — ее же собственные — могут. Значит, не стоило их недооценивать. Она зашла по колено в воду и заставила себя расслабиться — чтобы прошла непрошеная дрожь. На это ушла еще пара минут, но Санса успешно себя победила и двинулась дальше. Возможно, ей стоило раздеться полностью: в конце концов, это ее пляж — может и голой купаться, если захочет. Но потом она вспомнила про медуз, что могут вполне попасться ей на глубине — еще не хватало обжечь себе задницу в день рожденья! Хрен с ними, с трусами. Она же не для красивой картинки полезла в воду! Да и трусы у нее вполне ничего — куплены Сареллой в каком-то моднющем магазине прошлой зимой. Даже если кому-то понадобится за ней наблюдать — не стыдно. Но вокруг не было ни души. Только далеко в поднебесье, мимо медленно поднимающегося из пелены смятых простыней облаков солнца, летали туда-сюда какие-то маленькие черные птички. Санса глубоко вдохнула и, рассекая теплую, перламутровую воду, бегущую мелкими морщинками от берега, поплыла. Было не страшно. Не тяжело. Казалось, она могла достичь горизонта, отдохнуть там, уцепившись на его закругленный край, и поплыть обратно на берег. Ей было куда возвращаться — и было зачем. Вода сама несла ее от берега. В какой-то момент Санса увидела слева край волнореза и поняла, что надо возвращаться обратно — иначе сил может не хватить. Останавливаться было жалко — даль так и манила ее. Она четыре года не плавала — четыре года не подходила к воде. Даже вместо бассейна ходила в тренажерный зал и на технику самозащиты. Теперь за один день все не компенсируешь… Санса вздохнула — будет у нее еще время. Она откинулась назад и, искоса бросая взгляд на неяркое ещё солнце, поплыла на спине к берегу. Вода заливалась в уши и пела какую-то свою собственную песню. Было спокойно — казалось, можно так и заснуть на волнах. Из воды мы вышли и сами — как вода… Санса на полминуты закрыла тяжелые веки — сквозь ресницы солнечными мотыльками рябили солнечные лучи. В какой-то момент она почувствовала, что ее начало сносить — она двигалась не от горизонта, а почти параллельно ему. Санса выровнялась и бросила взгляд налево, на далекий волнорез. Ей еще надо было плыть — до берега было далеко. Через десяток футов она перевернулась и ушла в волну — под водой получалось быстрее. Вынырнула она уже на отмели, когда сквозь зеленую прозрачную толщу воды углядела темные пятна камней, глубоко уходящих в песчаное дно. 2.Baby, Iʼve been waiting, Iʼve been waiting night and day. I didnʼt see the time, I waited half my life away. There were lots of invitations and I know you sent me some, but I was waiting for the miracle, for the miracle to come. I know you really loved me. but, you see, my hands were tied. I know it must have hurt you, it must have hurt your pride to have to stand beneath my window with your bugle and your drum, and me Iʼm up there waiting for the miracle, for the miracle to come. Ah I donʼt believe youʼd like it, You wouldnʼt like it here. There ainʼt no entertainment and the judgements are severe. The Maestro says itʼs Mozart but it sounds like bubble gum when youʼre waiting for the miracle, for the miracle to come. Waiting for the miracle Thereʼs nothing left to do. I havenʼt been this happy since the end of World War II. Nothing left to do when you know that youʼve been taken. Nothing left to do when youʼre begging for a crumb Nothing left to do when youʼve got to go on waiting waiting for the miracle to come. I dreamed about you, baby. It was just the other night. Most of you was naked Ah but some of you was light. The sands of time were falling from your fingers and your thumb, and you were waiting for the miracle, for the miracle to come Ah baby, letʼs get married, weʼve been alone too long. Letʼs be alone together. Letʼs see if weʼre that strong. Yeah letʼs do something crazy, something absolutely wrong while weʼre waiting for the miracle, for the miracle to come. Nothing left to do… When youʼve fallen on the highway and youʼre lying in the rain, and they ask you how youʼre doing of course, youʼll say you canʼt complain — If youʼre squeezed for information, thatʼs when youʼve got to play it dumb: You just say youʼre out there waiting for the miracle, for the miracle to come.
Leonard Cohen The miracle to come.
