Путь к тишине. Часть 2

…Тьма. Тяжесть. Холодная земля давит на грудь, не позволяя вздохнуть. Туда, туда, наверх! Оттолкнуть этот груз, вырваться на воздух, на свет! Он, задыхаясь, отчаянно рвался вверх, пока рука не нашла путь между комьев земли и холодный ветер не коснулся кожи. Он рванулся снова, выдирая себя из земли. Воздух хлынул в легкие, темнота перед глазами поредела. Бесконечно долго он приходил в себя, лежа на рыхлой земле. Потом отдышался и наконец открыл глаза. Первое, что он увидел, была земля. Черная, жирная, без признаков растительности. Он оперся руками на эту землю и приподнялся. Оглянулся. Сначала ему показалось, что его глаза все еще не сфокусировались; он встряхнул головой и поднялся на ноги. Снова осмотрелся… Дыхание остановилось у него в груди. Он стоял в круге чистой земли посреди огромной равнины. И вся она, до самого горизонта, была покрыта трупами. Свежими и полуистлевшими — вперемежку. Чувствуя нарастающую волну панического ужаса, он оглянулся. Пятно чистой земли было не более семи- восьми шагов в поперечнике. А за ним… Повернувшись кругом, он увидел кромку леса. Не слишком далеко. Добраться бы туда… Он шагнул к краю чистой земли. Долго смотрел под ноги, но так и не смог заставить себя ступить на мертвые тела. Но как иначе? Земля покрыта ими полностью. Он, не выдержав, отшатнулся и закрыл руками лицо. Что-то изменилось вокруг. Осторожно он отвел руки от глаз. Трупов не было. Лес казался ближе, и до него простиралась ровная рыхлая земля. Все еще неуверенный, он осторожно ступил босой ногой вперед. Ничего не произошло. Он сделал еще шаг. Потом еще. Лес приближался, круглое пятно земли, где он выбрался на поверхность, удалялось. Он шел, осторожно ступая. Еще немного. Он уже видел деревья и кусты, радовался скорому избавлению, когда все вмиг изменилось. Рыхлая земля заколебалась, покрылась рябью. Из нее, как трава, поднялось множество рук. Холодные костлявые пальцы вцепились ему в ноги. Он закричал, отчаянно вырываясь, но руки не отпускали. Трупы, недавно виденные им, теперь вырастали из земли. Он оказался в самой гуще жуткой толпы. Лица — все до единого! — были ему знакомы. Друзья, подруги, жены, любовницы, просто хорошие соседи. Все обезображены смертью, одни больше, другие меньше; все тянут к нему руки, пытаются схватить, удержать, увлечь за собой… Куда?! — Нет! Не надо! — завопил он в ужасе. Рванулся прочь от этих лиц и рук, но упал в точно такие же руки, шарахнулся и от них, но они не выпускали. Мертвая тишина, в которой вязли звуки его голоса, сопровождала эту сцену, делая происходящее еще более жутким. — Не надо! Нет!!! Земля колебалась, становясь похожей на болотную жижу, ноги проваливались. Руки мертвецов все тянули, тянули его вниз, и стылая грязь готова была поглотить его... * * * «Нет!!!» Он рывком сел, отшвырнув одеяло, и с трудом перевел дыхание. Оглянулся. Кедвин спала, и он порадовался, что не потревожил ее. Пришлось бы объясняться. От недавнего хмеля не осталось и следа. Попытка утопить тревоги в стакане с вином не удалась. Следовало ожидать. Он осторожно встал с кровати, собрал одежду и выскользнул из спальни. Натянул брюки, набросил на плечи рубашку, вышел в коридор. Никто его не заметил — после шумной вечеринки население дома спало мертвым сном. Запершись у себя, Митос вновь разделся и повалился на кровать. Он сам не знал, как решился на то, что только что произошло. И не знал, что будет делать, если Кедвин усмотрит в их маленьком приключении что-то для себя оскорбительное. Хотя видят боги, он никак не хотел ни оскорбить, ни унизить ее! О том, чтобы снова уснуть, нечего было и думать. Он знал, что именно таится там, откуда приходят ночные грезы, и не хотел снова прикасаться к кошмару. В приоткрытое окно ворвалась струя холодного воздуха; прикосновение ветерка к обнаженному телу вдруг оживило память о других, давних событиях… * * * Англия, 12 век …Поток холодного утреннего воздуха настойчиво ворвался в приоткрытое окно, и сэр Бенджамин открыл глаза. Первое, что он понял, проснувшись, — это что он порядком замерз. Конечно, оставил открытым окно, а потом во сне сбросил одеяло. Значит, опять снился этот проклятый сон. Хотя на сей раз в памяти не задержался. На сей раз. Можно было забраться под одеяло и отогреться, но он решил не расслабляться. Все равно пора вставать, забот впереди много. Вчера вечером он вернулся в свой замок после двухлетнего отсутствия. Естественно, дел будет хоть отбавляй, несмотря на то, что он полностью доверял своему управляющему. Первым делом нужно съездить в церковь. Нет, не ради демонстрации особенной набожности. Там появился новый священник, и