автор
Размер:
358 страниц, 30 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
348 Нравится 716 Отзывы 120 В сборник Скачать

Сказание 3. 1. О союзниках-женщинах и умении лгать

Настройки текста
Господа! Я всё больше съезжаю с сетевого формата в романный, с обилием диалогов и раздумий. Потому здесь - первая часть третьего сказания. Как всегда - вступление, потом встреча в пещере, потом воспоминания - что происходило перед встречей в пещере. Именно воспоминания о подготовке к Состязанию продолжатся в следующей части. Ну, и само Состязание будет, если я не распишусь уж чересчур.       — Я ставлю на небо.       — Я ставлю на море.       — Я ставлю на…       Молчи, Мнемозина, этого не было.       Выглядит насмешкой, фантазией упившегося аэда: трехсотлетняя война, великие битвы, трое братьев — три стороны Силы. Сестры, ждущие братьев с войны, интриги, истребление целых племен, пожары… Война — стоглавая, ненасытная гидра, глотающая судьбы, калечащая жизни…       Кому, спрашивается, и на что понадобится такое выращивать?       Разве что каким-нибудь юнцам. Возомнившим по недомыслию, что они выше самой Ананки. Новоявленным пупам Земли.       К которым вовремя не явилась бабуля с игрушками.       Или, может быть, она там тоже к кому-то явилась? К этому, чужому, который смотрит из отражений неодобрительно — или к братикам его?       Что он там сказал ей — тот, к кому она пришла? «Мне не нужен древний лук, мне нужно что-то получше?» «Не хочу стрелять в отца, так царями не становятся?»       Кажется, я даже иногда вижу его. Белозубого, гибкого, ослепляющего блеском волос. Гордого — зачем такому старые игрушки, такой заведет себе новые…       И бабушка, пришедшая посмотреть на внука, в том моем видении, усмехается сухо и печально. Поднимается, складывает дрожащими пальцами яблоки в котомку. К яблокам кладет белую стрелку из адамантия. Старый, истертый лук. Потом вздыхает и медленно бредет по зеленому лугу, и трава ласкается к ее ногам, а она не замечает этого — грустна и растеряна, словно встретила не того.       А тот, кого она встретила, так и остается — без игрушек и с наивной уверенностью в том, что он знает, как становятся царями.       Наверное, садятся на золотой трон. На голову венец надевают. Выкармливают дикое, безразмерное страшилище — войну, когда могли бы — отсекать ей головы.       И стоят с тремя братьями над пропастью, выстраивают жертвенник, имя которому — клятва, считают потерянных и приобретенных союзников, строгают детей, вызывают восхищение, истребляют народы…       — Малыш, — говорю я этому, который в видениях. — Ты думаешь — так становятся царями?       Дожидаюсь его кивка там — гордого, ликующего. Да! Так становятся царями! В таких кузницах куются правители!       И тогда уже пожимаю плечами.       — Ну, тогда это отвратительные цари.       Эос не жалела росы на траву — сандалии стали мокрыми вмиг. Над головой раздалось заливистое ржание — приветствовала четверка солнечного Гелиоса, как раз выводящего колесницу в полет. Остроглазые красавцы — Ламп и Бройт, по голосам слышно. Ржут призывно, нетерпеливо: «Давай, давай! Заезжай к нам, наши соскучились!»       Всегда хотел себе колесницу — Гелиос, с которым я сошелся лет сорок назад, утверждал, что у меня талант. Коней предлагал даже — смоляных, с таким нравом, что Амалфея обзавидуется.       Только вот по колеснице тебя слишком легко найти. Отследить по летящей четверке скакунов.       А если уж ты — Аид Стрелок…       Лук трепетно соскользнул с плеча, лег на стол неуютного жилища — горной пещеры, кое-как уставленной грубой мебелью, какую сумел добыть мой распорядитель. Вчера в пещере был только стол, да ещё лавка у стены. Сегодня прибавилось ложе, устланное шкурами, кресло взялось откуда-то, светильники — страшные, но все-таки горят. Вода в тазу для омовения. Уют для невидимки.       Шлем лёг рядом с луком — кажется, они там перескрипнулись на столе, подарок и подарок, близкие родичи через тех, кто их создавал. Чем-то даже и похожие — шлем получился лёгким, холодным и серебристым, будто застывшие воды текущей воды переплелись с морозным воздухом. Хтоний — по имени того мира, куда я время от времени наведываюсь втихомолку.       Наверное, лучникам невидимость больше всего к лицу. Можно бы с этим поспорить — кому она вообще к лицу бывает? Только вот что-то титану Титию, который ныне отправился жить в Тартар, спорить не хочется.       Он-то армию собирал. С драконами ездил, договаривался. Уже провозгласил — что сделает с нахальными щенками Кронидами, когда взойдет на Олимп.       Теперь вот драконов нет, Тития нет, а армия… что армия? Разбредется, нового хозяина себе искать будет. Хозяева — они ведь не переводятся       Одно плохо: эти титаны… пока допрёшь, пока в Тартар скинешь. Ещё с отца заметил: хорошо бы на такое колесницу. Везти быстрее, опять же. И устаешь меньше: если шагать по-божественному, изламывать мир вокруг себя, морщить покрывалом, рваться к Великой Пасти в обход всего и вся… спать потом хочется — аж жуть.       Даже есть не хочется — только спать…       Хорошо бы еще — без снов, так дружок-Гипнос неумолим: такое подсовывает… То мать, воющую над телом Крона, то послов этих — от Прометея до людей Золотого века, в первые годы, когда они дружно все убеждали, что мне суждено владычество…       Издевается, наверное, белокрылый.       