***
Свою радость от появления Дилана в его квартире Кован тщательно скрывал. Умело, почти профессионально маскировал под холодное бешенство. - Совсем спятил, Родс? – исключительно любезно поприветствовал он бывшего подопечного, с грохотом захлопнув дверь за своей спиной. – Решил все-таки попасться и меня заодно утянуть? Дилан примирительно поднял обе руки вверх, на уровень лица, и медленно покачал головой. - Расслабься. Я же знаю, ты один тут живешь. Никто меня не видел и не увидит, - Кован сдвинул брови к переносице, обозначая скепсис, но Родс его гримасу проигнорировал. – Нам надо поговорить. Легкая заторможенность его речи и жестов вполне объяснялась невесть какой по счету бессонной ночью и невозможно ранним утренним часом: за окнами едва-едва забрезжил рассвет. Обозначившаяся между бровей вертикальная морщина свидетельствовала о напряженных и не слишком веселых размышлениях. В ожидании хозяина квартиры, которому этой ночью довелось поучаствовать в облаве на воровское гнездо в Бруклине, Дилан бесцельно бродил по скудно обставленной комнате, машинально отсчитывая шаги. - Это можно было сделать и по телефону. По-прежнему всем своим видом выражая недовольство, Кован швырнул пиджак на потертое кресло и, обогнув Родса, стремительно двинулся к холодильнику, занимавшему маленькую нишу вначале широкого коридорчика. Если в тот момент, когда он только переступил порог, Кован выглядел не менее усталым, осунувшимся и расслабленным, теперь Дилану вновь приходилось иметь дело с его «рабочей» версией: непробиваемо упрямой, дотошной и раздражительной сверх меры. Положа руку на сердце, Родса не слишком удивляло, что миссис Кован, просуществовав в этом качестве без малого пять лет, в один прекрасный день исчезла в неизвестном направлении, предварительно оформив все бумаги о разводе. В свое время с ее мнением по поводу бывшего супруга их небольшой рабочий коллектив был полностью солидарен. - Я собираюсь просить Остин о помощи, - спокойно бросил Дилан в удалявшуюся от него спину. Как он и ожидал, Кован застыл в дверном проеме, медленно обернулся, и на лице его отразилось недоверие пополам со злостью. - Что? - Ты меня слышал, - Родс пожал плечами, боком опираясь о высокую спинку дивана и складывая руки на груди. – И если вдруг соберешься вытащить голову из задницы, то поймешь, что это единственно верное решение из всех возможных. - Удалось обнаружить, где прячется Уолтер? – с подозрением уточнил Кован, прислоняясь плечом к косяку. - Не совсем. Из файлов Кейса смогли вытянуть кое-какие контакты, а сводки о его финансовых издержках дополнили картину. Похоже, Брэдли вывезли из Лондона куда-то в Южную Америку – точнее пока сказать нельзя. Мы полагаем, Мэбри связался с одним из местных преступных синдикатов, который за крайне щедрую плату снабдил его базой и людьми. Жадный интерес, мелькнувший на мгновение в блеклых глазах Кована, сменился недоумением и чем-то, смутно похожим на разочарование. Дилан, все это время цепко отслеживавший его реакцию, так и не смог определить, было это искусной актерской игрой или все-таки бывший коллега сидел с ним в одной лодке. По крайней мере, в своей неприязни к Родсу он, очевидно, был полностью искренен. - Я так понимаю, ничего более значительного, чем зыбкие предположения, у тебя по-прежнему нет, - полуутвердительно произнес Кован, презрительно поджав тонкие губы. – Все эти сведения – мусор. И ты, я вижу, твердо вознамерился сунуться с ними в Бюро. Если рассчитываешь на мою поддержку, можешь сразу об этом забыть. - А что я, по-твоему, должен делать? – спокойно уточнил Дилан, старательно загоняя собственное раздражение поглубже. Доказывать свою состоятельность в качестве лидера «Всадников», раскрывать карты и откровенно говорить о планах на будущее он пока не собирался. В умении сдерживать эмоции Родс, являясь от рождения человеком достаточно темпераментным, мог бы дать сто очков форы кому угодно. Дилану хотелось выяснить, насколько верна его теория об очередном слепом участии в грандиозном спектакле, и холодный, трезвый рассудок, не замутненный гневом, был для этого совершенно