с ним надо бы познакомиться. Маргарет, дочь управляющего, вчера за ужином с восторгом рассказывала о нем. Сэр Бенджамин слушал с улыбкой, больше глядя на девушку, чем вникая в смысл слов. За два года его отсутствия она превратилась в настоящую красавицу. Стройная, тоненькая, с пышными белокурыми волосами и неожиданно ярко-голубыми глазами, она казалась воплощением нежности и чистоты. Таким же чистым было ее восхищение новым настоятелем — он, видно, казался ей ожившим святым. Но и это не побудило бы сэра Бенджамина начать день с посещения церкви, если бы не имя преподобного отца. Дарий. Совпадение? Мало ли, кто еще мог носить это имя. Но нужно проверить… Другая забота — Роберт. Его отец недавно погиб в одной из мелких усобиц, и ему, сэру Бенджамину, предстояло позаботиться о сыне былого соратника. Он сам вызвался. Потому что знал то, чего не знал больше никто из окружения Роберта. Мальчику предстояло стать Бессмертным. Может быть, не скоро, а может, уже завтра. Вот это сейчас и было главной заботой сэра Бенджамина. Роберт был, по его мнению, воспитан просто отвратительно. Высокомерный, избалованный исключительным положением в доме, не способный видеть ничего и никого, кроме любимого себя. Дело было даже не в морали; для Бессмертного такой набор качеств — как камень на шее, рано или поздно утопит. Как расколоть эту скорлупу? Как научить мальчика видеть больше и желать больше, чем ублажение сиюминутных прихотей? Может, Дарий? Если это тот самый Дарий. Раздумывая, он встал с постели, выглянул в окно, убеждаясь, что начинавшийся день обещает быть ярким и солнечным, потом прошел к дверям и позвал слугу одеваться. За столом он объявил о своем намерении отправиться в церковь, познакомиться с отцом Дарием, и велел Роберту собираться — ехать с ним. Тот скорчил недовольную гримасу — ехать знакомиться с каким-то священником! Но спорить не осмелился. Вскоре они вместе выехали из замка. Cэр Бенджамин поглядывал на воспитанника с лукавством: долго ли продержится у того на лице кислая мина в столь прекрасное утро? Роберт молча смотрел на дорогу, время от времени откидывая с лица непослушные пряди светлых волос. — Ты чем-то недоволен, Роберт? Разве не прекрасно совершить небольшую прогулку в такое утро? — Я не понимаю, — сказал Роберт, хмурясь. — Зачем тебе ехать в церковь самому? Ты мог просто вызвать к себе этого священника. Ты же хозяин здесь! — Мог или должен был вызвать? — в свою очередь, нахмурился сэр Бенджамин. — Именно потому, что я здесь хозяин, я делаю то, что считаю нужным и правильным сам, а не то, что представляется таковым тебе. Роберт смутился: — Прости… я не хотел тебя оскорбить… Но разве вызвать его в свой замок не более прилично правителю? — Прилично? А что неприличного в том, чтобы отправиться к нему лично? Что обязывает меня сидеть в замке, если я хочу совместить приятное с полезным? Спокойно прогуляться хорошим утром, а заодно взглянуть на нового священника. Какие правила приличий я здесь нарушаю? — он помолчал, потом, не дождавшись ответа, продолжил: — Временами ты рассуждаешь странно, Роберт. Эти воззрения были в ходу в доме, где ты вырос? — Ну, не совсем… Но я думал… — Думай почаще, это полезное занятие. А вот уже и наша церковь! Они спешились и оставили коней у ворот. Потом поднялись ко входу. Еще не вступив под своды небольшой церкви, сэр Бенджамин знал, что в одном его предположения верны: новый настоятель — Бессмертный. Войдя, он увидел стоящего у алтаря человека в одежде священника. Он не знал Дария в лицо и не мог уверенно сказать, его ли видит перед собой сейчас. Тот шагнул вперед, в полосу яркого света, падавшего сквозь окно. Сэр Бенджамин, вглядевшись, четко понял, что никем другим этот человек быть не может. — Мир тебе, преподобный отец. — И тебе мир. Ты ли сэр Бенджамин, хозяин этих мест? — Да, это я. А это Роберт, сын сэра Брайана из Йорка, мой воспитанник. Роберт поклонился без особого почтения. — Могу я поговорить с тобой о важном деле? — Конечно. Прошу в мой кабинет. — Благодарю… Роберт, подожди меня снаружи. Они прошли в небольшой кабинет, в котором более всего места занимал массивный стол, заваленный книгами. Дарий предложил гостю стул, потом сел сам. — Итак? Сэр Бенджамин, откинувшись на высокую спинку, некоторое время внимательно его рассматривал. — Значит, это ты, — сказал он. — Я много о тебе слышал, Дарий. В том числе от человека по имени Грэйсон. Дарий коротко вздохнул и нахмурился: — Вы с ним друзья? — Я не стал бы называть это дружбой. О, не нужно пугаться. Я не собираюсь сообщать ему, где ты находишься. — Я не боюсь. Но эта часть моего прошлого — не то, о чем хочется