Отдышавшись — в глазах было темно от долгой задержки дыхания — она распрямилась и обнаружила в паре десятков футов Сандора, стоявшего по колено в воде. Без рубашки, но в джинсах. Вид у него был озабоченный, если не сказать рассерженный. Санса запрокинула голову и звонко рассмеялась — прямо в небо. Смеялась так долго, что закололо в боку и опять закружилась голова — она поскользнулась на скользком камне под ногой, шлепнулась и чуть не нахлебалась солёной воды. Пока безнадежно пыталась встать, Сандор добрел до нее — промочив штаны уже до бедер — и рывком вытащил ее из воды. — Чего ты ржешь? Утонуть решила? — Ржу потому, что ты уж очень хорош! Ну на кой хрен ты полез в море в брюках? Меня спасать? Ты хоть плавать умеешь? — Плавать я умею. Как-то. Но, Пташка, седьмое пекло, я не могу уже эти твои уходы выносить! Ну что за детский сад? Ты предупредить не могла? Вещи на месте, даже ботинки — телефон на столе звонит непрерывно — а тебя нет нигде. Странно, что я вообще надумал эти штаны надеть. Что попалось, то и напялил. — То есть, кроме штанов, на тебе вообще ничего нет? — Санса опять прыснула и, наступив на тот же самый скользкий от водорослей камень, чуть было не шлепнулась обратно в воду. Спасла только железная хватка ее насупленного возлюбленного. — Уймись. Или я сам тебя туда окуну. А то это уже истерика какая-то! Совершенно не смешно. Мне не нравится, когда ты вот так исчезаешь. Ассоциации нехорошие возникают… — Прости. Ну прости, я не подумала, — Санса утерла мокрое от слез лицо и, зачерпнув пригоршню воды, умылась. — Я, честно говоря, рассчитывала только по саду погулять и обратно вернуться. Не спалось как-то. А потом пошла на берег — хотела посмотреть, как солнце всходит, и как-то само понеслось. Мне хотелось поплавать. И я давно собиралась это сделать. Это был последний шаг — в сторону моря. И еще — мне было важно сделать это в одиночестве. Потому что то — четыре года назад — тоже случилось наедине с самой собой. — Что случилось? — Сандор бросил на нее быстрый взгляд — слишком быстрый и слишком горько-подозрительный, чтобы его не заметить. — Когда я стерла за своей спиной все, что меня тут держало. Отрезала пуповину. Море, и все вокруг, и… — И меня, понял. А теперь каждую нить приходится отдельно привязывать. Пташка, ты слишком любишь широкие жесты. Вот и сейчас — ну куда ты поперлась голая в холодную воду? — Да она теплая. Ты через свои джинсы не чувствуешь просто. — Ну, конечно. Я такой нечувствительный, блин. Вылезай давай. Хватит тут с голой грудью щеголять, соседям на радость. — Да ты что? Они же… ну ты понимаешь, не интересуются… — Те, что слева? Мда… ну все равно, незачем. — Сандор, я иначе отношусь к обнаженному телу. Я же художник… — Вот именно. Художник, а не модель. — А кто тогда модель, ты, что ли? Тебя в голом виде эти товарищи слева больше заценят… Спасибо хоть, что штаны надел… — Ну, хватит. Дуй на берег. — Нет, не пойду. Пока ты не скажешь, зачем сюда пришел, — Санса подбоченилась, сдвинула брови (что, вероятно, выглядело не очень с голым торсом) и отступила назад — подальше от коварного камня. Сандор уставился на нее с растерянностью и привычно потер бровь. Нервничает. Сансе стало его жалко, но она продолжала хмуриться. — И? — Ну… Хотел тебе сказать про телефон. — Сандор Клиган! Кончай вешать мне лапшу на уши! Тебе до этого телефона так же фиолетово, как и мне. Фиг с ним. Ты свой-то на полдня вырубаешь… — Но сегодня твой день рождения… — Вот именно. Мой. Как хочу, так и провожу. Могу я сделать себе подарок и выключить эту гадость вообще? Или утопить его… — Ну, не знаю. — Это не причина лезть в воду в штанах и без трусов. Говори мне правду. — Не знаю. Я испугался. И не стал ждать. Ты сама говорила, что ждёшь от меня шагов… — Ага, в воду — спасать меня в брюках. И потом, когда это я говорила такое? — Не говорила? Ну, я чего-то перепутал тогда… — вид у него был совершенно беспомощный — при том, что он возвышался над ней, как скала. Санса улыбнулась. — Не говорила. Но думала все время. Ты у нас теперь мысли читаешь, экстрасенс доморощенный? Это все виноградники… Труд облагораживает человека… — Это точно. Копаешь себе, и думается… — Что, о шагах по волнам? — Ну, как-то. О шагах вообще. Я почувствовал, что ты их от меня ждешь… Наверное. — Так и есть. И пока у тебя все получается. Раньше ты просто ждал — как тогда, на берегу, вон там — помнишь? — Еще