необходим. - В настоящий момент - сидеть тихо и ждать новых указаний, - резко заключил Кован, выпрямляясь и заводя руки за спину. – Вероятность, что помощь со стороны нам потребуется, действительно существует, но о вовлечении официальных организаций и речи быть не может. - Почему? – Родс вскинул брови в притворном изумлении. - Разве киднеппинг не их профиль? - Ты меня об этом спрашиваешь? Это ведь по твоей милости Брэдли оказался в розыске и был вынужден искать временного убежища в Великобритании! - Теоретически, ему сейчас угрожает смертельная опасность, - педантично напомнил Дилан, с подчеркнутым равнодушием изучая собственные пальцы. – Неуравновешенный социопат со своими сообщниками удерживает старину Таддеуша где-то в джунглях Амазонки, возможно, пытает, надеясь через него добраться до всего «Ока» - я бы сказал, это перевешивает любые риски. Если, конечно, дела обстоят именно так. Кован рывком сдернул с переносицы прямоугольные очки без оправы, с усилием потер покрасневшие веки. Тусклый, бледный свет, проникавший в комнату сквозь полупрозрачные тюлевые занавески, несвежие и приобретшие из-за пыли отчетливый серый оттенок, практически не позволял различать цвета. Происходящее напоминало Дилану фрагмент нуарного фильма, как по внешнему виду, так и по содержанию. - Просто объясни мне, Родс… - глухо потребовал бывший коллега, надев очки обратно и подходя к нему вплотную. – Просто объясни мне, какого черта ты не можешь просто делать то, что тебе говорят? - И оказаться в конце концов в сейфе на дне залива? – глядя на собеседника снизу вверх, насмешливо поинтересовался Дилан. – Нет уж, спасибо. Одного раза мне хватило. После такого обмена любезностями рассчитывать на содействие со стороны мистера Эммета Кована стал бы лишь законченный кретин. Это могло бы огорчить, если бы Родс изначально на него рассчитывал. Разрозненные факты, которые «Всадникам» удалось собрать, в единую цепочку пока выстраиваться не желали, но уже позволяли сузить круг поисков с целого земного шара до сравнительно небольшой группы стран. Совершенно неожиданно, на сей раз без малейшего давления, свой вклад в общую теорию внес Чейз: по его словам, за время «царствования» в Макао Уолтер едва ли не против воли оказался втянут в махинации с наркотиками. Изначально это не входило в его планы, но обстановка обязывала. В определенный момент Мэбри столкнулся с выбором: бороться против уже сложившейся схемы, что могло бы существенно пошатнуть его позиции, или стать ее частью. Уолтер предпочел плыть по течению. Нити многоярусной паутины, оплетавшей «китайский Вегас», тянулись, разумеется, не только в Южную Америку. Но и туда тоже. Чейз даже соизволил вспомнить, с кем именно Мэбри поддерживал постоянный контакт на почве общих интересов. Учитывая все обстоятельства, Дилан не назвал бы полученные сведения тузом в рукаве, но делиться ими с каждым встречным определенно не стоило. В то утро, всего лишь через несколько часов после изнурительной операции, он обозначил перед Кованом свою позицию предельно четко: снова быть разменной монетой в чужих закулисных играх Родс не собирался. Если Брэдли действительно нуждался в помощи - любое промедление и попытки сохранить статус-кво могли обойтись ему слишком дорого. Если же все это опять было лишь фарсом, трагикомедией для избранных, Дилан объявлял антракт. Но если все-таки впереди ждала схватка с организованной преступной группировкой, Натали Остин была именно тем человеком, которого Родс хотел бы видеть в своих рядах. В первую очередь она, может, единственная из всех в Бюро, обладала достаточной твердостью убеждений, внутренним благородством в сочетании с гибким интеллектом. И потому вечером того же дня Натали предстояло обнаружить Дилана в своем кабинете. - Думаю, мы снова могли бы договориться, - без лишних предисловий начал он, напрочь игнорируя нацеленное на него дуло пистолета. Стоило отдать мисс Остин должное: от потрясения она оправилась очень быстро. Загородив собой дверь в холл, Натали молча и стремительно выхватила оружие и кажется только после этого позволила себе удивиться. Крайне