вспоминать. — Мы выбираем путь и должны быть готовы к тому, что кто-то с этим выбором не сможет согласиться, — спокойно сказал сэр Бенджамин. — Одно это не делает выбор ошибочным. Полагаю, твое решение было принято не просто от головной боли после хорошей попойки? — Нет, разумеется, — усмехнулся Дарий. — Замечательно, — с улыбкой произнес сэр Бенджамин. — Надеюсь, мы поймем друг друга. Я хотел бы видеть тебя в числе своих друзей. И надеюсь, что сам смогу быть тебе другом. — И кто же ты? — пристально глядя на него, спросил Дарий. — Не нужно громких титулов. Я знаю, что настоящий сэр Бенджамин умер двадцать два года назад, очень далеко отсюда. Он был похож на тебя достаточно, чтобы тебе удалось обмануть людей, не видевших его несколько лет. Но моя память лучше. О, не нужно пугаться! Я не собираюсь кричать о твоей маленькой тайне на каждом углу. — Неплохо, — улыбнулся сэр Бенджамин. — Да, это не мое имя. Но, полагаю, я его еще ничем не опозорил. — Ты его прославил, — сказал Дарий. — Сэр Бенджамин не был плохим человеком. Но он был полной посредственностью, во всех отношениях. О тебе этого не скажешь. — Со стороны виднее, — хмыкнул сэр Бенджамин. — Но я хотел поговорить с тобой не о моем покойном предшественнике. — О чем же? — О Роберте. — О твоем воспитаннике? И что с ним? — Возможно, ты еще не успел этого понять, но он — пред-Бессмертный. И волей случая оказался на моем попечении прежде инициации. Надеюсь, в нашем случае это к лучшему. Я не хотел бы, чтобы он стал Бессмертным именно сейчас. — Почему? — Он образчик редкой испорченности. Полное отсутствие понимания чего бы то ни было, кроме собственного весьма извращенного представления об исключительности. — Не понимаю, что тебя так удивляет, — развел руками Дарий. — Среди Бессмертных подобное встречается нередко. — И до каких лет доживают столь цельные натуры, Дарий? Мне пришлось потерять слишком многих учеников только потому, что они не были способны осознавать свое место в меняющемся мире. Он осекся и замолчал, поняв, что сказал лишнее. Какого черта! Он что, уже настолько доверяет этому человеку?! — Продолжай, пожалуйста, — сказал Дарий. — Осознание изменчивости мира требует большого опыта и мудрости. Я понимаю твое желание оградить ученика от ошибок, каждая из которых может стать роковой. Но чего ты хочешь от меня, кроме того, чтобы я не задавал тебе лишних вопросов? Сэр Бенджамин справился с минутной растерянностью: — Я хочу, чтобы ты стал его исповедником. Духовным наставником. Возможно, совместно мы добьемся большего, чем я один. — Хорошо, — улыбнулся Дарий. — В конце концов, это мой долг… А тебе самому не нужен исповедник? — Если будет нужен, я приду к тебе. Благодарю за поддержку. Мне пора. Он встал. Дарий тоже поднялся — проводить гостя; когда они дошли до выхода, он сказал: — Если будет нужно, присылай за мной в любое время, — сказал Дарий. Это были слова равного, не слуги и не подданного. Сэр Бенджамин коротко поклонился, давая понять, что оценил сказанное, и покинул церковь. Солнечное утро показалось ему еще более свежим и чистым. А может, его просто покинуло ставшее привычным ощущение одиночества. Уже есть человек, которого он может позвать в любой момент, не боясь, что зов не будет услышан. Ему было знакомо это чувство. Но тогда, прежде, он изгнал его из своей души, вырвал, как ему казалось, с корнем. Так приятно испытать его вновь! * * * Митос перевернулся на кровати и натянул на себя одеяло. Хватит мерзнуть, еще не хватало подхватить какую-нибудь дурацкую простуду. Дарий и Ребекка. Его самый близкий друг и самая прекрасная возлюбленная. Оба ныне мертвы, убиты негодяями без чести и совести. И — злая ирония! — ни за кого из них ему не довелось отомстить. Прежде ему виделся особый смысл в том, что оба раза мстителем оказывался один и тот же человек. Дункан МакЛауд. Тогда это казалось ему добрым знаком. Теперь он не был в этом уверен. * * * …Он сидел на обрубке древесного ствола и смотрел на серую гладь маленького лесного озера. В спортзале он сегодня не был, ограничившись короткой разминкой прямо в комнате. Завтракать в общую столовую тоже не выходил, поэтому не встречался ни с кем, в том числе с Кедвин. Ему казалось, что, приехав сюда и пожив некоторое время в спокойной, безопасной обстановке, проще будет найти нужные слова и ответы на вопросы. Оказалось, наоборот. Он снова не знал, как поступить. Это само по себе было состоянием неприятным. Он пошарил в кармане и достал зажигалку. Задумчиво повертел в пальцах. Курить не хотелось. Он отрешенно уставился на блестящую вещицу. Роль сыграна, больше нет нужды в этой личине. Или все-таки не сыграна? Почему