Нужно будет спросить — пробуждения не он мне устраивает? А то они у меня иногда бывают такими…       Из сна меня вырвал запах еды. Настойчиво растолкал, защекотал нос, зашептал: «Эй, у меня тут утка с приправами в меду, что ж ты такое пропускаешь?!»       — Что, — сказал я, продирая глаза. — Утка в меду?       — Ага, — отозвался девичий голос, — ты ж не жрешь нектара с амброзией. Но от Деметры фиников я тоже притащила.       В голову мне прилетел мой хитон — нечего, мол, смущать.       От удивления я облекся в одежду мгновенно, а глаза продрал еще быстрее.       — Ты как меня вообще нашла?!       — Пф, — сказала Гера, которая расставляла по столу еду, подвинув лук и шлем в сторону. — Твой распорядитель орёт на всю Коркиру. Твоя коза очень громко бодает твоего распорядителя. Мой тебе совет — хочешь скрыться, избавься от этих двоих.       Прислушался — ну да, всё как обычно, Эвклей и Амалфея на два голоса выясняют — кто из них «м-м-м-мерзавец», а кто «отродье Ехидны». Пожал плечами, ополаскивая руки в тазу.       — Этак придется совсем отшельником заделаться. И в мудрецы окончательно прописаться. Как Хирон.       — Тебя и так считают отшельником. И мудрецом, — Гера пораздумала секунду, высыпала оливки на тарелку и добавила решительно: — Идиоты.       И взвизгнула, прикрываясь от летящих в нее водных брызг.       — Так ведь к Хирону же еще засылают на обучение сыновей — особая честь, царского сына учит мудрый кентавр Кронид… ко мне по крайней мере не зашлют.       Слухи, которые обо мне ходят — там от «нелюдимый» до «сумасшедший» и «познавший тайны бытия» — отбивают желание искать моих советов пока еще недостаточно охотно. А вот бешеная коза и не менее бешеный распорядитель…       — И вообще, у добровольного изгнанника и отшельника должно быть что-то такое… чтобы видно было — отшельник. В войны не суюсь, в Состязании не участвую, трона не хочу, уйдите все, у меня коза! И Эвклей еще.       Гера прыснула, прикрываясь углом хламиса. На встречу со мной сестра выбралась в мужской одежде — ни дать ни взять, охотник, если не считать кое-каких форм да пышных, убранных под капюшон золотистых волос.       — Деметра тебя за это безумцем считает, — сказала весело из-за хламиса. — Сидит, мол, полвека в изгнании с козой да с толстым распорядителем, а мог бы…       Мне это многие говорили — не только Деметра. Сразу же после того, как я отправил отца в Тартар. И после того, как вторично заявил, что брать правление не буду. Тогда, помнится, ко мне года три всё советчики ходили — бесконечные, некоторые так и по несколько раз, всех и не упомнишь. Сперва Япет, потом тот же Гелиос, Атлант еще, Прометей, Нерей (этот еще и с извинениями), Фемида, Фетида… Всё убеждали, что я нарушенный порядок ломаю. Что из меня вышел бы отменный царь. Советы предлагали — мол, давай, ты на трон, а мы тебе с головой надаем, тебе и делать-то ничего не надо.       Когда я посоветовал им посадить на трон золотую болванку работы тельхинов и давать советы ей — чтобы еще и головой кивала хорошо бы — они, кажется, все скопом обиделись. Иначе не могу объяснить, почему они объявили меня негласным судией в своих спорах.       Наверное, высмотрели в моем нежелании править какую-то неведомую мудрость.       Очень возможно, что мне подгадил Прометей, с которым мы как-то не сошлись во взглядах. Провидящий сперва все доказывал мне, что я своим решением начал войну, что сейчас — каждый против каждого, что все хотят занять проклятый трон на Олимпе, что я должен немедленно отказаться от своих слов и взять правление…       Когда я поинтересовался — правда ли он хочет, чтобы на трон сел юнец-пастух, Прометей посмотрел недобро. Посмотрел как-то очень провидяще полными жалости голубыми глазами.       А потом всплыло: старший Кронид, оказывается, мудр настолько, что на плечах не унесешь. Он, мол, трон презрел ради своей невозможной мудрости. Давайте у него советы спрашивать!       Это тогда я начал бегать. От тех, кто считал, что я должен править. От братьев, которые считали, что я должен помочь им занять престол (каждому по отдельности). От жаждущих мудрости.       И обрел дополнительный ореол труднодоступности: мол, старшего Кронида нелегко отыскать, зато уж если отыщешь — тогда о-о-о-о!       К сестрам вот первое время наведывался — рыжая худышка Гестия рассказывала, как там мать (никак, всё поет и встречает штормы лицом). Потом как-то стал всё реже.       А Гера нашла меня сама.       Мы с ней тогда двух слов друг другу не сказали — она как поприветствовала меня «Хм!» — так особенно ничего и не добавила. Потом нашла — я тогда скитался по Лесбосу, смотрел, как живут тамошние лапифы.       — Мудрости надо? — скучно спросил я, посмотрев на ее решительное лицо.       Она поднялась с камня, на котором сидела при дороге, одернула мужской хитон и отрезала:       — Без мудрости твоей я как-нибудь обойдусь. Научи меня.         — Чему?        — Стрелять. Научи меня стрелять.        Тут только я заметил, как она смотрит на мой лук — не отрываясь, жадно. Вскинул брови, крутанул в пальцах стрелку из белого адамантия.         — Зачем тебе, сестра? Хочешь богиней охоты заделаться?        Вскинула подбородок, вспыхнула яростно, глянула мне в глаза… остыла, не увидев того, чего ожидала — насмешки. Я просто спрашивал. Просто ждал.        — Где ты вырос, на Крите? — спросила она тогда. — Меня мать отдала Фетиде, своей подруге. Сразу же после рождения. Остальные были в других местах. Нимфы и морские титаниды умеют петь песни. Расчесывать волосы, водить хороводы… только защищаться не умеют совсем.        Она шагнула вперед, стиснув маленькие кулаки — тогда она еще чуть доходила мне до груди. Метнула взгляд, полный пронзительной синевы.        — И когда мать наведывалась… она только плакала. От бессилия. От страха и неумения защитить себя и нас. И нимфы подвывали хором — о том, что вот, придет ее сын, защитник и предназначение… А потом, когда Крон со своими выродками наведался к Фетиде и стал убивать их за то, что они помогали меня прятать… ни одна не попыталась даже кусаться.       Она так и сказала — Крон, будто не была ему дочерью. Так, какая-то малознакомая сволочь, теперь вот в Тартаре.       — Потом Олимп. Мать плакала, Деметра голосила, а Гестия пыталась всех согреть. Братья — ну, какие это вояки, у них еще пока молоко на губах… скажи, тебе когда-нибудь приходилось ждать? Что кто-то придет, защитит, закроет… потому что ты бессилен сам? Совершенно?!       Я не ответил, но она по глазам увидела — не приходилось. Мне — не приходилось. Кивнула и закончила сухо:       — Если вдруг у меня будут дети — я хочу уметь их защитить. Чтобы… не ждать.       Я кивнул. Не сказал, да и она тогда не сказала — что они ждали меня. И что я мог не прийти, мог не выстрелить, мог выбрать не то оружие…       Наверное, тогда мы это понимали все.       Почему она пришла ко мне — я ее тоже не спросил. Потому что не выдам. У них там, кажется, было какое-то четкое представление о роли Геры — у Фетиды и выживших нимф. И у сестер тоже. Что-то о роли будущей царицы, которая ей якобы предназначена.       Не знаю что там с царственной ролью — а вот стрелять сестра научилась быстро. Не из бабушкиного лука и не адамантовыми стрелами — зачем! Но вот из изделия тельхинов она яблоки с камней сшибала — залюбуешься. Зевс вот недавно проверил…       — Забыл спросить. За что ты Зевса-то?       Гера хмыкнула — у нее это получается на редкость хорошо. Сунула мне под нос утку в меду, сама уселась напротив.       — Так он чуть ли не к самой пещере Фемиды заявился. Кукушкой, понимаешь ли — Гестия говорила, он как-то научился превращаться и пользуется этим… ну, в общем, сколько у него там уже детей от смертных? Словом, не знаю я, какие у него были намерения… гуляю себе, а тут эта птаха. Клюв золотой, летит прямо на меня и кукует жалобно-жалобно… Наверное, думал, я эту птичку к груди прижму.       — Угу. А ты ее — стрелой, — сказал я лениво.       — По касательной, и даже не ушибла, — буркнула Гера и тут же надулась. — Разлетались тут всякие, в другой раз не полезет.       Зевс мне это сам рассказывал — в один из редких моих к нему визитов. Открытый младший хлопал по коленке и заливался смехом: «Я к ней! А она лук наводит с таким прищуром: и тихо — «Ну, здравствуй, братик». Сам не помню, как оттуда летел!»       — Вот Тартар, это ж я ее научил, — ляпнул я. Зевс замер, чуть не подавившись медовой брагой. Потом осмотрительно проглотил и только после этого зашелся в хохоте.       Сказал, правда, что так ему еще больше нравится. Когда «добыча труднодоступна».       — Ну, как хочешь, — ответил я ему на это. — А то она задумывалась над тем, чтобы у тельхинов серп попросить. Ну, чтобы с виду как у Геи. Тот, которым Урана… Да и натаскивал я ее не на глаза, сам понимаешь.       Вроде бы, после этого пыл у Зевса немного остыл. А может, он просто перенаправил его на другое — на Состязание…       Состязание! Всех — со всеми! Победитель в котором займет престол Олимпа. И воевать не нужно — так, свою удаль показать. Поиграть мышцами перед судьями.       Судей выбирали лет пять. Или десять — не помню. Склок из-за этого кипело — не сосчитать. Зато и выбрали пятерых — на заглядение. Нерей, Япет, Хирон, Стикс, Фемида Правосудная. Столько честности в одном месте с рождения Геи из Хаоса не собиралось. Потом еще выбирали площадку, обговаривали правила поединков, — и неудержимо славили того, кто подал такую замечательную мысль. Потому что — зрелища, возможность показать себя, старые счеты свести. И никакой войны.       Меня вот тоже в судьи приглашали. Как мудрого отшельника. Только я не пошёл.       Мне, в общем-то, и в пещере неплохо. Коза есть (Эвклей стонет — «Когда ж эта тварь сдохнет», а Амалфея ничего — мекает и секрет долголетия не выдает), распорядитель есть. Сестра вот утку в меду принесла — чем не жизнь бедному, мудрому отшельнику?       Гера вдруг тихо хихикнула, глядя на то, как я сгребаю выращенные Деметрой финики.       — Сестра говорит — ну, что за брат. Нектар не любит, в Состязании не участвует, бегает ото всех. Дворца даже не построил за полвека. Зевс и Посейдон себе — первым делом…, а у этого и дворца нет, представляешь?! А я сказала…       — Ну? Что сказала?       — Что у тебя уже давно есть дворец. Просто живешь ты пока не в нем. А он закрыт, ждет, пока ты в него войдешь. Царский дворец. На Олимпе.       