сдержанно, словно подсознательно давно была готова к подобному визиту. Вопрос, который она задала первым, прозвучал как утверждение: - Нашел что-то интересное в моих бумагах, Родс? Дилан медленно покачал головой и поднялся со свободного края столешницы ей навстречу. Взгляд Натали был тверд, голос звенел от напряжения, а руки удерживали пистолет уверенно, не дрожали и не стискивали рукоятку до побелевших пальцев. Родс начал бы нервничать, если бы не знал наверняка, что она не выстрелит. - Не вынуждай меня, - предостерегла офицер Остин, когда он подошел почти вплотную. – Богом клянусь, лучше тебе не делать резких движений. - Никаких резких движений, - беззаботно пообещал Дилан, аккуратно смыкая пальцы на стволе Зиг Зауэра и улыбаясь одними губами. – Рад видеть, что здесь ничего не изменилось. Он не кривил душой ни в малейшей степени. В мире детектива Родса, порой совершенно бесцветном и в целом не слишком дружелюбном, существовало множество стабильных ориентиров. Правила, которые Дилан периодически с удовольствием нарушал, регламентировали буквально каждый его шаг, диктовали даже образ мышления. В мире фокусника Шрайка правил было так ничтожно мало, что приходилось самому изобретать новые. Рассуждать о стабильности в таких условиях было бы попросту глупо. Мир фокусника Шрайка рушился по сотне раз на дню и тут же строился заново. Натали молча и выжидательно смотрела на него блестящими темными глазами, как, наверное, смотрела однажды, будучи еще студенткой, завороженная речами о справедливости и нравственных ориентирах. И пусть сам Дилан едва ли даже наполовину соответствовал идеалу, который расписывал тогда на своих лекциях, мисс Остин приложила массу усилий, чтобы стать его воплощением – и успешно. Родс знал, какие слова подобрать, чтобы снова склонить ее к сотрудничеству.***
Чейз мог быть хоть трижды мудаком и четырежды – занозой в заднице, но сейчас его постоянное присутствие рядом, в соседней комнате, радовало Мерритта как никогда в жизни. За последние пару дней отношения между ними словно бы помолодели лет на двадцать: оба буквально превзошли сами себя, изображая семейную идиллию (с поправкой на фамилию МакКинни, разумеется). Колкие подначки, постоянные споры о том, кто из них в большей степени кусок дерьма, ненавязчивые напоминания о провалах юности, мониторинг слабых мест собеседника и прицельная стрельба по ним язвительными остротами – Мерритт почти скучал по всему этому. Не было сомнений: если бы младший брат заявлял о себе чаще, чем раз в полтора десятилетия, удержаться от попытки перегрызть ему глотку оказалось бы многократно сложнее. Ностальгия примиряла близнецов. В какой-то степени. Жилищу, предоставленному Чейзу в Нью-Йорке, дабы по возможности изолировать его от «Всадников», оставив при этом под полным контролем, более всего подходило определение «аварийное». Практически квадратный двухэтажный дом на задворках Джамейки радовал своих обитателей регулярными перебоями с электричеством, водоснабжением, канализацией, а также исключительно неблагополучным соседством. Квартира на втором этаже, судя по заколоченным окнам, пыли и паутине, пустовала уже который год. Внизу, если оценивать по фантастическому бардаку и пятнам на обоях - напротив, гостей водилось чересчур много. Чейз брезгливо кривился – насколько мог, с его-то сломанным носом – пенял старшему, словно именно он был во всем виноват, невзирая даже на то, что Мерритт добросовестно разделял с братом любые тяготы скудного быта. По большому счету, они оба были до крайности неприхотливы и могли благополучно выживать хоть в шалаше, если в том имелась необходимость. Поэтому истиной причиной для скандала, разразившегося наутро после вылазки в «Окту», было не что иное, как скука. Гордо удалившемуся в свою комнату Чейзу хватило ума не хлопать дверью напоследок: ветхое крашеное дерево от такой встряски могло бы рассыпаться в щепки. Мерритт был на кухне, когда чьи-то шаги загрохотали по лестнице из частых стальных прутьев, прилегавшей к дому с торца - так, что человека, который одолевал ее, можно было разглядеть почти из любого окна - и заканчивавшейся