образ, им же придуманный, не хочет его отпускать? Все ли дела, связанные с этим образом, он закончил? Не все, мрачно подумалось ему. Одно осталось. Ни к чему пытаться обмануть самого себя. Приглашая Кедвин на эту «загородную прогулку», он надеялся выбрать время спокойно и откровенно поговорить. Так, как не пришлось в свое время поговорить с МакЛаудом. О, не потому, что душа желала поделиться грузом, — нет! Просто сейчас это был самый безопасный путь. Кедвин много видела и слышала, она захочет выяснить, что все это значит. И ждать, пока ее «просветят» МакЛауд или, хуже того, Кассандра, было бы очень большой глупостью. Приняв такое решение, Митос будто нарочно себе самому усложнил задачу. Вряд ли Кедвин вообразит, что он намеренно пытался внушить ей какие-то чувства к себе, прежде чем затевать откровенные разговоры. Но теперь все будет намного труднее. После такой ночи вывалить на нее эту кучу дерьма! «Знаешь, дорогая, я тут подумал, все было замечательно, но тебе, пожалуй, стоит кое-что узнать». Представив себе эту картину, Митос не выдержал и полез в карман за сигаретами. Каким идиотом можно быть и в его годы! Конечно, усталость, бессонница, кошмары — ничего странного, что немного сдали нервы. Хотелось забыться, пусть и ненадолго. Но разве от этого легче? Он докурил сигарету и подумывал, не достать ли следующую, когда воздух всколыхнулся, обозначая Зов. Митос невольно напрягся и привстал, оборачиваясь. По тропе к озеру направлялась Кедвин. * * * Она подошла, остановилась рядом. — Можно сесть? Он молча отодвинулся, давая место. Она села, запахнув плотнее полы пальто и зажав ладони между колен. Некоторое время тоже молча смотрела на озеро. — Ты ничего не хочешь мне сказать? Вопрос прозвучал буднично и бесцветно. Митос коротко вздохнул: — Ты о вчерашнем? Извини, я был пьян. Больше такого не повторится. — Мы оба были пьяны. Я имела в виду другое. По-моему, нам нужно поговорить. — Об истории с МакЛаудом?.. — Дело не только в МакЛауде, Митос. Он чувствовал, что теряется. Думая о предстоящем разговоре, он упустил из вида, что Кедвин может взять инициативу на себя. — Кедвин, ты не должна… — Я была «не должна» до прошлой ночи. Он вопросительно приподнял бровь. — Я не спала, когда ты уходил. Прежде, чем проснуться, ты несколько минут стонал и метался во сне. Мне кажется, что позапрошлой ночью было то же самое. Что это, Митос? Прекрати изображать святое неведение, ты же не затем привел меня в эту глухомань. Ты прекрасно знаешь, что с тобой происходит, и знаешь, с чем это связано. Так что есть ли смысл играть в прятки? — Играть в прятки, — горько усмехнулся он. — Если бы все было так просто! Она помолчала, снова глядя на озеро, потом сказала: — Знаешь, как-то давно Ребекка рассказала мне одну историю, приключившуюся с ней в молодости. Может, конечно, я и ошибаюсь… но, мне кажется, это может помочь тебе собраться с мыслями… * * * Греция, ок.500 г. до н. э. — Они были здесь, только что! — сдерживая коня, доложил разведчик. — Следы идут туда. Он указал рукой. — Я знаю, куда они так могут попасть. Мы немного сократим путь, если проедем через тот лес! — Отлично, — сказала Ксантия, в последний раз оглянувшись на потрепанный караван, который удачно спасло их появление, и решительно осадила затанцевавшую было лошадь. — Показывай дорогу! — Но, госпожа! Ты хочешь отправиться сама? — Почему нет? Их всего четверо, преимущество — пять к одному. Двадцать опытных воинов защитят меня от четверых разбойников? — Стоит ли рисковать? Случайная стрела или дротик… — Хорошо, я подожду вас на безопасном расстоянии. Но не здесь! Вперед, мы теряем время! Ей пришлось поступить именно так — следить за стычкой с расстояния, на котором не могли достать стрелы. Рука сама тянулась к мечу, а горячая молодая кобыла, приученная повиноваться малейшему движению ног всадницы, так и рвалась вперед. Но это был ненужный риск. Ах, какая замечательная возможность! Ксантия много слышала о Четырех и подозревала, что они не простые смертные. Значит, чтобы остановить их, нужно больше, чем выстрел из лука. И вот теперь, если удача на ее стороне, они окажутся у нее в руках! А уж она будет точно знать, что они такое, и разберется, как с ними поступить. Легенды легендами, а неуловимая эта четверка доставляла много хлопот. Все прошло не так успешно, как ей хотелось. Схватить всех четверых ее воинам не удалось. Они приволокли с собой только одного. Их пленник был Бессмертным. Замечательно! — Только один? — спросила она, рассматривая пойманного разбойника. — Да, госпожа, — отозвался командир отряда. — Удивительно, но они сумели уйти. Нам повезло, а то бы и этого упустили. Она