Поднялась, махнула рукой — принесу еще утки, потом, подкормить брата. Подарила прощальный взгляд — острый, сияющий синевой. Исчезла. * * *       Истина смотрит на меня глазами сестры. Там много слов, в этом прощальном взгляде. Так много, что финики Деметры начинают отдавать горечью. «Рано или поздно ты возьмешь трон. Это как с отцом. Ты мог бы выйти на битву с ним когда угодно — но проиграл бы. И потому ты готовился. И пришел тогда, когда был готов. Что ты делаешь теперь? Заключаешь союзы? Учишься править? Неважно, главное — однажды ты будешь готов, и тогда ты придешь за тем, что принадлежит тебе. Потому что привык всё делать сам — а это лучше тебя никто не сделает».       Острая, острее любой стрелы истина — странно, что ее пока рассмотрела только Гера.       Может, я все-таки слишком хорошо притворялся отшельником и мудрецом все это время. Каждым поступком своим кричал: «Да не хочу я править!»       Вот, сестру обмануть не смог. Ата-Обман, подружка по играм, надуется за такое. Скажет — это была отвратительная игра…       Я начал её тогда — после того своего выстрела. Когда настойчиво, истово твердил направо-налево, что не хочу становиться царем. Нет, совсем. Вот потому что сеять рознь не желаю — и не хочу. Да, мне плевать, кто сядет на этот олимпийский трон. Идите вы… в Тартар со своими вопросами, у меня дела. Да, к слову, о Тартаре — вот там у меня и дела. Нужно, понимаете ли, папу туда спихнуть. Эй, никто не поможет мне мать от тела отца отцепить?!       Твердил, когда плачущую мать увели сёстры. Когда всё решилось с телом Крона и был объявлен примирительный пир. На пиру тоже повторял одно и то же — не желаю на трон! Повторял, ловил недоуменные и презрительные взгляды Зевса, Посейдон так вообще у виска крутил, не стесняясь…       Потом, когда все примирившиеся — боги и титаны, сатиры и кто там еще был приглашен на эту попойку… когда все захрапели — вышел во двор, взглянул на звезды. Прикрыл глаза, уловил едва заметный шепот — тот самый, за плечами:       — Радуйся, маленький Кронид… только что ты начал войну.       Тогда открыл глаза и ответил тихо:       — Иногда приходится.       Кровопролитие будет небольшим — когда все воюют против всех… у них уйдет много времени на мелкие стычки. Они будут находить союзников, строить интриги, похваляться друг перед другом пышностью дворцов и заручаться благосклонностью смертных племен. Будут выяснять — кто из них достойнее трона.       — Разве не мог ты предотвратить вражду? Стоило взойти на трон — и…       — Хочешь, я расскажу тебе сказку, Ананка моя?       Примолкла, насторожилась. Там где-то — за спиной? За плечами? Хорошее все же дело — когда таскаешь за спиной незримого собеседника, пусть даже твою Судьбу.       Потому что кем еще может быть эта, со смехом, похожим на зарницу?       — Я не очень хорошо умею рассказывать, но попробую. Смертные рассказывают своим детям у очага диковинные сказки. О мальчиках-пастушках, которые становятся царями. Вырастают в глуши, учатся сражаться и побеждают жестоких тиранов. Потом всходят на трон, принадлежавший отцу… правда, никто из смертных никогда не говорит — как правят пастушки, ставшие царями. Смертные придумывают для своих сказок невнятное «долго, мудро и справедливо». Я знаком с Атой-Обманом — она говорит, что сама подсказала людям такие концовки. И никто из сказителей не задумывался… никогда не задумывался — вот приходит на трон пастушок, у которого козье молоко на губах не обсохло… незваный, нежданный. Ничего не совершивший, кроме свержения старого царя. Вокруг — толпа тех, кто сам желал бы править. Пастушок ничего не знает о своих подданных. И недоумевает — почему под ним колеблется трон? Можно сесть на трон, нацепить на себя венец, окружить себя советниками и делать вид, что правишь. Так становятся царями.       — И это тебе не интересно, маленький Кронид?       — Это мне не интересно. Мне интересно — как становятся Владыками.       Кажется, эта, за плечами, обрадовалась. В ладошки захлопала почему-то. Голос пролился жидким, только что вытопленным из сот мёдом:       — Мне помочь тебе чем-то, маленький Кронид?       — Да, — сказал я тогда. — Ответь мне честно. Скажи мне — что такое быть Владыкой.       Я спрашивал у других. У мудрых людей Золотого века. У нимф — моих воспитательниц. На нынешнем пиру я даже ухитрился спросить об этом у Япета. Все давали разные ответы, а кто-то так даже молчал. Я слышал о преклонении, о величии, о власти. Япет — тот об ответственности что-то нес. Красиво так нес, заслушаешься.       Только голос этой, из-за плеч — правдив и грустен.       — Наверное, ты сам уже догадался, маленький Кронид… Быть Владыкой — значит воевать. Значит — лгать. Значит — пойти на все, чтобы сохранить свое место. Это — значит всегда быть одиноким. У Владык не бывает…       Я молчал. Смотрел на перемигивающиеся звезды — Уран-Небо понуро глядел с небосклона тысячью глаз. Подтверждал каждое слово из-за плеч: да, у Владык не бывает.       Не бывает любви — жены или любовницы.       Не бывает дружбы — подданные или враги.       Не бывает…       Я смотрел на звездное покрывало от подножия Олимпа. Где-то там, наверху, притаился дворец — лег в засаду, приготовился к прыжку. Наверное, хотел навалиться всей тушей на плечи. Пастушку, ожившему пророчеству, будущему царю… Владыке?       — А теперь скажи мне, маленький Кронид. Ты действительно хочешь себе такую судьбу?       Усмехнулся, потрогал лук. Теплый металл мягко вздохнул под пальцами.       — Нет. Но я ее возьму.       — Зачем же тогда?       — Потому что все мы хотим себе не свою судьбу. Воин желал бы быть хлебопашцем. Хлебопашец — басилевсом. Басилевс — философом. Женщина — мужчиной, странник — отцом семейства… Скажи, что было бы — если бы тебя не было? Если бы каждый мог выбирать себе судьбу по своему вкусу?       Из-за плеч донесся вздох. Пролился задумчивый шепот, кажется даже — обиженный:       — Ты думаешь — тогда было бы лучше, маленький Кронид?       — Лучше бы не было. Потому что не всем из нас дано выбирать. Я — ожившее пророчество, Ананка Крона. Я уже выбрал — даже если сейчас попытаюсь все переменить… скажи, что будет, если я и правда попытаюсь все переменить? Молчит, только шелестит чем-то. Свитком своим, наверное. Или просто одеждами — удаляться, что ли, собирается.        — Ты решил брать трон еще до того, как пошел против отца.        — Да.        — Ты знал, что сядешь на олимпийский престол, когда говорил, что не сделаешь этого?        — Да.        — Что же тебе нужно, мой маленький Кронид?         — Мне нужно время.        Ате я потом сказал то же самое. Когда покинул подножие Олимпа и прибрёл на Крит. Вообще-то, хотелось навестить Левку, сказать, чтобы не волновалась об этом мнимом предательстве…, но пошел я — к Ате.        Предстояла долгая игра.        — Ты солгал, — радостно сказала она, когда я нашел ее за плетением венка из одуванчиков. Желтый венок, пушистый, выедает глаза яркостью.        — Да, — сказал я. — И собираюсь лгать дальше.        Амалфея, которая за мной на Крит увязалась, венком была очарована. Ата расхохоталась и нахлобучила козе венок на голову.        Венца, правда, не получилось — получилось царское ожерелье.         — Дальше?        — Дальше. Хочешь поиграть?        Ну, еще бы она не хотела — заискрилась вся. Подруга по играм своим весельем никогда не насыщается, готова играть дни напролет, только боги и смертные почему-то не ценят…        — Во что?        — В настоящего царя. В желанного царя. В мудрого, отважного, сильного, обожаемого подданными царя…         — И откуда возьмешь такого? — поинтересовалась богиня обмана, склоняя голову набок.        Я пожал плечами. Развел руками.        — Да из себя сделаю!        Ата прыснула еще раз — мелкими смешочками. Покосилась на меня. И выговорила наконец:        — Ох, Тартар… это ж сколько работы, подумать страшно! * * *       Работы правда оказалось — на возах не вывезешь. Это тогда я стал Аидом Невидимым, Аидом Мудрым (Аидом Стрелком меня прозвали сразу после того, как я вогнал стрелу папочке в глотку). Аидом Отшельником.       Распорядителя себе завел — со склочным нравом и манерой жрать все, кроме Амалфеи, которая сразу же показала Эвклею — кто тут чья еда (сжевав половину его хитона). Зачем завел? Чтобы было, кому народ гонять от пещеры отшельника. А то коза как-то в одиночку не справляется. Да и пояснить «он проводит время в тишине и в размышлениях, его нельзя тревожить» может разве что с разбегу и рогами в больное место.       У Эвклея же это получалось замечательно. Очередного гостя распорядитель привечал на пороге какого-нибудь моего убежища — при этом сам распорядитель неизменно жрал. И чесал волосатую ляжку, проглядывающую в дыру от хитона, проеденную козой.       — Вот, — говорил распорядитель гостю, — понимаешь… размышлениям предается.       И плевал с таким видом, что сразу становилось ясно — во где у него, Эвклея, эти распоряжения сидят.       Если гость оказывался настойчив — распорядитель пояснял, что от моего желания постичь разумом тайны космоса меня, конечно, отвлечь можно…, но «грозен».       Или открывал тайну — «шатается в окрестностях, размышляет».       Врал, словом, с таким пренебрежительным видом, что ему верили. Оставались ждать меня из раздумий. Или уходили, вздыхая. Что, мол, с него взять, с мудреца? Воевать не хочет, союзов не заключает, к власти не рвется…       Посетители были почти что правы: я не хотел воевать — и готовился к войне.       В странствиях узнавал противника — людей Золотого Века, басилевсов, лапифов, сатиров, кентавров. Бывал в племенах великанов — неузнанный, под чужими именами. Пировал на чужих свадьбах, держал на руках чужих сыновей.       Иногда, впрочем, назывался — когда требовалось кого-нибудь огорошить мнимой мудростью. И просто так — чтобы не расслаблялись.       Они думали, что я скитаюсь просто так — я лгал, скрывался и изучал, и через десяток лет Аид Отшельник знал, кто с кем в родстве, кто кого ненавидит, кто станет следующим басилевсом и чем дышит каждое племя.       Вокруг кипели страсти, все готовились к войне против всех, и я готовился тоже, только — иначе.       Сдерживал обещания. Находил союзников.       — Радуйся, Хтония.       — Вырос, — сказала она, когда нагляделась на меня. Покрутила, так и этак, впиваясь глазами в лицо. Прикусила губу, и морщинок на и без того морщинистом лбу стало больше. — Знаешь, наверное, на кого стал похож?       Я пожал плечами. Прошел за ней по высокому земляному коридору с орнаментом из камней. Сел в земляном зале на кресло из переплетшихся, старых корней. Вода в чаше для омовения рук мигнула, отразила лицо — острые скулы, смоляные волосы, глаза — чернее ночи.       Бороды вот только нет, да еще безумия на физиономии не хватает. А так…       — Оболочка есть оболочка. Жрать своих детей я, по крайней мере, не собираюсь.       — Мало ли, чего ты там не собираешься, внучок, — задорно откликнулась Гея. — Ты вот править не собирался. Помнишь, на Крите-то, когда в первый раз виделись? «Да на кой мне…»       — Так я ведь и сейчас не собираюсь, — отозвался я и уворовал фигу со стола. — Дворца себе не выстроил. Не женился. Амброзии вот не ем. Отшельник, мудрец, кто я там еще?       Мать всего сущего фыркнула носом. Подсунула поближе тарелку с темным медом — угощайся, мол. Спросила напрямик:       — Почему передумал?       — Помнишь, я говорил тебе — начнется война, если я вдруг сяду на трон? Если я не сяду на трон, она еще вернее начнется. Все против всех. Ты заметила, как вооружаются твои дети? Мои братья пока в союзе, но, если вдруг дойдет до раздела власти — будут воевать друг с другом. Я отыграл время — они пока что готовятся, и крупные военные союзы не заключаются…, но рано или поздно битва грянет. Выход может быть только один: на трон должен сесть тот, кто устроит всех.       — Посади Зевса. Или Посейдона, — предложила Гея-искусительница. — Чего тебе стоит, а? Стань за плечом того, кого выберешь, сделай из него правителя… Мне бы знать, куда этот новоявленный правитель меня потом запихнет в благодарность.       — Титаны Зевса не примут. Он противоположность Крону, которого они признавали. И он это знает, потому начнет избавляться от них. Всех. Не остановится, пока не останется… кто там останется? Эпиметей? Прометей вряд ли — слишком правдолюбив. Скажи, о Хтония, тебе понравится такой выход? Отвернулась, дернула ртом. Нервно стиснула в пальцах виноградину. Как, мол, говорить с этим юнцом — непонятно…       — Тебя титаны примут?       — Ты сама говоришь, я похож на Крона.       — Может быть, больше, чем тебе самому хочется, — проговорила тихо и устало. — Что, внучок? Что ты хочешь делать? Говорить с титанами? Предлагать им мир? Всем?       Я поймал ее взгляд — погрузился в густую, мягкую, распаханную ниву, будто бронзовый, отточенный плуг. Выбросил в ответ давнее воспоминание: мальчишка грызет яблоко на зеленой лужайке. Старушка в темных одеждах присела рядом, вцепилась пальцами в траву, шепчет:       — Зачем со всеми, зачем… пошел бы к своей бабке, к Гее-Земле. Сказал бы: давай ты со своими детьми титанами поговоришь. А я твоих других детей из Тартара вызволю. Вызволил бы, а, пастушок?       Вздрогнула, метнула неверящий взгляд: неужели?! Ужели, — кивнул я коротко. Еще как — ужели… Я не стану благодарить тебя за оружие, Мать-Земля. Думаю, Крон тоже не сказал тебе «спасибо» за серп, которым оскопил отца. Ты сердилась на Урана — и вооружила сына. Ты сердилась на сына — вооружила меня. Мы квиты.       Но за мир с титанами я готов платить дорого.       — Ты… пойдешь в Тартар? Освободишь их?!       — Не я. Куда там бедному, мудрому отшельнику. Но твои дети — Циклопы — будут свободны. Если поговоришь с другими своими детьми.       — Не все послушают.       — С теми, кто не послушает, будет как с Кроном.       — Ты хочешь вызволить из Тартара Циклопов — чтобы там освободилось место, Кронид?! Чтобы туда поместились другие мои дети? Мои внуки?       — Я тоже твой внук, — напомнил тихо, и она остыла, уронила руки на стол. — Они смогут выйти, потом. Если принесут мне клятвы. Я не собираюсь начинать войну. Ни с кем.       Я хочу ее избежать.       Она взглянула с сомнением, с подозрением… Потом улыбнулась, процвела румянцем на сухих щеках.       — Хорошо. Помни, что сказал мне сегодня. Когда мои дети будут свободны — я поговорю… с другими моими детьми. Виноград-то будешь?       Больше мы не говорили о деле. Так — делились новостями. Она рассказывала о Рее. О своих других дочерях. О заре времен и новых цветах. Только потом, когда я собрался уходить, она заметила тихо:       — Ты ищешь странных союзников, внучок. Твои братья уговаривают присоединиться к ним богов. Воинов. Басилевсов. А ты… Ата, теперь вот я. Что могут решить слабые женщины?       — Как вить нить судьбы и когда ее обрезать, — сказал я тогда. — Мойры — женщины. И воины рано или поздно возвращаются к очагам, которые поддерживают матери, сестры и жены. И после войн невольно прислушиваются к матерям, сестрам и женам. Сплетни тоже далеко не всегда разносят мужчины.       Мне ли не знать, я достаточно поскитался по селениям смертных. Достаточно держал на руках чужих детей. Помогал хозяйкам и хозяевам советом.       Демонстрировал свою скромность по поводу и без.       Зевса славят воины. Посейдоном восхищаются во время пиров. У братьев полно любовниц, и слава об их прыти идет далеко.       Только вот когда смертные возвращаются в жилища — их встречает неизменное «Климен» из женских уст.       — Ах, такой мудрый, такой скромный, войны не хочет, а рассудительный такой. А эти двое — они что? Они о ком пекутся? Ах, вот нам бы не их, а этого, вот из кого бы хороший царь вышел…       Воины, басилевсы, пастухи… конечно, цыкнут на жен или сестер: знай место! Нам, мол, виднее, за кого воевать. Раз цыкнут, второй раз цыкнут, на десятый — проворчат устало: ну да, Аид Стрелок хорошо бы смотрелся на троне. Только он же, скотина, не хочет на трон, а вот если бы вдруг вернулся — то мы не против…       — И вообще, — сказал я, уже делая шаг наружу. — В любом случае все решает женщина. Не вмешиваясь. Даже… не говоря.       — О чем это ты, внучок? — полетело в спину.       — О том, что у каждого из нас своя Ананка.       Позади раздалось сразу два смешка — очень женских. * * *       Потом я располагал к себе Гипноса — крылатого близнеца Смерти. Расположить оказалось — легко до ужаса, пса труднее приручить. Стоило как-то навестить Ату в ее дворце — и этот прилип.       Намертво, к слову. Болтал обо всём на свете — о матери, о своих детях (их у него сотни три, и все прибывает), о своем братце, мрачном Танате, об Эриниях, о Моме, Хароне… На поверхности — и то за мной шастал. Я с его слов за пару лет весь подземный мир заочно выучил. Сначала. Потом — уже не только заочно, потом я по этому же подземному миру сколько-то раз прогулялся, видел Гекату, видел Харона (этот даже поинтересовался — что я там забыл), как-то раз с Ахероном на кулачках схватился — тому явно было некуда силу девать…       Разведал подходы к Тартару, сунул туда нос пару раз — как внутри-то?       Тьма, выворачивающая наизнанку, прорастающая в твое нутро, переполненная голодом, вцепляющаяся, впивающаяся, желающая поглотить, не отпустить, сделать небытием…       Не особенно понравилось, словом.       А потом я принял приглашение Зевса. Явился к нему на Парнас, во дворец, который тогда только начинал возводиться. Вернее, в шатер — за несколько стадий от стройки.       — Ну, вот и Мудрый явился, — выдохнул младший. Встал, радушно указал на пустое ложе, щёлкнул пальцами — служанка поднесла чашу с вином. — Думали — не дождёмся тебя, брат!       Я кивнул. Сел, привычно натянул на физиономию маску — мудрого брата, советчика, не-воина. Сидит — прелести нимф не обсуждает, о войне не толкует, только внимает.       Рассматривал братьев исподтишка — они вошли в самый расцвет, что Зевс, что Посейдон. Накуролесить уже успели — вон, легенды слагаются о том, как Зевс с какими-то драконами сладил…       Ссорятся, говорят.       Правда, при мне особенно не ссорятся — так, пересмеиваются, поглядывают свысока. Мол, мы вообще-то воюем. Трон своего отца захватываем. А ты зачем вот так?       — Что, брат? — прозвучало после часовой беседы ни о чем. — Много ли мудрости познал на досуге?       — Достаточно.       — А говорят — в пифос Япета не умять, — вставил Посейдон. Он разрумянился от вина. — Знаешь — в доме у Япета стоит здоровущий пифос, куда все болезни и беды загнали? Так в Аиде, говорят, мудрости и побольше будет.       И заржал — понятно, за что Жеребцом прозвали.       Зевс поднял на меня глаза, полные вопроса. Одного и того же вопроса — уже сколько лет…       — Не передумал, — легко сказал я. — Я уже сказал, я не хочу править.       Зевс огорченно вздохнул, развел руками. Мелькнула зарница в блестящих волосах.       — А какая бы история получилась, — сказал. — Представляешь? Трое братьев, Крониды — против титанов! Вместе, плечом к плечу, до конца…       — Чьего? — спросил я тихо.       Зевс поперхнулся, нахмурился. Посейдон — тот был более прям.       — Так их же, конечно, — пояснил мне, несмышлёному. — Если мы, все втроем — тут же и титанам конец!       — А точно только им? — усомнился я, глядя не на пышущего весельем среднего — на мрачного младшего. Тот дернул ртом, нахмурился сильнее. А Посейдон бурлил себе дальше:       — Так, а кому ж ещё?!       Я пожал плечами — мало ли, кому… Может, всем вообще, кто там знает. Хорошо, конечно, представлять это — клятва над каким-нибудь жертвенником, «Мы втроем!», финальная битва, которая зальет кровью Фессалию…       Только кто поручится, что титаны не воззовут в час битвы к старшим братьям, к Гекатонхейрам в Тартаре? И кто поручится, что Гекатонхейры не ввергнут мир в окончательный Хаос?       — Титанам конец — и что потом? — спросил я еще тише. Зевс смотрел пристально и задумчиво, не мигая. Посейдон приподнял брови в красноречивом и немом: «Братец, да ты дурак?»       — Потом — править…       — Кто?       — Что — кто?       — Кто будет править, если мы встанем плечом к плечу? Если завоюем победу втроем — поставите на Олимпе еще два трона?       — Так и не надо, — оживился Посейдон. — Зевс вот выдумал отличную штуку. Мир же и разделить можно. На две… ну, или три части, если вдруг и ты с нами. Один — верховный, на Олимпе… морем тоже вот можно править…       Понятно. С третьей частью еще не определились — кто там знает Стрелка, его на войну-то не уговоришь! А если вдруг уговорят — Зевс еще что-нибудь придумает.       Глава Олимпа, двое наместников… ну-ну.       — И?       — Что — и?       — Кому какая часть? Или вы и об этом договорились?       Зевс, не сводя с меня взгляда, кивнул Посейдону — продолжай, мол. Средний поерошил иссиня-черную гриву, пожал плечами.       — Ну, можно же жребием решить. Знаешь, бросить жребий… и пусть уж тогда Ананка распределяет — кому какая…       Ананка там, за спиной, засмеялась далеким, невеселым смехом.       Да уж, жребий — кому какая, никто ни у кого никакую часть не оспорит… что я там слышал глупее этого — меканье Амалфеи?       Да нет, поспорил бы.       — Понятно, — сказал я.       Зевс засмеялся невесело. Погладил начавшую прорастать бородку.       — Ты думаешь, что мы делим шкуру неубитого медведя. Так, брат? Хорошо. Мы не будем ввязывать в противостояние тебя — ты уже сказал свое слово, ты решил уйти в сторону от войны. Твое слово мы уважаем. Конечно, жаль, что ты не хочешь просто присоединиться к нам — твое слово многое бы значило. Ты победитель Крона…       Как бы от братового голоса у меня вино в кубке не скисло. Понимаю, конечно.       