небольшим, насквозь проржавевшим крыльцом без перил. Нежданный гость прятал лицо в поднятый воротник короткой куртки, но МакКинни узнал его все равно. - Пустишь? – спокойно поинтересовался Джек, улыбаясь едва заметно, но с таким усилием, что, казалось, кожа на его скулах вот-вот лопнет, обнажая мимические мышцы. Секунду или две Мерритт медлил, заранее готовя себя к нелегкой беседе, потом как-то скованно дернул плечом и отступил в сторону, позволяя Уайлдеру пройти в комнату. - Конечно. Залетай, - естественности в его беззаботном голосе было ничуть не больше, чем в улыбке Джека. - Дилан знает, что ты здесь? - Я бы предупредил, но он сам исчез куда-то. С утра его не видел. Сделав несколько уверенных шагов, Уайлдер вдруг застыл, будто оступившись, обернулся резко и порывисто, всколыхнув затхлый, пропахший пылью воздух. Считанные мгновения его лицо отражало нечто, близкое к панике, как у человека, потерянного во времени и пространстве, но Джек очень быстро взял себя в руки. Его внутренняя борьба, какой бы она не была, уже перешла в фазу окончательной капитуляции одной из сторон. Очередная попытка улыбнуться с треском провалилась, а решительная обреченность во взгляде стала еще заметнее. Сложив руки на груди, Мерритт терпеливо ждал, пока он озвучит причину визита, но мгновения текли в молчании. Уайлдер смотрел на него так, будто впервые видел и одновременно как если бы хотел запомнить навсегда. - Что-нибудь случилось? Джек беззвучно шевельнул губами, замотал головой и лишь со второй попытки смог ответить: - Нет, - голос его был странно хриплым, будто сорванный; откашлявшись в кулак, он повторил чуть тверже и громче: - Нет. То есть… Я вообще не о делах поговорить пришел, ты же понимаешь. МакКинни, разумеется, понимал. - Конечно, - охотно подтвердил он вслух. – С таким лицом, как у тебя сейчас, приятель, обычно сообщают, что кто-то умер. Но об этом я бы знал. Вымученная шутка не разрядила обстановку ни в малейшей степени. Джек вновь растянул губы в усмешке, опустил густые черные ресницы – пушистые, на зависть любой девчонке – словно мысленно убеждал самого себя не кривиться от боли. - В каком-то смысле… Он замолк, не договорив, и траурная тишина повисла в темной и замызганной гостиной еще на добрых пару минут. Торопить собеседника Мерритт по-прежнему не собирался: застыв бессловесным изваянием, изучал пеструю мозаику из недоотодранных всеми предыдущими жильцами обоев на стене напротив и внутренне метался между тревогой и желанием предельно деликатно выставить Уайлдера за дверь, пока не стало совсем скверно. Не смог остаться однажды – так не мучил бы теперь. - Трахни меня, - вдруг, ни с того ни с сего произнес Джек, вновь уставившись в упор и улыбаясь шире. – Пожалуйста. Как захочешь, - МакКинни молча приподнял брови и покачал головой. – Слушай, я же помню… То есть, я почти уверен, что с сексом все было в порядке. Тебе нравилось. Даже если… Это ничего. Я больше ни о чем не попрошу, - с силой закусив нижнюю губу – так, что должны были отпечататься следы зубов – он добавил почти с отчаянием: - Никто ничего не узнает, обещаю. Если в этом все дело, - и не получив ответа, закончил, вроде бы совсем не к месту: - У тебя все равно никого нет сейчас. - Что за бред ты несешь? – очень спокойно произнес Мерритт, напряженно вслушиваясь в чужое частое и неритмичное, как после долгого бега, дыхание. - Просто я не могу так больше, - понизив голос почти до шепота, признался Уайлдер, и пальцы его дрожали, когда он медленно поднял руки. – Я больше так не могу. Если МакКинни рассчитывал когда-нибудь перестать слышать шаги в пустой комнате, ему точно не следовало соглашаться. В конце концов, не первый день он жил на свете: научился отличать правильные поступки от неправильных – выбирать всегда нужно было те, которые напоминали пытку. Чем больше приходится терпеть, тем больше вероятности, что движение идет по достойному пути. Увы, на другой чаше весов, против благоразумия, была его привычка пускать все к черту, если дело касалось особенных, важных для Мерритта людей. Подавшись вперед, Джек прижался к нему всем