кивнула: — Я верю, что вы сделали все возможное. Недаром до них никто не может добраться. Посмотрим, кто попал нам в руки! Она спрыгнула с коня и подошла ближе. Видно было, что четверо сильных мужчин удерживают пленника с трудом — если бы не меч, приставленный к его горлу, он бы вырвался. Ребекка окинула взглядом его фигуру, пригляделась к лицу. — Он не из греков, это точно… Я хочу с ним поговорить. Наедине. — Но, госпожа, это опасно. Что, если у него припрятано оружие?.. И потом, ты же слышала, что о них рассказывают. Кто знает, на что они еще способны? — Ну так обыщите его и разденьте, чтобы негде было прятать оружие. А колдовства я не боюсь. По тому, как гневно сжались кулаки пленника, стало ясно, что греческую речь он понимает. Чтобы выполнить приказ, его пришлось оглушить. Ксантия спокойно наблюдала, как с него стаскивают оружие, доспехи, потом одежду. Когда на нем осталась только куцая набедренная повязка, Ксантия махнула рукой: — Привяжите его к тому дереву и приведите в чувство. Выполнили незамедлительно. Пришел в себя пленник не сразу, даже после того, как его окатили холодной водой из ближнего ручья. Ксантия отослала свиту, повторив, что желает поговорить с ним наедине. Когда воины удалились на расстояние голоса, она достала из сумки кусок чистой ткани, присела рядом с еще бесчувственным пленником, запрокинула ему голову и начала осторожно вытирать лицо. Мокрые черные волосы его уже не торчали дикими прядями, синяя краска, которой было раскрашено лицо, мало-помалу исчезала, оставаясь на ткани. Наконец Ксантия отодвинулась и удовлетворенно кивнула сама себе. Потом внимательнее всмотрелась в тонкие, аристократические черты. Как этот человек мог оказаться среди разбойников? По своей воле или по принуждению? Он Бессмертный. Какой силой можно принудить его к чему бы то ни было? Она отодвинулась еще на шаг. Он был красив, как ожившая статуя. Сколько известных ей художников возносили бы благодарности всем богам, доведись им заполучить такую модель! Может ли столь совершенная форма быть пустой или наполненной только злобой и ненавистью? Он пошевелился, вздохнул и открыл глаза. Дернулся, оглянулся, пытаясь оценить свое положение. Потом уставился на Ксантию. Она была уверена — он не знает, как себя вести. Больше того, он боится! Боится ошибиться. И отчаянно соображает, что лучше сказать и сделать. Она встала и откровенно прошлась взглядом по почти обнаженному телу, намеренно сверху вниз. Его связали так, что он не мог ни отодвинуться, ни отвернуться. Румянец проступил на его бледном лице. — Ну, что смотришь? — зло бросил он по-гречески. — Думаешь, не успеешь наглядеться? Успеешь… Знаешь, что с тобой сделают мои братья, когда придут за мной? Ксантия улыбнулась. Первая попытка. Она приблизилась и стремительным движением извлекла из-за спины меч. — Я знаю, что они сделают с тобой, — сказала она, приставляя меч к его шее. — Похоронят. Возможно, с почестями. Если ты не вспомнишь, где находишься. Он проводил взглядом движение клинка, потом сказал без малейшей агрессии: — Извини. Это было глупо. — Так-то лучше. Первая попытка оказалась неудачной, что он попробует теперь? Ксантия присела на одно колено, опершись на меч: — Кто ты? — Зачем тебе знать? — Мне интересно. Ты Бессмертный. — Мы все Бессмертные. — Но почему ты? — Не задавай глупых вопросов, — зло усмехнулся он. — Ты думаешь, меня кто-то заставил? Хочешь спасти несчастного? Не выйдет. — Не хочу я тебя спасать. И о ваших «подвигах» я наслышана. Просто я не верю, что ты… — Ну так посмотри на меня получше! — Нет, — возразила она, встала, ушла к своей лошади и достала из сумки небольшое зеркало. Вернулась. — Ты сам посмотри на себя. Он глянул в зеркало и нахмурился. Ему неприятен вид собственного лица? Или все дело в том, что исчез дикарский раскрас? — Что тебе от меня нужно? — Ничего. — И ты не хочешь узнать, где мои братья? — На что мне твои братья? Если они окажутся настолько глупы, что объявятся, мы переловим их так же, как схватили тебя. Я не буду пачкаться. Прикажу своим воинам убить их. А что делать сейчас с тобой, я еще не решила. Это зависит от тебя. Он долго молчал, потом спросил уже без тени злобы, устало: — Что ты хочешь получить за мою жизнь? Она в свою очередь усмехнулась: — Тебя. — Меня? Что это значит? Я должен стать твоим любовником? Или рабом? — Нет. Я хочу, чтобы ты перестал быть их рабом. — Не понимаю. — Так подумай. Ты ведь умеешь, правильно? — она придвинулась ближе. — Я не верю, что ты с ними по доброй воле. Если я отпущу тебя сейчас… Она не договорила. Он наклонился вперед, насколько позволяли державшие его веревки, и поцеловал ее в губы. Повисла