бы. Мое самое лучшее воспоминание. Самое чистое. И самое недозволенное. Санса глянула на него с удивлением: — Почему недозволенное? — Ну… Считается, что когда взрослые мужики пялятся на купающихся в голом виде шестнадцатилеток, это не есть хорошо. Особенно если девочка так невинна, как ты была, а мужик так отвратен… — Ну, вот еще. Я была далеко не так невинна, а про твою отвратность мне уже надоело слушать, если честно. Если бы ты повнимательнее слушал, что говорили на моей выставке, а не концентрировался на том, что бубнил мне Уиллас — сам бы убедился, что не только я такого мнения. Меня потом несколько моих коллег умоляли дать номер модели, что я использовала для работ. — Хм. Женщины, я надеюсь? — Не надейся. Женщины и два мужчины. — И что ты сказала? — Что у меня с тобой эксклюзивный контракт. Сандор фыркнул: — Вот уж воистину. Теперь я знаю, в чем мое призвание. Брошу виноградники и уеду на легкие хлеба в столицу! — А они отнюдь не легкие. Попробуй поваляйся четыре часа в одной и той же позе — без ничего, особенно зимой. — Да ну тебя! Нет, лучше уж плесень и паразиты. — Какие еще паразиты? — Я не имел в виду Уилласа — не беспокойся. Блин, Пташка, прекрати — вода соленая, жжется! — Сам ты прекрати! Договорились же. А то я опять начну вынюхивать твои приключения. Подружусь с Джейлой — она мне массу интересного сможет рассказать, а? — Ничего она не сможет рассказать. Она от меня кружку прячет Венделлову — думает, я сорвусь. Вот про это ей скажи. Мать у нее спилась — местная шлюха была. Вот она и задумала всех спасать от алкоголизма — и меня тоже. Санса задумалась. А правда, сколько он уже в завязке? — Как давно ты не пьешь? — С сегодняшним будет тысяча пятьсот шестьдесят четыре дня. — Боги, ты что, отмечаешь каждый день? — В каком-то смысле. Алкашом никогда не перестаешь быть, Пташка. Просто это надо держать в памяти. Всегда. Каждый день — в плюс. И каждый день может стать последним: сорвешься — и отсчет обнулится. Так что да — это моя персональная коллекция. Санса опустила голову. Она никогда не понимала всей серьезности этой его борьбы. Просто воспринимала это как должное. А меж тем ничего он никому не должен. Это была его личная битва, если он кому-то обязан своими победами — то только себе. — Ну что ты скисла? Тут нечего разводить тоску. Это просто данность. Пойдем-ка на берег, а? — Я хотела сказать тебе спасибо. — За что это? — За твою отвагу — в этой войне. — Я делал это не для тебя, — резковато сказал Сандор и отвернулся. Санса поняла, что эта ее реплика на каком-то уровне его задела, что она была сугубо эгоцентричной, и что зря она это сказала. Нет, не зря. — Я знаю, что не для меня. Но это не мешает мне быть благодарной. — Хорошо сказано, девочка. Ты и вправду повзрослела. — Ты мне так и не ответил на вопрос. — На какой именно? — Зачем ты сюда пришел? — Чтобы вытащить тебя из воды, полагаю. Я беспокоился. В чем-то, можно сказать — боялся. — Почему? Ты мне не доверяешь? — Ну, не то чтобы не доверяю… — он посмотрел на нее и опять отвел взгляд, глядя в сторону поднимающегося все выше солнца. — Просто ты иногда действуешь не от мозгов, а когда ты так действуешь — анализировать тебя логически невозможно. Я всегда прокалываюсь. Поэтому я решил, что с тобой я буду Псом. — Чего? — Санса с недоумением воззрилась на Сандора. — С тобой я буду слушать только инстинкт — он редко меня подводит. Моя не очень хорошо соображающая голова, видимо, просто отключается, если это касается Пташки и ее дел. — Понятно. Что ж, похоже, это обоюдно. — Ага. Ты тоже промахиваешься. Это как с твоими шутками. Едко, но мимо цели. Ну не всегда, но все-таки. — Приятно слышать. И все же? — Что? — Зачем? — Затем. Если я тебе нужен — я твой. Это я хотел тебе сказать. А там — со всеми вытекающими. Санса поняла, что большего от него не добьется — но и этого было достаточно. Более чем. — Тогда пойдем. Я все поняла. Я… я подумаю и скажу тебе — потом. Позже. — Может, тебя отнести? А тот тут камни — которые тебя, похоже, атакуют… — Что, прикрыться мной хочешь? От нескромных взглядов соседей? — хихикнула Санса. — Ага. Нет, подумал, судя по твоей тенденции падать — может, у тебя хвост отрос вместо ног? Плаваешь ты круто — а вот идешь как-то не очень… — Хвост? — Санса глянула вниз, где, теоретически, должны были находиться ее ноги. Одна из ступней здорово