Мечтая забыть "вчера".

      День угасал и плавно перетекал в вечер, оставляя за собой лишь слабую позолоту закатного пламени, гаснущего в окнах соседнего дома. На стёклах окон расцветали морозные узоры, из щелей едва заметно просачивался зимний морозный воздух. Подбросив в печку ещё пару дров, Эрвин закрыл дверцу и поглядел в окно — на улице уже почти стемнело.       — Внутриполитическая обстановка в Пруссии 1860-х годов, — пробормотала Саша, запуская тонкие пальцы в без того уже изрядно растрепавшуюся косу, теребя русые пряди. Рыжеватый свет от стоящей на тумбочке лампы заливал теплым освещением желтоватые страницы тетради, исписанной аккуратным мелким почерком. — Эрвин, — тихий голос девушки прозвучал устало. Смит вопросительно приподнял бровь, ловя на себе взгляд серо-голубых глаз, в сумраке комнаты кажущихся ярко-синими, — может быть, ты мне расскажешь? Я уже в пятый раз перечитываю и никак не могу вникнуть.       Эрвин поднялся с колченогого стула и, подойдя к ней, забрал из тонких пальцев тетрадь, отложив её на стол.       — На сегодня достаточно, — он присел рядом, убирая в сторону растрёпанные золотистые пряди и целуя девушку в лоб. Александра сердито хмурится.       — Эрвин, завтра экзамен, — усталый голос звучит и вполовину не так возмущённо, как ей того хотелось, и Смит об этом знает.       — Ты всю неделю не вылезала из конспектов и учебников, — он ложится рядом, и Саша тут же устраивает голову у него на плече, переворачиваясь на бок и положив тонкую ручку на грудь мужчины. Эрвин на каком-то подсознательном уровне прижимает её сильней, наблюдая за тем, как Калинина устало прикрывает тяжёлые веки.       Он всё чаще задумывается над тем, как их отношения выглядят со стороны. Он старше её практически вдвое, и в силу обстоятельств не может предложить ей даже замужество. Всё, что было у него здесь после войны – это сердце, которое он, не задумываясь ни секунды, отдал своей девочке. «Mein Engel»*, как он часто называл её, глядя в единственные на свете серо-голубые глаза.       Он никогда не говорит о том, что любит её, как будто зная, что Калининой это ни к чему. Саша вообще не была похожа на других женщин. Она не требовала от него пылких признаний, подарков и цветов. Всё было проще: ей хватало того, что он рядом. Но для Смита всё обстояло иначе: он давно понял, что просто не может произнести эти простые слова вслух. Не глядя в её глаза, не перед ней. Наверное, потому, что впервые в его жизни эти слова не были ложью по отношению к женщине, которая была рядом с ним. Но, может быть…       — Саша, — приглушённый шёпот сам срывается с губ. Он знает, будить её сейчас — кощунство, но отчего-то не может удержать внезапный порыв, — девочка моя, если бы ты знала, как я тебя люблю… — Он прячет лицо в её золотящихся на свету прядях. Из окна по-прежнему тянет морозным воздухом зимней стужи. В печке потрескивают дрова.       — Я знаю, Эрвин, — пробивается в сознание её тихий шёпот, тонкие руки крепко обхватывают его шею, и Эрвин чувствует, как её охватывает дрожь. — Я тоже тебя люблю, — сбивчиво бормочет Саша.       На рубашку капают её одинокие слёзы. Он отстраняет девушку от себя, и настороженно заглядывает Саше в лицо. Эрвин по-прежнему боится её слёз. Но на губах девушки сияет улыбка. Самая чистая и искренняя, какой он не видел на её лице ещё ни разу. И какая разница, как их отношения выглядят со стороны, если простая произнесённая им фраза способна сделать её счастливой.