долгая тишина. Потом Ксантия медленно произнесла: — Сделаешь это еще раз — и умрешь. — Тогда сделай это ты. Она снова усмехнулась: — А ты наглец! Вот только на сей раз ты просчитался. Ты знаешь, что красив и что умеешь производить впечатление. Думаешь, что я поддамся твоему обаянию. Он молчал, и она продолжила уже шепотом: — А может, ты готов жизнь отдать за…? Он глянул вниз. Острие ее меча упиралось ему в грудь. Она так и не смогла тогда понять, что за выражение было в его глазах, когда он снова посмотрел ей в лицо, прежде чем наклонился и поцеловал ее второй раз. …Она перерезала веревки, дав бездыханному телу свалиться на землю, укрыла его же плащом, потом вскочила на лошадь и, больше не оглядываясь, скомандовала выступление. Вопросы задавать ей никто не стал. Убила и убила. К чему тревожиться из-за разбойника? * * * — Это был ты? — спросила Кедвин, закончив рассказ. Митос не ответил. Молчал, перекатывая в ладонях зажигалку, потом встал и, уйдя к самой кромке воды, отвернулся. Что бы он ни думал прежде, это откровение застало его врасплох. Он не ожидал, что подробности его знакомства с Ребеккой известны кому-то еще. — Значит, он сказал правду, — произнесла Кедвин. Эта вроде бы невинная фраза внезапно обожгла Митоса, как пощечина. — Кто? — спросил он, не оборачиваясь. — МакЛауд. Он пытался намекнуть мне, что за тобой числится нечто, что может мне не понравиться. Значит, это правда. — Нет, — Митос медленно повернулся. — Это не правда. Это половина правды. Он чувствовал, что не нужно говорить все это вот так, но остановиться не мог — усталость и нервное напряжение брали верх. — Я был не просто одним из Четырех. Я создал эту легенду! Без меня Четверо никогда не стали бы чем-то большим, чем мелкая разбойничья шайка. Они были актерами в моей пьесе. А я был и автором, и режиссером! Нравится тебе такая правда?! Кедвин смотрела на него, напряженно выпрямившись и хмурясь. При последней фразе она решительно встала: — Митос, что с тобой? — Со мной? Ничего, — произнес он, дрожа от ярости. — Слишком много в последнее время развелось правдоискателей. Конечно, он сказал правду! Можешь пойти и расспросить его, при каких обстоятельствах ему самому пришлось эту правду узнать! И если ты… Кедвин, подойдя вплотную, подняла руку и прикоснулась кончиками пальцев к его губам. Митос осекся и замолчал, вспомнив, где находится и с кем разговаривает. Он попытался возразить, но Кедвин мягко обхватила его за шею, притянула к себе, и все так же молча закрыла ему рот поцелуем. — Ну что? Успокоился? — спросила она, отстранившись. — Тогда давай все с начала и по порядку. * * * Разговор получился долгим. Митос, устыдившись своей вспышки, говорил легко, хотя и без большого удовольствия, примирившись с необходимостью поделиться тем, что привык держать при себе. Кедвин правильно уловила его настроение. Не прерывала и не торопила, слушала все подряд, не гадая, относится это к делу или нет, и собирая в одну картину про себя. К тому времени, когда они, устав сидеть на одном месте, неторопливо пошли по тропке вокруг озера, картина эта уже была достаточно ясной. — Да-а, вот как все объяснилось, — проговорила Кедвин. — Мне всегда чудилось что-то… слишком искусственное в этой истории о Союзе Четырех. А это всего лишь легенда! — В каком-то смысле так и есть. Подумай сама: что реально могут сделать всего четыре Всадника, будь они хоть четырежды Бессмертными? Разорить крошечную деревушку нищих кочевников? Ограбить караван, хозяева которого решили сэкономить на охране? Разве этого достаточно, чтобы держать в страхе города и государства?.. Любая шайка разбойников-смертных управилась бы с той же работой не хуже. Для того же, чтобы сотворить живучий образ, не нужно иметь великую армию. — О да, — вздохнула Кедвин. — Я догадывалась, что ты редкий негодяй, но такого, признаться, не ожидала. — Спасибо за комплимент. — Не за что… Кое-чего я все-таки не понимаю. Этот тип, Кронос… Да, такая порода людей мне известна. Но скажи, пожалуйста, что тебя связывало именно с ним? Легенда легендой, но ты был способен на большее, нежели создавать имидж мелкому разбойнику. — Да, верно. — Тогда ради чего ты тратил на него силы столько времени? Митос тяжело вздохнул: — Признаться, я надеялся, что ты не станешь в это углубляться. — И тем не менее… — Ты знаешь, что такое Стокгольмский синдром? — Примерно представляю. — А я это знаю по собственному опыту. Хотя слов таких в то время, конечно, не было. — Постой, — Кедвин даже остановилась, — Ты хочешь сказать, что он тебя заставил? — Нет… Не совсем. Он не заставлял меня присоединяться к их команде или выполнять его приказы, если