саднила — глупый камень! — Не знаю. Разве что птичий. Я же не рыбка, а Пташка, согласно твоим утверждениям. — Вот уже ни в чем не уверен. Морская Пташка? — Сандор глянул на небо, по которому как раз проносилась зловредного вида чайка. — Нет-нет, только не чайка, — испугалась Санса — Терпеть их не могу. Они такие мерзкие… — Ну, хорошо. Кто ж ты тогда? Казарка? Утка — нет, на утку ты совсем не похожа. Ммм… Лебедь? — Ну, еще не хватало — засмеялась Санса. Тогда уж лучше чайка… — Ааа, вот я хотела спросить… — Так спроси. — Помнишь, то кольцо… Ну, что ты мне подарил? — Я выбросил их. Оба. Извини. Санса так и думала, но была какая-то надежда — в глубине души мы все верим в чудо и в обратимость времени. — Ясно. Ну, ничего. Сама виновата. Пойдем? — Пойдем, — согласился Сандор. — Так нести или нет? — Не надо. Сама дойду — хвост у меня вполне себе двигающийся. Так что побереги силы, воин! Сандор глянул на нее искоса и неожиданно тяжело вздохнул. — Вот что, Пташка… Про силы… м-мм… я израсходовал весь запас загребучих резинок, извини. Маленько не рассчитал. Недооценил. — Недооценил что? — Ну — жажду, скажем так. Санса улыбнулась и прошла вперед. Потом оглянулась. — Это ничего. На самом деле, это уже не имеет значения. — Что ты имеешь в виду? — Дома скажу. Потом. Пойдем, я начинаю замерзать. Ветер поднялся, видишь? — Да, — Сандор отпустил ее пальцы и оглянулся. Санса тоже посмотрела на восток. Тучки-полоски исчезли, а солнце все лезло упорно вверх, теряя значительность и размер, но разгораясь все ярче, раскаляясь добела. Оно словно таяло — пылало и таяло, как круглая свеча, плавающая по поверхности прозрачно-синей воды. Было красиво и чуточку грустно… — Чем ярче, тем меньше… — Что? Я думала о том же самом. Ты идешь? — Ага, — Он повернулся и побрел к берегу, опять нащупав Сансины пальцы, лениво отодвигающие пригнанных поднявшимися волнами к берегу медуз. — А что ты там хотела мне сказать, а, Пташка? — Я же сказала — дома. — Тогда пойдем быстрее. Интересно же. Они вышли на берег — она первая, Сандор за ней. Санса чувствовала на себе его взгляд — и ей было приятно и чуточку неловко. Она наклонилась, чтобы поднять брошенную на песке майку, уже подмоченную разыгравшимся прибоем. — Вот-вот, надень ее. Пташка — что у тебя на спине? — А? — Рисунок? Я не могу разобрать. Там какая-то запутанная фигня. — Ты имеешь в виду татуировку? Это мой собственный сюжет. — Да уж вижу. Колибри я разглядел — единственно что. И еще какие-то ветки. — Ага. А себя там не разглядел, что ли? — Где? — Ветки образуют силуэт гончего пса — а колибри в середине. — То есть я клетка, получается? А ты внутри? Ну, спасибо. Вообще — ну какая гончая? Всегда считал себя более чем беспородным — и гордился этим. — А дичь ты все же загнал, дружок. Качественно. Так что не знаю — мне нравится так. — Хорошо. Главное — чтобы тебе нравилось. Тем более, уверен, что это не нравилось Уилласу, а? — Я сделала это после того, как с ним рассталась, — спокойно заметила Санса, напяливая на себя майку. Та тут же промокла. — Очень хороши твои джинсы. Я сейчас тебя щелкну на телефон, потом загоню в компьютер и разошлю всем твоим пассиям по мейлу. С надписью: «Угадайте, что он забыл надеть?» Лицо могу не снимать — от пояса и ниже… — Ага, а адреса откуда ты узнаешь? Я тебе их не дам… — На то есть Арья. Да и половину я сама смогу разыскать. Или соцсети тоже в помощь. — Ты играешь грязно, Пташка. Я ничего не смыслю в этих молодёжных хернях. — Я когда-то говорила, что буду играть чисто? — Санса улыбнулась и, не оглядываясь, зашлепала к дому. 3.If you want a lover Iʼll do anything you ask me to And if you want another kind of love Iʼll wear a mask for you If you want a partner, take my hand, or If you want to strike me down in anger Here I stand Iʼm your man If you want a boxer I will step into the ring for you And if you want a doctor Iʼll examine every inch of you If you want a driver, climb inside Or if you want to take me for a ride You know you can Iʼm your man Ah, the moonʼs too bright The chainʼs too tight The beast wonʼt go to sleep Iʼve been running through these promises to you That I made and I could not keep Ah, but a man never got a woman back Not by begging on his knees Or Iʼd crawl to you baby and Iʼd fall at your feet And Iʼd howl at your beauty like a dog in heat And Iʼd claw at your heart, and Iʼd tear at your sheet Iʼd say please (please) Iʼm your man And if youʼve got to sleep a moment on the road I will steer for you And if you want to work the street alone Iʼll disappear for you If you want a father for your child Or only want to walk with me a while across the sand Iʼm your man If you want a lover Iʼll do anything you ask me to And if you want another kind of love Iʼll wear a mask for you