телом, обхватив ладонями скулы, притянул к себе для поцелуя, и в целом его облике явственно угадывалась безудержная потребность, нечто вроде тактильного голода, отодвигавшая на задний план практически всю его личность, гордость, цели и ценности. И МакКинни знал его достаточно хорошо, чтобы сказать наверняка: ничего мимолетного, сиюминутного, преходящего – одним словом, того, что сознательный человек вполне может держать под контролем рассудка – в этой потребности не было. Когда предлагают вспомнить без последствий удачный сексуальный эпизод из прошлого, это не должно звучать как декларация рабского подчинения, простирание ниц и признание полной своей ничтожности. Разорвав яростный, практически односторонний поцелуй, Уайлдер принялся стягивать с плеч куртку, торопясь и путаясь в рукавах, и в какой-то момент Мерритт осторожно перехватил его правую кисть, мягко привлек к себе за талию и буквально одним движением от ворота вниз, вдоль молнии, решил нерешаемую проблему. Поцеловал сам, бережно и неглубоко, слегка наклонившись, прижался губами к чужой шее раз, другой. Не столько даже действительно лаская, сколько просто пытаясь успокоить. МакКинни не помнил Джека таким. Он никогда таким и не был: безнадежно отчаявшимся и упорным до безумия. В эту самую секунду Мерритт впервые осознал, что где-то в своих предыдущих рассуждениях допустил ошибку - фатальную, перевернувшую все с ног на голову. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в Ад. Джек Уайлдер, который должен был всегда быть счастлив, которого, бесконечно юного и жизнерадостного, вообще не могло затронуть крушение чего-то настолько эфемерного и бессмысленного, как чертова «дружба с привилегиями», просил трахнуть его («как захочешь» - звенело в ушах похоронным колоколом). Словно для самого МакКинни это было все равно, что больную собаку усыпить из жалости. Из жалости, ага. Человек, который должен был быть счастлив. Какую-то часть последней фразы Мерритт, видимо, случайно произнес вслух, пока они преодолевали пятнадцать футов до его комнаты, потому что Джек вдруг, отстранившись, невесело хмыкнул и вновь закусил губу. - Я был счастлив, - очень тихо, просто и искренне признался он, коротко дернув плечами и, не давая возможности добавить что-нибудь еще, сгреб в горсти фланелевую рубашку на груди МакКинни и резко дернул в стороны, разорвав стройный ряд пуговиц. Мерритт вспомнил о Чейзе, который по-прежнему находился совсем рядом, отделенный от них одной лишь тонкой, почти картонной стеной. Вспомнил и тут же забыл. Не до него стало. От собственной одежды Уайлдер избавлялся резкими, судорожными движениями, шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы, когда пришлось отступить на полшага, чтобы стащить через голову пуловер. Прижимался и терся всем телом, словно тех плавных, бережных прикосновений, которые он получал в ответ, было совершенно недостаточно. Мерритт оглаживал широкими ладонями его спину и плечи, очерчивал углы выступавших под кожей лопаток, водил по флангам обнаженного живота, заставляя рельефный пресс рефлекторно сокращаться. Джек что-то очень тихо шептал в коротких перерывах между поцелуями, но МакКинни его практически не слышал, выцепил из общего потока лишь одну фразу: «Ты не пожалеешь». Жалеть о сделанном Мерритт не привык в принципе – иначе бы, пожалуй, весь остаток его жизни прошел в сплошных тягостных размышлениях. Вот только теперь, глядя в лихорадочно блестевшие глаза напротив, получалось думать только о том, как же так вышло, что желая поступить благородно и честно, он чудовищно искалечил того самого человека, которого отчаянно хотел от всего уберечь. Безнадежная, глухая тоска, горечь, глубоко загнанная обида и ярость – Уайлдер может и попытался бы удержать это при себе и дальше, но действительно не мог. Он был уже полностью обнажен, когда, кое-как устроившись на узком, неудобном диване, наклонился над пахом МакКинни. Опираясь на прямую руку, не колеблясь ни секунды, расстегнул ширинку, действуя сосредоточенно и быстро, точно опасался, что Мерритт в любой момент может передумать и оттолкнуть его. Четко контурированные