ты это имеешь в виду. Но он нашел способ привязать меня к себе. Поверь, он был больше, чем просто мелкий разбойник. — И как? — тихо спросила Кедвин. Митос качнул головой: — Честно, я не хочу об этом вспоминать. А рассказывать, тем более. Это был его особенный талант. Знаешь, бывают моменты, когда наше Бессмертие оборачивается против нас, лишая возможности хотя бы в смерти найти освобождение. — Ты, и вдруг жалеешь, что не мог умереть? — приподняла брови Кедвин. — Вот это сюрприз! — Может быть, может быть… Теперь это уже не имеет значения. Смерть тогда была единственной возможностью сохранить свободу, сохранить себя прежнего. Этого мне было не дано. А теперь ничего уже не изменить. Я сломался… Нет, он не хотел, чтобы я потерял рассудок. Я был нужен ему в здравом уме. Но это ведь только говорится, что нельзя заставить человека полюбить. Можно, и еще как. — Значит, он таким образом добивался любви? — скривила губы Кедвин. — Не только. Я получил то, чего хотел. Избавление от вечного одиночества и страха. Ты, наверно, тоже знаешь, что это такое, — вдруг почувствовать, что ты не один. Уже только этого было достаточно, для меня. Но Кронос видел и другое. Он знал, чувствовал, насколько я сильнее его, и понимал, что не сможет удержать меня, если однажды я решу уйти. Он мог просто запугать меня… но и этого ему было недостаточно. Митос помолчал, глядя себе под ноги, потом закончил уже совсем тихо: — Я не мог ни убить его сам, ни пожелать ему смерти. Я боялся. Боялся потерять его. Боялся даже просто огорчить или не угодить… Это продолжалось недолго, даже такая зависимость со временем слабеет. Но кое-что осталось навсегда. — Ты мог убить его тогда. — Мог… и, вероятно, должен был. Он отвернулся и снова посмотрел на озеро: — Он ведь уже не был таким, как прежде… Человек может играть роль хоть бога, хоть кого угодно еще, но когда он сам поверит в легенду, придуманную для других, для него все кончено. С Кроносом так и было. Он продолжал слушать меня, мои советы, планы. Но по-настоящему уже не слышал. Не слышал, когда я пытался объяснить ему, что не хочу больше так жить, что вырос из этой жизни, как из старой одежды. Что будущего, какого я хотел, у Всадников нет и быть не может. Нужно было видеть, как он обшаривает очередной труп у дороги, прячет в сумку добычу и рассуждает при этом с немалым пафосом, что мы, Всадники, делаем историю! Смешно. А мне хотелось плакать. Голос его на последних словах дрогнул. Воспоминание было одним из самых болезненных, хотя признаваться в этом он и не хотел. — Митос, я… — начала Кедвин, но споткнулась, ища подходящие слова. — Что? — То, о чем ты только что рассказал… Скажи, тебе никогда не виделся в этом знак? — Знак? В чем именно? — В том, что, возжелав отомстить за свои беды проклятому миру, ты оказался на побегушках у полусумасшедшего разбойника. Представляю, чего ты мог натворить, окажись в твоем распоряжении настоящая армия или толпа религиозных фанатиков. Есть такая старая пословица — бодливой корове Бог рогов не дал. Русская, кстати. — Хуже всего, что ты права. Бодливая корова… Да, я думал об этом. Возможно, я ошибался, и небеса были не так уж слепы и глухи. — Ты всего лишь искал силы и свободы. Или нет? — Да. Но не нашел ни того, ни другого. В итоге потерял и то, что имел… А потом долго пытался понять, что же сделал не так. Этот мир не просто противостоял нам. Он отторгал нас, как живой организм отторгает инородную инфекцию. Я стал снова жить в мире, среди людей. Но сам-то не сразу перестал быть Всадником. А это нужно было скрывать… Вот тогда я и научился прятать настоящее «я» в самых дальних уголках памяти, научился внушать себе, что я — это не я, а тот человек, которым решил стать. Ученый, крестьянин, торговец. Потом это стало привычкой, способом выживания, да. Я хотел, чтобы меня боялись. А в итоге сам должен был жить в постоянном страхе. — В страхе? — Да. Заново привыкать к одиночеству и беззащитности. Постоянно помнить о том, что Кронос жив и однажды найдет меня. Что тайна моего прошлого может разрушить мою новую жизнь… В общем, вполне справедливо. — Ты считаешь себя виноватым в том, что все сложилось именно так? — осторожно спросила Кедвин. — Не в моих правилах искать виноватых на стороне. — Даже при том, что с тобой произошло? — не отставала Кедвин. — Почему ты так уверен, что то, что было между тобой и Кроносом, не изменило твоего отношения к окружающему миру? В конце концов, восприятие твое было искажено! — Да. Ну и что? — Нужно ли тебе винить себя за то, что было потом? Ты уверен, что был нормален тогда? — Я — это только я, Кедвин, — вздохнул он. — Всегда. Если не разум, то