Leonard Cohen Iʼm your man
Снявши все мокрое — возиться ей было лень даже с душем — и так хорошо — Санса залезла под одеяло. Надо было бы позавтракать — но и вниз идти не хотелось. Сандор завис в ванной и теперь явился оттуда в трусах, где-то бросив мокрые джинсы. Санса усмехнулась. — Я положу твои брюки в стиральную машину. До утра они тебе точно не понадобятся. Кстати, а как же работа? — Я позвонил Джейле и попросил ее сегодня побыть в лавке. Она умудряется навязать постоянным клиентам в полтора раза больше, чем они собирались купить. Изобретает какую-то систему скидок, из-за которых мы только выигрываем, — Сандор довольно хмыкнул. — От нее, короче, толку больше, чем от меня. Сказал — я сегодня беру выходной. — Ага. Если мужчина в начале неделе берет выходной, это может означать только три вещи, — Санса подложила руку под влажную голову и изобразила умное лицо, скопировав ту мину, что обычно делала Ним, когда пыталась, по обыкновению, важничать, щеголяя своей «взрослостью». — Или что он запил — что будет очевидно по голосу в трубке, или что он болен, что тоже будет понятно, потому что заболевшие мужики ноют и скулят так, что слышно по всей территории округа, или — что он загулял с женщиной… угадай, что извлекла Джейла из твоего звонка. — Я бы сказал: и то, и другое, и третье, — Сандор забрался к ней под одеяло и притянул Сансу за плечи к себе — Что я болен — нет никаких сомнений. Равно как и то, что я ушёл в запой. А насчет женщины — мда, ну разве что вот это лишнее. — Что ты хочешь сказать — что я не женщина? Мне, между прочим, сегодня исполняется двадцать один — так что точно уж не девочка. — Ага, мальчик. Ты — Пташка, и для меня всегда останешься ей — что бы ты там ни бурчала. Стоп, не лезь ко мне — помнишь — резинки. Вернее, их отсутствие. — Я же тебе сказала — неважно. — Что, ты нарыла у себя в багаже пилюль? — Не угадал, — Санса вздохнула и отодвинулась. От этого разговора не уйдешь, как ни крути. — Другое. У меня… хмм. Короче, у меня задержка. На неделю почти. — Чего? Что у тебя? — Задержка цикла. Он всегда начинался, как часы — точно, день в день. А тут — ничего. Ни даже намека. И ничего не болит, не ломит, нет перемен настроения. Нетипично хорошо. Я купила всякие тесты — но хотела тебе сказать до. Не хочу проживать это в одиночестве. Она взглянула на него. Сандор отвернулся к окну и молчал. Нехорошо так, многозначительно. Потом бросил ей, не оборачиваясь. — Вот оно что. Так и знал. Знал, что ничем хорошим это для тебя не кончится. — Постой, — Санса поднялась на локтях и уставилась на своего мрачного собеседника. — Ты хочешь сказать, что в этом нет ничего хорошего — для тебя это так видится? — Я сказал — для тебя. Я — это другой разговор. — Опять ты начинаешь пытаться решить за меня, Сандор? Позволь мне самой определиться. А теперь давай я тебе разъясню положение: я совершеннолетняя. Я получила профессию, которая позволяет мне свести концы с концами и дает возможность жить без особых финансовых проблем, даже не учитывая историю с наследством. У меня есть где жить. Я работаю дома — мне даже няньку не надо нанимать. Что тебя смущает? — Ответственность. И твой возраст. Как там — жить для себя… — Я живу для себя сто лет. Я выжила, прожила это «для себя» прожгла его дотла, насыпала пепел в подаренное тобой вино, выпила до дна и не хочу больше об этом думать. Жить для себя — это мило, но утомляет. Меня — утомило. И потом — это тоже для себя. А для кого еще люди рожают детей? Не для них же самих. Ну, вот. Так что слушай: я не жду от тебя ничего. Это так вышло — если оно состоится — и так будет. Но если будет — я не пойду на аборт и не стану марать себя убийством ребенка, которого хочу родить. Я имею достаточно средств, чтобы он вырос в соответствии с общепринятыми критериями. И могу попытаться сделать его минимально счастливым. — Или ее. — Или ее. Никаких жаровен, мрака, принуждений или излишних