мышцы спины плавно задвигались под кожей, когда Джек опустился еще ниже, провел языком от основания до головки, обхватил губами и, помогая себе свободной ладонью, принялся ритмично скользить вверх-вниз, впуская до самого горла. Разум МакКинни сделался восхитительно пуст. Огладив узкую напряженную поясницу, словно заново привыкая к ощущению гладкой, упругой теплоты под пальцами, он слегка нажал на мышцы промежности, машинально отметив, как податливо раскрывается растянутый сфинктер (Уайлдер, очевидно, не кривил душой, утверждая, что пришел не беседы ради). Джек застонал, тихо, гортанно, пытаясь двинуться одновременно вперед и вниз и назад, насадиться на чужие пальцы. В определенный момент Мерритт вдруг осознал, что теперь сам говорит ему что-то бессвязное, но, наверное, ласковое. Отдавался Уайлдер самозабвенно, весь, без остатка, как если бы это был первый и последний секс в его жизни. Даже в тот период их отношений, когда из недели в неделю, из месяца в месяц ничего не менялось и они существовали вдвоем, будто Робинзон и Пятница, в очередном арендованном медвежьем углу, было так. Может, поэтому МакКинни и принял когда-то с легкостью единственную в своей жизни однополую связь, без намека на кризисы самоопределения и всякие прочие кризисы: трудно испытывать неудовлетворенность, когда тебя так неистово пытаются удивить и осчастливить. Всегда ли Джек вел себя подобным образом в постели или только с ним – этого Мерритт не знал и никогда не стремился выяснить. Умение сохранять холодную голову при любых обстоятельствах позволяло МакКинни получать от интимной близости не только физическое, но и чисто эстетическое удовольствие. Аккуратно отстранив Уайлдера, заставив его выпрямить руки и еще сильнее прогнуться в пояснице, продолжая растягивать пальцами, он спросил, с трудом узнавая собственный низкий и хриплый голос: - Сам-то чего хочешь? Джек медленно, напоказ облизнул припухшие, покрасневшие губы, глядя в ответ совершенно безумными, мутными от желания глазами. Дыхание его сделалось совсем тихим, но осталось частым и неритмичным. Под кожей грудной клетки, казалось, не было ничего, кроме мускулов, сухожилий и ребер, все линии обозначились резче, чем Мерритт помнил. Сжав свободную руку на чужом плече, большим пальцем потерев выступающий шейный позвонок, он ощутил жжение в ладони, как если бы Уайлдер горел изнутри от лихорадки. Вновь потянув на себя, МакКинни устроил его верхом на собственных бедрах спиной к груди, опять прижался губами к шее, и Джек покорно откинулся назад, выгнувшись луком. - Есть у тебя?.. - Есть, - шепотом отозвался Уайлдер, пустым взглядом скользя по трещинам в потолочной краске, тяжело сглотнул, дернув кадыком, и добавил: - Все есть. Но я хочу так. Хочу сейчас. Не могу, Мерритт. Пожалуйста. Он многое был в состоянии вытерпеть: о чем-то МакКинни знал, о чем-то лишь смутно догадывался и давно уже разглядел в Джеке человека, который гнется, но не ломается. До определенного предела, разумеется. До предела, который, судя по всему, остался далеко позади. Тесный, гладкий, обжигающе-горячий, Уайлдер застонал тихо и сдавленно, когда Мерритт, поколебавшись немного, все же исполнил его просьбу. Буквально на пару мгновений веки его смежились, точеные черты лица исказились от безумной смеси боли с чувственным экстазом. МакКинни шептал ему в самое ухо «тише, тише», удерживая за бедра и не позволяя двигаться. - Черт, парень, ты же завтра ходить не сможешь. - Я хочу, - упрямо повторил Джек, открывая глаза, темные и влажные, замершие, как у слепого. – Я так тебя… Он все же умудрился податься назад и вниз, разом насаживаясь до конца, и волна тяжелого, тягучего удовольствия толкнула Мерритта в солнечное сплетение, резко оборвав дыхание. Даже если впереди его не ждало совсем ничего, ни хорошего, ни плохого – одна пустота – может быть, даже очень может быть, только этот миг всего стоил. Двигаясь вместе, грудь к спине, кожа к коже, окончательно потеряв счет и времени, и прикосновениям, они словно бы перетекали друг в друга, как символ Инь-ян, как лента Мебиуса – не разобрать, где заканчивается одна