инстинкты, подсознательный опыт… Все могло быть по-другому, будь я сам другим. Не нужно искать оправданий. Пойми, Кронос — моя тень. Тень моей ненависти, моего страха. Кто виноват, что я выпустил эту тень на свободу, что позволил ей стать сильнее меня, что не сумел покончить со мной же порожденным чудовищем, когда была такая возможность? Кто, кроме меня? Да, ты права, это знак. Желать власти над миром и стать рабом собственной тени! Злая ирония. — Значит, ты жалеешь о том, что было? — Жалеть значит отрицать. Могу ли я жалеть о том, что я это я? Не знаю. Он помолчал, потом заговорил снова, будто размышляя вслух: — МакЛауд может считать меня великим грешником. Но вряд ли понимает, в чем состоит этот грех. Да, убивать и грабить не самый достойный способ зарабатывать на жизнь, но довольно распространенный в ту эпоху, и в другие тоже… Люди сами себе делают столько гадостей, что одной больше, одной меньше! Дело не в этом… Я пожелал больше, чем позволено человеку: власти над душами. Боги не прощают посягательства на их привилегии. Я не свободен и никогда не буду свободен от того, что пытался сделать. Оно всегда со мной. Я дал себе слово, что никогда больше не повторю этой ошибки, никогда не позволю себе забыть, кто я. Но это временами очень тяжело — держать в узде ту часть себя, которая дает силу, но взамен грозит отнять душу. Он остановился и повернулся к Кедвин. — Прости, пожалуйста. Я должен был объяснить все раньше… Не нужно ничего говорить. Если тебе неприятно мое общество, я уйду. Она долго молча смотрела ему в лицо. Потом подняла руку и мягко прикоснулась кончиками пальцев к его щеке. — Прошлой ночью ты сказал, что любишь меня. Ты уже жалеешь об этом? — Нет, — он поймал ее руку и осторожно сжал в своих. — Конечно, нет. Но… — Сейчас не Бронзовый Век, — твердо проговорила Кедвин, — и никакое прошлое не отменит того, что я видела своими глазами. Давай вернемся к настоящему. Он наклонил голову, поднимая к губам ее руку и целуя. Кедвин взяла его под руку, и они снова пошли по тропинке. — Кедвин, ты не сердишься? — На что? — Сначала я был не сдержан. — Нет, я даже догадываюсь о причинах такой «несдержанности». — Не так уж трудно догадаться. — Напротив. То, о чем ты рассказывал, дела настолько давние… МакЛауда я знаю не первый день, устраивать истерику по такому поводу совершенно не в его характере. По-видимому, есть что-то еще, не в столь отдаленном прошлом. — Да, есть. Возможно, если бы ты услышала все это от него… — Сомневаюсь, что это могло что-то изменить, Митос. Даже если бы я не была уверена в себе, если бы мне нужно было еще чье-то мнение… Как думаешь, чьи слова для меня звучат убедительнее: МакЛауда или Ребекки? — Но Ребекка… — Знаю, ее уже нет. Но она была особенная, уже тогда, тысячелетия назад. Она не считала убийство способом борьбы со злом и прибегала к нему, только если не видела иного пути. И она сохранила тебе жизнь. Для меня это значит больше, чем все, что может рассказать МакЛауд, каким бы разговорчивым он ни был. — Может быть… Давно ты знала? — Ну, на сей раз это удачная догадка. Я не связывала ту историю именно с тобой, Ребекка не называла имен. Но некоторые моменты в твоем поведении... к тому же словесный портрет того странного разбойника имел с тобой кое-что общее. А прошлая ночь… — Что такого особенного в прошлой ночи? Она вздохнула снова: — То, как ты повел себя, когда я пригрозила тебе оружием. Такие вещи редко повторяются случайно… Ту ночь, после моего боя с сэром Реджинальдом, Ребекка провела с тобой? Он кивнул. — И это, надо думать, была не единственная встреча? Снова короткий кивок. — Ты любил ее? — Безумно. — А она? — Не знаю. Она никогда этого не говорила, а я никогда не решился бы спросить. Наши отношения были странными. Даже для меня. — Но она хранила твою тайну. — Да. Хотя я не просил об этом. Но теперь уже поздно доискиваться причин. — Тем более, — заметила Кедвин, — что к объяснению недавних событий мы еще не приблизились ни на шаг. Ты не слишком прячешься, как мне кажется. Где сейчас Кронос? Ты уже не думаешь, что он может тебя найти? — Он сделал это три года назад, — произнес Митос, — а теперь он мертв, как и Силас, и Каспиан… Союза Четырех больше не существует. — Ты их всех убил? — Нет. Они умерли, потому что я решился окончательно сделать свое прошлое прошлым. Но это долгая история, а время к обеду. Может быть, мы… Постой-ка! Он вдруг остановился и предостерегающе поднял руку. — Ты ничего не слышала? — Нет… — начала было она. С другой стороны озера явственно донесся короткий вскрик. — Мишель? Они мгновение смотрели друг на друга, потом развернулись и бегом бросились вперед по тропе.