Ты совершаешь подвиги, убиваешь драконов, собираешь армию — а над тобой витает проклятый образ ожившего пророчества.       Ты — великий, могучий, прославленный в песнях, воин, полководец вот…       А этот — пастушок, стрелок, мудрец, отшельник…       И Кроноборец. — последний камень, который перевешивает любые титулы.       В устах воинов: «Эх, жалко — Стрелок не с нами. Как он Крона…»       В устах аэдов: «Я спою вам песнь про Аида Кроноборца»…       В устах женщин: «Ах, конечно, у них подвиги, но Крона-то одолел другой брат?»       — Победитель по случаю, — улыбнулся, пожал плечами. — Мне повезло пустить стрелу прежде, чем он достал серп.       Братья переглянулись с облегчением. Мол, хоть этот понимает. Какой там подвиг, какое сражение — везение, и всё…       — Да, Климен… наверное, Ананка любит тебя, вот и послала лук Урана. Не серп, не копьё — лук…       Они все на него так смотрят — на теплый, шершавый, истертый металл рядом с моей рукой. С почтением и желанием.       Я коснулся лука пальцами. Помедлил, передал Зевсу. Тот покрутил в ладонях, погладил, будто стараясь ощутить… поморщился — что за цацка, совсем для царя не подходит.       — Он ведь как Серп Крона? Принадлежит тому, кому передавался?       Я кивнул. Говорят, Серп Крона не мог удержать никто, кроме отца. Мой лук лёгкий, удержать его просто.       Только вот сотворить, соткать стрелу для него из ничего, из себя самого — не сможет больше никто.       — Серп забрала Гея, — пробормотал Зевс. — Ты знаешь об этом? Мы хватились не сразу, мы же даже не знали, где он лежал… А потом как-то поняли… посмотрели… нам сказали, что она забрала его. Он выплавлялся лишь для одного — того, который в Тартаре. Думаешь, она может использовать его, чтобы Крон…       Я качнул головой. Не думаю, что Хтония жаждет освободить этого своего сына. Особенно по кускам — ибо я сбрасывал в Тартар папашу не целиком, правда, в песнях об этом и не поют…       Серп забрала Гея, лук у меня не попросишь — кроме Стрелка, им никто пользоваться не может… что осталось?       — Оружие тельхинов, — выплюнул Зевс сквозь зубы. — Титаны пользуются таким же. Сделано оно добротно…, но не дает нам никакого преимущества в битве.       Радуйся, бабушка, — подумал я. Видишь, я обещал. Потому что знал, что настанет день для этого разговора.       — Есть другой способ.       Достал из воздуха адамантовую стрелку. Легкую, белую, сияющую в полутьме шатра, будто игрушка.       — Лук Мать-Гея выплавляла из себя…, но стрелы к нему ковали Циклопы.       И ни к чему знать, что лук — одно, а стрелы — совсем другое.       Зевс резко выпрямился, глаза заблестели.       Я не промахнулся.       — Циклопы? Те, что в Тартаре? Предлагаешь…       Я пожал плечами. Не предлагаю, конечно, куда мне. Предлагают воины и полководцы. Равные. Что может тут сказать скромный мудрец?       — Великая Пасть коварна. У кого хватит смелости отправиться в нее?       Даже и не знаю — у кого. Может — у того, кто хочет чем-нибудь перебить, затмить, проклятое, неискоренимое, вечное — «Кроноборец»?       Младший ушёл в Тартар один. Это было ожидаемо — он жаждал подвига, который можно совершить в одиночку. Я даже не провожал его — мне незачем было показывать, насколько хорошо я знаю местные дороги. Я, правда, следовал за ним тайком и даже сунулся во мрак Тартара — кто там знает, если вдруг помочь понадобится…       Не понадобилось: младший справился. Вызволил Циклопов, договорился с ними. После сиял тихой, удовлетворенной улыбкой, показывал подарок: гладкий, внушительно блестящий трезубец. Говорил: стрелы Циклопы ковать отказались («Так и сказали — «Не, такого больше ковать не будем», — поддакивал Посейдон, а мне перед глазами виделась насмешливая улыбка бабули-Геи). А вот трезубец сковали — да еще какой, глаз не оторвать! Ну, у Посейдона — два зубца вместо трех. Тоже неплохо.       Я видел, как они испытывали оружие — в скалистых преддвериях того же Парнаса. Уран-Небо хмурился и подтекал дождем, ветры затеяли перебранку в деревьях, а трое Кронидов…       — Знаешь, как меня теперь называют? — весело спросил брат, когда удар чудесного оружия в пыль раздробил осколок скалы размером со среднего великана. — Ареем — Воинственным. И еще — Поражающим Громом.       Гром при ударе трезубца и правда грянул — раскатился, бахнул по ушам. От удара двузубого копья вывернулись деревья и почва сотряслась под ногами.       — Знаешь, как называют меня? — спросил Посейдон, который казался отлитым из мокрого камня. — Колеблющим Землю, ха!        Потом нахмурился, засопел. Подошел, предложил по-братски.       — Слушай, хочешь — мы тебе у Циклопов что-нибудь попросим? Чтобы получше лука. А то кто там знает — может, война начнётся, а ты как есть…       Зевс вскинулся, глянул на брата с предупреждением. Какое, мол, попросим. Что — попросим, когда у него уже лук Урана?!       Я хлопнул Посейдона по плечу.       — Не стоит. Оружие может быть одно. Знаешь, как меня называют? Аид Тихий.       — А ты предпочел бы другое? — прорвался сквозь хохот Посейдона и ветер тихий вопрос Зевса.       Я улыбнулся. Кивнул.       — Я предпочел бы — Аид Невидимка.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.