запретов — я же богема, ну и вот. Никакого одиночества — только то, что необходимо для того, чтобы расти. — От одиночества, Пташка, спастись нельзя. Оно везде. Даже сейчас — в этой нашей кровати. Ты чувствуешь? Санса зло плюхнулась на подушку. — Если так стараться — то неудивительно. Тот, кто хочет быть один — рано или поздно этого добьется, учти. И вот еще что. Независимо от того, захочешь ли ты… хм… участвовать в процессе — этот ребенок будет знать, кто его отец. Фамилию ему я могу дать любую. Ты можешь его признать — или… Я уже сказала, что не жду от тебя ничего. Это просто мой план. И я с тобой им делюсь. А дальше — думай сам. Я для себя уже все решила. Так что, выбор за тобой. Тот самый шаг. И еще — моей любви к тебе это не изменит. Но вот насчёт всего остального — да. А тебе прибавит твоего ненаглядного одиночества. Или же — немыслимого геморроя. Так что, выбор за тобой. — Ты опять играешь грязно, Пташка. Платишь за смерть жизнью. Это нечестно. Твоего подарка ничего не переплюнет. — Нет, Сандор. Я плачу жизнью — за жизнь. С моими фобиями я жила только наполовину, причем на худшую. Теперь я свободна. Эту свободу подарил мне ты. И дело не в Бейлише. Боги, дело даже не в этом смутном подозрении. А просто я не боюсь решать, и не делаю это никому назло. Просто живу. — Значит, будем жить… — задумчиво протянул Сандор и обнял ее за плечи. — Похоже, весь смысл в этом. Стоит попробовать. Значит, замуж ты не хочешь? — Не хочу. Но чтобы ты был рядом — да. — В столице? — он поморщился и вздрогнул. Сансе стало смешно — как старательно он избегал острых вопросов! Дул на воду, можно сказать. — Да нафиг мне эта столица? Перееду в твою норку. Отвоюю у тебя сарай и буду там писать — твои виноградники и непременно с хозяином. Надо же зарабатывать на обои в детскую. Дети должны спать отдельно от родителей. Или родители — отдельно от детей, — засмеялась Санса. — Если наскребу — подниму в твоем доме потолки. Или нет — вот, придумала. У меня же есть чертежи Тириона! На деньги от продажи Бейлишевой страхолюдины дострою к этому твоему кокону свой собственный «улей». — Чего? — Ну да, ты же не видел мое нынешнее жилище — мечта для художника. Вот что бы я перетащила целиком сюда — да нельзя. Этот дом спроектировал Ланнистер. Я попросила у него чертежи, и он мне их одолжил. Так что тебе даже не придется нас терпеть — я все устрою в новой половине дома и буду вонять своими красками и терпентином, за который меня так жучит Джон. — Ну нет, дорогая. Ребенка в терпентиновые испарения я тебе не дам. И сама будешь рисовать фломастерами, пока ждешь. — Чем рисовать? — она даже подпрыгнула. — Фломастерами на воде. Или там карандашами и углем. У тебя половина выставки была в графике. Ну и вот — потерпишь. Мы и так рискуем. Я не самый здоровый человек на свете, да и это твое курево… мда… Вино это перед… да и сама ночь, хм. Что хорошего может из такого получиться? — Что угодно. Сандор, ты мнительный, как старая бабка. У старушки Оленны и то больше оптимизма. Мы сделаем все необходимые анализы — ну, что надо и что можно. А про ночь — и на грязи иной раз вырастают самые прекрасные деревья. Уж как вышло. Любовь — она разная. И даже такая бывает. Важно, что она была. — Есть. — Есть, да. Помнишь, что я тебе всегда говорила: хочешь любить меня — люби. Если смеешь. Это ни фига не просто — я не сахар. И я царапаюсь и клююсь. — Терпеть не могу сладкое. Не думаю, что у меня есть выбор. Теперь уж точно. Санса посмотрела на него — но Сандор ответил на ее взгляд спокойно, без какого бы то ни было надрыва. Просто сказал — как есть. По крайней мере, честно. — Выбор есть всегда. — Выбор уйти — да. Но я не об этом. Я не выбирал эту любовь — она сама выбрала меня. Ты выбрала меня. Теперь я только могу нести ответственность — за этот выбор. И за себя, и за тебя — и за это чудо, которое ты так отчаянно защищаешь. Есть у меня подозрение, что мы сто раз пожалеем об этом шаге — но, если не сделаем его — пожалеем куда сильнее. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Продал дом и виноградник и переехал в твою тухлую столицу? Не хочется, но, если очень надо — можно попробовать. Иные знают, что я буду там делать, но, вероятно, что-то найду. В крайнем случае, возьму у тебя телефоны твоих мазил и буду им позировать — строя дикие рожи и отмораживая себе причинные места — все равно уже состоялось, теперь хоть не так обидно будет… Санса засмеялась, представив себе эту картину: — Один из них скульптор, кстати. Дико талантливый чувак. По продажам он меня обходит постоянно. Сандор поерзал, бросил на нее виноватый взгляд и, стащив с тумбочки сигареты и зажигалку, закурил, слегка отодвинувшись. — Прости. Очень странный выходит разговор. Я обещаю — перестану дымить в доме. А вот, ради интереса — сколько тебе дают за картины? — За последнюю я получила полторы тысячи. — Полторы тысячи за мазюльку? Боги! Этот мир рехнулся. — Это была большая картина, — хихикнула Санса. — И масла на нее пошло немерено. Там было такое антропоморфное дерево. — Антропо- что? — А как же словарь? Антропоморфное. С человеческими чертами, значит. — Не говори, что ты и там пририсовала мою рожу! Всегда подозревал, что по большинству вопросов я дуб. — Ну, не совсем твою. Но да — вдохновлялась я твоей историей. — Пташка, кончай — я тебе не загребучая муза! Вот роди этого младенца — и переходи на него, — от возмущения Сандор даже забыл, что собирался курить в сторону, и Санса утонула в сизых клубах дыма — Младенец — это чистый лист. Его интересно зарисовывать, но он не несет в себе никакой смысловой нагрузки. А ты сам — целый мир. Мой мир. И не хочу я, чтобы ты переезжал в столицу. Твой путь — он твой. А я пойду рядом. Похоже, в этой жизни нам вполне по дороге. По крайней мере, пока. Он глянул на нее и едва заметно улыбнулся. Потом опять нахмурился, словно вспомнил о чем-то неприятном. — Пташка, давно хотел задать тебе один вопрос, но все боялся… — Боялся? — Ну, не боялся, но… — он взъерошил волосы и затянулся уже догоревшей до фильтра сигаретой. — Ладно, давай свой страшный вопрос. — После той ночи… Ну, той весной — у тебя не было последствий? — Последствий? — Тех, что ты подозреваешь сейчас, — он затушил окурок в ее же пепельнице и нервно сглотнул. Вот оно что! Про это она не подумала. — Нет. Никаких последствий. Все, как по часам. Ровно через неделю, как и должно было быть. — А если бы… — Если бы что? — Санса потянулась к нему, угрюмо глядящему в пол, обняла — рук, как всегда, не хватало — его было слишком много — прижалась губами к плечу. — Если бы да, то, думаю, ты узнал бы об этом первым. И мы бы сэкономили эти четыре года. Он обернулся к ней с безнадежным видом, собирался что-то сказать, но потом словно остановил себя и сказал другое: — Я рад, что вышло так. Ты нашла себя, а я в чем-то тоже встал на собственный путь. Не говоря уже об алкоголе. Без этого всего едва ли у нас были шансы. И потом, всегда был Уиллас. — Если ты не прекратишь с этим бесконечным упоминанием Тирелла, я перестану тебя целовать и начну кусать. Ну что мне сделать, чтобы ты мне поверил? Пойти сделать загребучий тест, сфоткать описанную палочку с плюсиками и выставить ее во все соцсети с упоминанием имени будущего папаши? Тогда ты уймешься? Он посмотрел на нее с недоумением: — А при чем тут Тирелл? — Он у меня в друзьях. — Это еще зачем? — Он мне сигареты продает по дешевке, — зло бросила Санса. — Со склада. Сандор захохотал: — Боги, какая ушлая и меркантильная Пташка! Из тебя выйдет отличная хозяйка, я вижу. Готовить ты тоже научилась? — Научилась, но если ты будешь так себя вести, я тебя отравлю. — Это неинтересно, тебе будет некого гнобить. И потом, кто будет сидеть с ребенком, когда тебе придет охота мазюкать или превращаться в русалку? Или там в чайку, не знаю… Кстати, о гноблении — еще вопрос. Почему ты все время пытаешься выставить меня этаким самцом-производителем? Я заметил, знаешь ли. Это просто какая-то больная тема… Санса закусила губу. Ну, теперь уже, наверное, неважно. Придется отвечать. — Это в тему твоего будущего трактата по излечению фобий. Я боялась. — Чего? — Что ты не можешь. Та ночь весной — по закону подлости, я должна была залететь тогда. И еще пару раз забывала пить гормоны пять лет назад. Не нарочно, конечно. Мне сказали, что если мужчина… ну, злоупотребляет спиртным и долго курит — иногда это сказывается… И это не давало мне покоя. Ты единственный, от кого мне вообще хотелось рожать. А тут… Мне казалось, что если я буду тебя поддевать, ты мне рано или поздно скажешь, что у тебя уже есть… — Боги, Пташка, у тебя и вправду мозги набекрень! — теперь уже он обнимал ее, целуя в макушку. — Ты думала, что если меня изводить, как