грань и начинается другая. Когда позже МакКинни уложил их обоих на диван, согнув Джека почти пополам, Уайлдер уже улыбался, светло и солнечно, гладил ладонями его скулы и беспорядочно шептал «да, да». А еще позже, много позже, он сказал: - Я почему-то думал раньше, что это важно – уважение. Взаимность. Но по большому счету нет, я смогу с этим жить. Правда, - устроив голову на груди Мерритта, он размеренно и глубоко дышал и, кажется, был на полпути к тому, чтобы отключиться от усталости. – Просто… я бы хотел как раньше, понимаешь? Мы бы могли… Мы ведь друзья или что-то вроде. Пока тебе не надоест или пока ты не встретишь кого-то… - Я сделаю вид, что ничего этого не слышал, - глухо отозвался МакКинни. – Не знаю, приятель, где ты такого набрался, только будет немного иначе. Как и должно быть. Ты перебесишься и вернешься к нашей малышке Луле. Она, кстати, все простит, уж тут можешь мне поверить. Слегка приподнявшись на одной руке, Джек медленно покачал головой. - Жаль, что мне, наверное, времени не хватит, - после короткой паузы посетовал Мерритт, цепко и неотрывно изучая взглядом его лицо. - Времени? - Ага, точно. Объяснить, насколько ты ошибаешься. А еще час или полтора спустя МакКинни целовал его в ванной, прижимая к холодной кафельной плитке.***
- Мне надо было догадаться еще тогда, когда с тобой в первый раз возникли проблемы, - проникновенно, с драматическим сожалением произнес Чейз, откладывая в сторону несвежую газету. – В конце концов, некоторые вещи никогда не меняются. Замерший в дверном проеме Джек, в джинсах, босиком и с обнаженной грудью, нахмурился и с усилием потер ноющую шею. - М-м-м, что? - Понятия не имею, почему так происходит, но все пассии Мердведя словно бы вылезли из одной кунсткамеры. Раньше, правда, были только девочки. Наверное, с возрастом братишка стал слеповат и попросту перепутал, - голос младшего из близнецов буквально сочился ядом, но Уайлдер все еще был склонен это игнорировать. – Как-то, еще учась в старшей школе, я увел у него подружку. То есть, как «увел»: Мердведь молча пускал на нее слюни, не решаясь подойти – и вуаля! Нашелся тот, кто решился. Увы, девица оказалась набитой дурой, к тому же, довольно страшненькой при ближайшем рассмотрении. А вот отделаться потом от нее оказалось не так-то просто. И, можешь себе представить, этот козел даже не поблагодарил меня! Джек молча смотрел на него, ожидая продолжения, но Чейз, очевидно, уже сказал все, что собирался. Помятый, с распухшим, кое-как зафиксированным носом, белозубой улыбкой, с газетой и чашкой ароматного кофе в руках, в окружении потертой мебели и обшарпанных стен, он являл собой поистине странное и противоречивое зрелище. И отчего-то, вопреки всему, был вполне искренне доволен жизнью, что уже само по себе внушало тревогу, учитывая, насколько ненадежным и коварным союзником Чейз оставался. - В качестве будущего зятя, Джеки, ты мне не нравишься. - Пошел ты, - почти беззлобно отозвался Уайлдер, обходя диван и двигаясь в сторону кухни. МакКинни-младший с вежливым интересом пересчитал про себя темные пятна на его шее и плечах. - Здесь очень тонкие стены, - доброжелательно сообщил он в пространство, все же заставив Джека остановиться на полпути и развернуться. – Хорошая слышимость. Никакой частной жизни, конечно, зато и равнодушных нет. Все на виду, все живут дружно и все такое прочее. - И? - Тебя в детстве не учили элементарному уважению к окружающим? Нет? Я так и думал. - Слушай, - сложив руки на груди, Уайлдер скептически хмыкнул. – А тебе вообще есть дело до того, что происходит с твоим братом? Что-то не похоже. Сколько там лет прошло с вашей последней встречи? Десять? А с момента, когда ты предложил выкинуть нас всех за борт самолета? - Я все-таки ближайший родственник, - прищелкнув языком, напомнил ему Чейз. – Хотя ты прав. Мне абсолютно точно нет никакого дела. - Я учту. На свадьбе брошу букет в твою сторону. Когда его широкая спина скрылась за поворотом короткого коридора, МакКинни перевел задумчивый взгляд на дверь комнаты брата, усмехнулся, сведя к переносице прямые густые брови, и покачал головой.