Fors omnia versas / Воля случая

Его собственная comma не может длиться долго. Она не точка, чтобы быть однозначным вердиктом, не тире, чтобы завершиться в (не)ожидаемой развязке, не обрывистое многоточие. Всего лишь маленькая интонационная пауза со тщательно сдерживаемым предвкушением. Спираль кручёного хвостика не может утянуть его слишком глубоко, уподобляясь гипнотическим кругам. На полуприкрытые веки падает лунный свет, выбеляя ресницы и подчёркивая тёмную рану у виска. В сумерках человек видит всё в оттенках серого, но он не видит ничего. Последнее, что помнит - это серо-синие крыши Жасминового квартала, ещё называемого берлинским, за берлинскую лазурь черепицы, расцветающую в руке кровавую алую розу и провода на фоне перевернувшегося неба. Лепестки розы проступают сквозь бинт, а ещё один её росток задержался у виска, пустив корни в голову. Мутные капли падают в его вену, а пустые гильзы чисел - в темноту памяти. ...две тысячи сорок восемь, две тысячи сорок девять... Забытье, в котором он падает, падает, падает, но никак не может разбиться или взлететь. Неизвестно откуда выплывает фраза, что взлетевшие во снах люди становятся изначальными ангелами, но у его кровавой розы достаточно цепкие корни, чтобы его удержать. - Доброе утро, незабвенный, - чуть хриплый голос лезвием разрезает тросы, страхующие его падение, и становится лучшей опорой. Он концентрируется на звуках и тех отголосках прикосновений, что доходят до него. Темнота в голове заполняется резким запахом ацетона, белёсым и острым на гранях, гарью и гречневой кашей. Кровать возле руки прогинается, и худая исцарапанная кисть дёргается, вздрагивает, короткие ногти собирают простынь в складку. Пытается коснуться, но рука не слушается. - Прогнозы хорошие, предсказано скорое выздоровление и прочие радости жизни, - в голосе слышится не то смех, не то кашель. - Знала бы дату рождения, принесла бы гороскоп и зачитала. Что-нибудь в стиле: "У Весов сегодня неудачный день, побойтесь Бога и Сансары, не выходите из дома, а то отправитесь в полёт с крыши в беспамятство..." Ты, кстати, не Весы? А то мы были бы не совместимы по гороскопу, это было бы забавно. Быть совмещёнными судьбой, но не сойтись по звёздам, вроде, хей, кто сильнее: Судьба или астрологи? Битва, раунд пер... Кашель прерывает нескончаемый поток слов, матрас подрагивает, будто и говорящая дрожит. Скорее всего, нагибается к коленям, зажимая рот или прижав руки к груди. И этот надрывный кашель отдаёт в темноте его головы громом и градом, больно бьющим. Он злится, обещает себе, что объяснит этой болезненной значение таблеток и врача. Злится, внутри себя сжимая кулаки и разбивая взглядом стёкла. Но снаружи он совершенно спокоен. Спящая красавица под белым больничным одеялом и с терновой розой не снаружи, а внутри. В его comma категорически затягивается предвкушающая пауза. - Надеюсь, у тебя достаточно иронии, чтобы оценить нашу с тобой ситуацию... Я думала встретить своего предназначенного в толпе и искать по социальным сетям и телефонным справочникам, а нашла, заблудившись и войдя не в ту палату... И что мне теперь, выбрасывать всю ту кучу ежегодных переизданий справочников, спрашивается? Эх, видимо выбрасывать. Так вот, представь, я вхожу в палату, лежит тело, тело в моём вкусе, а у тела на руке появляется имя, которое я наблюдаю в своём паспорте. Ну, спасибо, что только в предкоме, а не в морге обнаружила! Голос возмущённо поднимается, выражая метафорические молнии, а потом снова грохочет громом, разрывающим горло. Полсекунды паузы, гроза совсем близко, прямо над головой. - Из... Извини, я, пожалуй, пойду, что-то мне сегодня ещё хуже... - падает до хриплого, надрывного шёпота. Он пытается сжать руку, показать, что слышит и принимает (и злится), но пальцы только едва заметно вздрагивают. Быть запертым в собственном теле - нет ничего глупее. Прикосновение руки обжигающе, как тронуть бок вскипевшего чайника. Его родственная душа с трудом поднимается, пытаясь выровнять дыхание после кашля, тяжело идёт к двери, подошвы неприятно поскрипывают. Наверняка горбится, выставляя позвонки, и заламывает пальцы в задумчивости. Или держит спину ровно, как давно утерянный отпрыск давно свергнутой королевской династии, и придерживает маленькую сумочку. И исчезает из его жизни. ...семь тысяч восемьсот, семь тысяч восемьсот один... Он знает только, что никогда раньше не видел свою родственную душу, что она недавно сменила очки на линзы, не расстаётся с телефоном, категорически сжигает блюда и упускает всё, что может залить плиту, ненавидит петрушку и имеет аллергию на базилик, читает старые учебники по обществоведению, когда бессоница, и верит в гороскопы. Ни адреса, ни имени, ни особых примет. Ну, допустим, в этом они с ней похожи. Но, в остальном и целом, хоть бегай по улицам и разбрасывай базилик, это же вроде фиолетовая трава с жёсткими стеблями и резким запахом, правильно? Кто дёрнется в сторону, тот и пара. Какая-то охота на вампира выходит. Через три дня, семь обходов и нисколько пришествий родственной души Стефан Ланге открывает глаза, обретает некоторую часть воспоминаний и пытается сфокусировать взгляд на трещине на полотке. А потом подтягивает к себе руку, безжалостно вырвав иглу капельницы, и вглядывается в расплывающееся на запястье имя. Доминика Дж. Рейгаль. *** Утренние лучи, золотисто-розовые, как варенье из цветочных лепестков, заливают площадку перед лифтом. Точно так же тянется время, густыми каплями падает на пол, разбивается о бетон, заставляет подошвы липнуть к месту, а руки - к телу. Восемь пятьдесят восемь не подходящее время для визитов. Девять - уже можно. Вместе с последним поворотом стрелки на часах Стефан вдавливает кнопку звонка и слышит звуки корабельной сирены внутри квартиры. ...одиннадцать, двенадцать... Дверь распахивается, перед этим выдав последовательность щелчков и скрипов, а фигура на пороге кутается в одеяло, щурится, шмыгает носом и держит в руке блистер с антибиотиками. - О, привет... А ты опять в кому впал, да? Стоишь, молчишь, не двигаешься... Ты же Теофиль Фон Фейербах? - Я не уверен, - он даже не пытается убрать из голоса нотки извинения. - И тебе доброе утро, незабвенный... Ты проходи, только рядом не стой, я ещё болею...