долбодятел, я начну хвастаться рассыпанными по окрестностям внебрачными детьми? Мне это вообще не приходило в голову. Тебя же рядом не было… Вот теперь только есть — и то в качестве смутного подозрения… Ты не хочешь, кстати, уверенности на эту тему? — Нет, — Санса погладила его по щеке. — Доедем до столицы, тогда сделаю этот мерзкий тест и если да, то схожу к врачу, спрошу. что там вообще полагается делать. Нет, если ты хочешь сейчас, я… — Нет, делай как знаешь. Как тебе кажется. Знаешь, Пташка, даже если там нет ничего — полагаю, мы сможем это наверстать. В этом мире нет ничего окончательного. Кроме смерти, конечно. А все остальное — обсуждаемо. Даже прикрытую дверь можно открыть… Теперь мы про это все знаем… — он потянулся к ней за поцелуем, и Санса с радостью ответила на него. Иногда это бывало, как сейчас — нежно и почти без страсти. Словно они живут вместе сто лет. Она откинулась на его плечо и задумалась, размышляя вслух: — Так что да, я перееду сюда и займусь проектировкой пристройки — если ты не против. И заодно буду отгонять от тебя всяких сторонних хищниц — ты теперь мой, и изволь соответствовать. А рисовать можно где угодно. — Значит, будем вить гнездо, а Пташка? — Ага. Придется. Нам надо много места. Для всех свершений. Нам придется съездить в столицу и задержаться там на несколько дней. Ты не против поработать шофером? Я теперь не могу. Заодно, кстати, перенесу слушание сюда — там у меня точно права на сто лет отнимут — а я этого не выдержу… Тут все знакомые — ну и авось. Твои ммм… знакомые, старые друзья, ценительницы стройности лоз… — Чего? Ну-ну. Я отвезу тебя в столицу хоть завтра — Уиллас-то, поди, заждался! А приедет шкатулка с сюрпризом… Кстати, теперь тебе курить нельзя — давай выкинем его из соцдрузей, а? — Вот завтра и поедем. Мне нужна одежда и мои инструменты — я уже замучилась влезать в эти джинсы. И не рисовать тоже. (пассаж про Уилласа Санса решила проигнорировать) — Хорошо. Джинсы и вправду узковаты — особенно для собирающейся остепениться женщины. Через них контур трусов проглядывается. — Вот ты куда глядел! — захихикала Санса. — У тебя сегодня утром и тот не проглядывался… — Это случайность — я же шел тебя ловить. — И поймал? — Ага. Даже, кажется, в двойном размере. — Если поймал — так держи. Об этом я тебя хотела попросить. Не отпускай меня. Вообще. Он серьёзно посмотрел на нее. — Не отпущу, теперь уж точно. Жизнью, смертью, свободой — уже всем повязаны. — И еще любовью — забыл? — Нет, не забыл. Куда уж там. — Если не забыл — так люби меня. — Прямо сейчас? — А когда еще? Завтра будут другие дела, обговорили же. — Послушай, Пташка — а это… хм… не вредно? Ну, для… — Да мы же точно не знаем! — она улыбнулась. Внутри себя она уже знала точно. — Может, у меня гормональный сбой от сильных эмоций и встречи с тобой. — Если это так — мне будет жаль, — сказал Сандор и потянулся к ней. Погладил по еще влажным рыжим кудрям. — Но если повезет — и оно есть — очень надеюсь, что волосы будут, как у тебя. — Ага. И упрямство тоже. — Это входит в комплект. Впрочем, оба мы хороши… — Мы друг друга стоим — это точно, — Санса обняла его за шею и притянула еще ближе к себе. — Если бы не стоили — то этот мир не сопротивлялся бы так упорно. Это, в каком-то смысле, гарантия качества… От Сандора нестерпимо пахло табаком. Вот, теперь только так и придется вкушать. Впрочем, через минуту ей уже стало все равно чем, кто и когда пахнул — он или она. Кожа его была солона, а волосы, как и ее тоже — отдавали морской водой, горечью и свежестью. И как хорошо, что закончились гадкие резинки — а то удовольствие, на самом деле, так себе для обоих. Теперь без них можно было обходиться долго… Санса закрыла глаза — и вновь их открыла. Ее любовь никогда не была слепой — не будет и сейчас. Они смотрели друг на друга — и видели одно — тот единственный остров, на котором не бывает проигравших — одинокой скалой в безбрежном море, что мерно катит свои волны внизу, ударяясь о каменистый край и вознося почти до неба полупрозрачное кружево пены, на котором можно добраться до самой вершины скалы. Им это было уже не нужно — ладонью в ладонь они учились лететь на два крыла — нелепо, неуклюже, то пикируя вниз, то подлетая слишком близко к солнцу и обжигаясь, и падая до самой воды. Стоило ли оно того? Если оно настоящее — оно всегда того стоит…